Ленинград славен своими архитектурными шедеврами. Гастролеры надеялись, что им предоставят бывший зал Дворянского собрания во дворце, построенном Росси, но выступать пришлось в зале Филармонии, который вмещал больше слушателей. Редж, стоя на лестнице, наблюдал, как собирается публика. На улице накрапывал дождик. Ленинградцы были одеты бедно, но их дружелюбные лица сияли в предвкушении духовной пищи. Ципа права: простой народ – жертва кучки палачей. Появилась мать Реджа, одетая лучше остальных, в заграничное платье. Ее сопровождал приземистый мужчина средних лет в кепке. Он крепко обнял будущего пасынка, после чего у Реджа рассеялись последние сомнения относительно задуманного. Первым номером программы шли «Картинки с выставки» Мусоргского в переложении для оркестра Равеля.
– Он надеется, – сказала мать, указывая на своего спутника, – послушать приятную музыку.
– «Музыка – массам!» – произнес Редж по-русски, к великому удовольствию Григория, который ничем не напоминал бы покойного отца, если бы не исходивший от него запах подгоревшего масла да беспокойный взгляд – взгляд человека, привыкшего одновременно распоряжаться и следить за множеством кастрюль.
Редж проводил их в партер и, придав лицу надменное, как у Григория, выражение, направился на сцену. Хор, занятый только во втором отделении концерта, ожидал за кулисами. Оркестранты уже заняли свои места и настраивали инструменты. Поднявшись на сцену, Редж приветственно помахал скрытой за скрипачами и духовиками Ципе в красивом черном платье с глубоким вырезом. Ципа ответила ему негромкой барабанной дробью. Румяные отпрыски валлийских крестьян резко отличались от оркестрантов, в основном бежавших из Европы евреев, и довольную англосаксонскую физиономию, лишенную всяких признаков вселенской скорби, в оркестре с трудом можно было отыскать. Редж присел рядом с дирижерским пультом, чувствуя себя немного неловко в окружении фраков, хотя и весьма заношенных. Послышалась мажорная барабанная дробь. Ей ответил бас-тромбон. Граждане Советской России до отказа заполнили зал. Редж надеялся, что его закаленный войной голос долетит до каждого. С потолка свисали микрофоны: концерт транслировался по радио, значит, его услышат не только в зале. Наконец появились Меир Гиллон, первая скрипка, и дирижер Джек Этеридок. Их приветствовали жидкими аплодисментами. Русские не щедры на похвалу, особенно авансом. Настало время произнести вступительное слово.
– Товарищи! Граждане как свободного, так и несвободного мира! – обратился Редж к залу. – Этот оркестр, недавно созданный в Великобритании, объединяет людей, семьи которых пострадали во время гитлеровской агрессии, хотя в нем заняты и те, кто имел счастье родиться в свободной стране. Мы открываем концерт посвящением Лондону – произведением, написанным в те времена, когда этот великий город являлся столицей великой империи, которая сейчас упразднена правительством социалистов. Сочинение называется «Увертюра Кокни». Кокни – это сказочная страна изобилия и беспечности, а само слово «кокни» происходит от немецкого «пряник». В этой сказочной стране складывают дома из пряников. Но в английской традиции этим же словом довольно презрительно называют лондонский простой люд, а в буквальном переводе кокни означает «петушиные яйца».
Этеридок поправил очки и с сомнением поглядел на Редока: в Москве его речь была гораздо короче.
– Итак, «Увертюра Кокни» сэра Эдварда Элгара.
Этеридок взмахнул палочкой. Скрипки дружно взяли нижнее соль и понеслись вверх. Концерт начался. Вкушая бравурную мелодию, прославляющую великий город, публика озадаченно соображала, что же такое петушиные яйца. Не меньшей загадкой стала и симпатичная девушка, лихо заправлявшая ударными. По окончании увертюры слушатели неуверенно похлопали, видимо, пытаясь понять, чем эта капиталистическая музыка могла заслужить одобрение партии и правительства. Редж снова поднялся и пояснил:
– Медленная часть в середине произведения, прослушанного вами, рассказывает о Карле Марксе, раздумывающем о прибавочной стоимости в тиши библиотеки Британского музея.
После этой отсебятины он объявил следующий номер – «Картинки с выставки» Мусоргского в аранжировке Равеля – и скрылся за кулисами, прежде чем труба взяла первые такты «Прогулки».
Напротив входа в зал Филармонии была стоянка такси, но Реджу пришлось потомиться в очереди под моросящим дождем не менее четверти часа, прежде чем он сел в машину и попросил угрюмого водителя отвезти его на улицу Мизинчикова, 32. Таксист, куривший папиросу за папиросой, согласился подождать его не более пяти минут. Однако целых три минуты ушли у старого дяди Бориса на то, чтоб отворить дверь. В руках у дяди был томик Горького. Он читал, лежа в постели.
– Непредвиденные обстоятельства, – объяснил Редж, – строго секретно.
Он оставит в спальне матери один очень ценный предмет, о котором она пока не должна знать. Редж не мог придумать, куда бы его запрятать. Старик кашлял и бубнил, какой замечательный писатель Горький. В спальне матери, крошечной, но уютной, стоял грубо сколоченный комод. В верхнем ящике лежали вещи, напоминающие о Манчестере и Южном Уэльсе, фотографии и документы, перевязанные шерстяной нитью. Наконец Редж нашел, что искал, радостно обнял источавшего чудовищный запах дядю Бориса и выскочил на улицу. Таксист не уехал, но стал жаловаться, что у него кончились папиросы. В Филармонию Редж вернулся, когда хористы уже заняли места на сцене. Юноши в черных фраках и девушки в белых платьях странно смотрелись на фоне красного серпасто-молоткастого флага, растянутого на заднике. Приглашенные для следующего номера ленинградские духовики, нахмурив брови, уткнулись в партитуры. Редж с ходу начал:
– Сюжет произведения, которое вы сейчас услышите, взят из Ветхого Завета, первой и самой большой части Библии, которая в вашей стране официально запрещена. Поэтому вы можете следить только за нерелигиозной частью сюжета и не обращать внимания на упоминания о богах. Итак, древние евреи порабощены Валтасаром, бородатым вавилонским тираном. Впрочем, и в наше время многие народы не избежали подобной участи. Но не важно, бородатый это тиран, усатый или безусый – рано или поздно наступает час расплаты. Письмена, начертанные на священной стене, гласят, что тирана ожидает высший суд и меч карающий падет на его голову. Эту музыку написал не еврей. Пусть этот факт послужит утешением для тех, кто страдает антисемитизмом. Ее написал человек нерелигиозный, мой соотечественник, но она несет благую весть всему миру. Это клич свободы. Так пусть весь мир восстанет против тиранов!
Он ожидал услышать все что угодно: ропот недовольства, свист, крики негодования, но только не бурные аплодисменты. Некоторые даже прокричали «ура». О, боже, эти люди с промытыми мозгами и не заподозрили, о ком он говорил. Ведь Гитлер, который сдох в своем берлинском бункере, тоже был усат. Борьба за свободу – это прекрасно, только не в Советской России. Редж готов был выпалить прямо в зал: «Будь проклят Сталин, убийца женщины, которую я любил!», но перед его глазами вдруг встали образы лоснящегося Черчилля и прилизанного Энтони Идена. В следующую минуту он спиной ощутил исполненный ужаса взгляд жены, внезапно проникшей в тайны русского языка, и, опустив голову, сошел со сцены под бурные аплодисменты и одобрительные
возгласы. Он заперся в уборной (так здесь называли туалет), борясь с подступившей тошнотой, и ощутил неуместное сексуальное возбуждение. До Реджа долетел приглушенный звук первого тромбона, вслед за которым теноры и баритоны хора грянули: «Так говорит Господь устами Исайи: сыновей, что родишь ты, заберут у тебя, и будут они евнухами в доме царей вавилонских. Рыдай, рыдай, ибо день гнева Его настал».
Сидя на стульчаке и вытирая со лба холодную испарину, Редж думал о том, что все в этом мире имеет оборотную сторону. Вавилоняне, которые тоже считались евреями, молились золотым и медным истуканам, а ленинградские умельцы смешали медь с оловом и низвели священный металл до утильсырья. Богохульство здесь в чести. Тот ударный инструмент, который он похитил, помечен загадочной буквой а. Гобой взял чистое ля (или я), но та же нота прозвучала совсем по-другому, когда ее повторил оркестр. Звуки ударных нестройно спорили с духовыми, как тезис с антитезисом. Мысли путались. Он уже начал сомневаться, а нужен ли ему этот проклятый меч.
Следующие номера Редж объявлять не пошел: валлийские и английские народные песни а капелла и заключающий программу национальный гимн Кимру У матери последняя мелодия наверняка вызовет ностальгические слезы. Он подумал о том, что больше не увидится с матерью.
Стремление Юрия Петровича Шульгина во что бы то ни стало покинуть родину казалось вполне естественным, но об истинных причинах его бегства оставалось только догадываться. Ему не грозило наказание за долгосрочное пребывание на загнивающем Западе, поскольку он находился там в качестве сотрудника советского посольства. Более вероятным объяснением его неожиданного бегства представлялось то, что в свое время Шульгину было приказано докладывать органам госбезопасности о похождениях Марии Ивановны Шверник, которая была замечена в более чем дружеской связи с женой китайского посла (для китаянки однополая любовь была естественна в силу культурной традиции). Китайцы могли использовать эту связь в целях влияния на советскую политику на Дальнем Востоке, ведь родственник Марии Ивановны входил в Политбюро. Сталин Швернику доверял, но, как часто бывало, эти доверительные отношения становились единственным и достаточным поводом для будущей опалы и даже ареста. На самом деле должность Шульгина в Министерстве культуры являлась прикрытием для слежки за беглым английским дипломатом по фамилии Поттс, который занимал пост главного редактора советского журнала для англоязычных стран «Советские новости». Подозревали, что англичанин – западный агент и использует журнал для пересылки шифровок в виде вольных переводов Пушкина. Возможно, что и подчиненные самого Юрия Петровича заподозрили его в однополой связи и доложили об этом куда следует.
