– Остаться здесь – это значит уйти оттуда?– понимает и не понимает Анюша.
– Я снимала войну в Карабахе. И я знаю теперь, почему люди любят войну. Женщины реже,– мужчины значительно чаще. Не за смерть они ее любят, а за жизнь после смерти, просвистевшей возле самого уха,– ее желтый глаз снова дрейфует на северо-запад.
Если это и розыгрыш – для чего он? В месте золотого сечения – как-никак четвертая глава… и та кругом. Усечение, отсекновение…
– Именем Иисуса Христа нам пытаются запретить делать это,– Лидия вновь обняла свои плечи, покачивается, ворожит!– Я не стану говорить вам, что сам Иисус ни словом не обмолвился об этом. Я лишь спрошу у вас: что сделал он сам? Принес себя в жертву? Это только слова! Как и Сократ, он позволил им убить себя. Как и Сократ, имея шанс бежать и спастись. Не воспользовался. Взошел. Да минует меня чаша сия… Но – испил! Оба испили. Потому что иначе свою Свободную волю обнаружить не могли! Иного способа в принципе не существует!
– Сократ поступил как законопослушный гражданин,– не без снисхождения уточняет Анюша.– Своим поступком он утверждал верховенство правопорядка даже над собственным правом свободы суждения. Христос же принес в мир, как вы говорите, мессэдж. Благую мессэдж! И воплотить ее можно было единственным образом – смертью смерть поправ. Не мог он воскреснуть, предварительно не умерев! И убей меня Бог, если я понимаю, о чем мы сейчас говорим!
– О вашей готовности остаться здесь!– зыбучие глаза Лидии точно пески… И голос у нее теперь сухой и рассыпчатый.– Или все-таки о вашей не-готовности?
– Вы вербуете нас в свою секту, применяя путаные доводы и недвусмысленные угрозы!– я перевожу дыхание, тон не мой, надо взять чуть ниже.– Но четвертая глава не может не кончиться! Все имеет конец. Хотим мы этого или не хотим.
– Мужчина. Вы лишены полета. Совершите поступок, и пятой главы не будет вовсе! Совершите поступок, и четвертая глава…
– Станет нашей братской могилой? Лидочка, вы ведь, кажется, режиссер, вы не можете быть лишены эстетического чутья! То, в чем мы пребываем сейчас, есть чистейший лжестиль. Так итожить роман самоубийственно!
– Конгениально!– уточняет, нет, поправляет Лидия.
– Уж поверьте профессионалу! В пятой главе автор будет вынужден вновь вернуться, грубо говоря, к реализму. Не из любви к нему, а из чувства стиля! Впрочем, гадательно все, кроме – неизбежности пятой главы!
– Даже если мы остаемся здесь?– Аня старается говорить равнодушно.
– Здесь останутся наши двойники, наши тройники… А мы невредимо вернемся в тот самый миг, из которого нас извлекли – в лифт, в ожидание кофе и поцелуя с серегой. Досмотрим этот странный сон и проснемся!
Обе кривят губы. Аня – усмешкой:
– Хорошо! Я иду и сворачиваюсь рядом с Семеном калачиком!
Лидия:
– Это вы зря! Сны мы будем смотреть в одной из последующих глав! Лодочка станет являться к нам часто, с не свойственной ему при жизни регулярностью, мы же всегда будем спрашивать его: почему? и на самом ли деле он сделал это? разыграл?– ну конечно, и спрятался ото всех и пришел, Лодочка, я ужасно соскучилась по тебе!
– Это вы на ходу сочиняете продолжение недописанного вами романа…– я не помню названия, помню: «Скажи смерти да»?
– Увы, увы! Первую серию этих захватывающих сновидений мне уже показали, когда я была под наркозом. Этакий анонс грядущего сериала. Не хочу. Не желаю! И имею силы – противостоять!– она делает шажок назад и еще один, словно бы увлекая и нас.– Лично я остаюсь здесь. Не двойником, не миражом, всей сущностью! Схожу со страниц! В чем вы сами непременно убедитесь, ибо более никогда не встретите меня.
Зазор между нашими книговагонами – уже в полметра. И что-то мелькает во тьме. Если не искры, то – звезды.
– Сева – там?– Аня вдруг подается вперед. Лидия бестрепетно отступает еще на один шаг.
– Он сейчас там?– кричит Аня. На что Лидия – мне – с улыбкой:
– Как же кстати! К вопросу о стиле! Парафраз третьего сна Анны Филипповны из седьмой главы. По-моему, очень эффектно закольцовано.
– Сука!– Аня бьется в моих руках.– Сука! Мне необходимо с ним поговорить!
– Парафраз четвертого сна.
– Геша! Не делают этого просто так! За здорово живешь! Скажи ей! Скажи мне!
– Скажи смерти нет?— она уже в полумраке, шагах в пяти от края, но желтые глаза еще желтей.– Скажи ветру нет, скажи нет вулкану, табуну перед гоном. Попробуй. И камню, катящемуся с горы.
– Но где-то он должен ведь быть!– Аня пытается вырваться – явно с намерением перемахнуть через черную дыру.– Я знаю, он там! Я сумею его убедить!
Пытаюсь засунуть ее обратно в книговагон. Отталкивает. Я не чувствую боли, только вижу вдруг кровь на ее пальце. И теперь ощущаю: саднит щека. В этот миг она умудряется вывернуться. Я хватаю ее за локоть. Он верткий и неудержимый. И тогда я хватаю ее за волосы, она вскрикивает от боли и кричит:
– Ненавижу тебя! Ты всегда хотел, чтобы его не было!
Ногой я пытаюсь захлопнуть дверь из тамбура – в ночь. Но Аня цепляется за нее.
– Нельзя перепрыгнуть бездну в два прыжка!– и касаюсь губами краюшка уха.
– Пусти! Я успею в один!
Соседний вагон не ближе от нас и не дальше, чем минуту назад. Только Лидия подевалась куда-то. Бесовка! Заведет ведь, заманит.
– Анюша!
Коротким, но острым каблучком она пытается проткнуть мне ногу:
– Это он меня сделал мной! Отпусти! Последыш!
– Хорошо. Только я прыгну первым.
– Тебя там никто не ждет.
– Тогда не отпущу!– и наматываю на пальцы ее волосы; ей, должно быть, отчаянно больно, и молчит она из упрямства.
Я боюсь, что сейчас разобью ее лоб о косяк. Что со мной? И что делать мне с этим желаньем? И еще с одним накатившим – оно-то сейчас к чему?
– Нюша, Ню!..
Я раскис на какую-то долю секунды. Ей хватило и этого: гвоздем в висок! Не гвоздем – у нее в руке туфля. Чтоб спастись от второго удара, приседаю. Аня – фурией. Дверь распахнута. Перепрыгивает! Слава Богу. И, босая, бежит, обе туфли в руках. Истекаю клюквенным соком! Впрочем, крови не так уж и много. Надо прыгать. Иначе Лидия непременно сведет ее там с ума. Надо прыгать. Немного тошнит – укачало. Очень черный провал. Вот куда я не должен смотреть. Неужели же – звезды?.. А что же? Подкатившая тошнота бросает вперед. Облегчусь вот и – прыгну!
Эта гадость во мне – из меня – вон… В никуда. Дна там нет.
Если кто-то блюет на звезды, значит, это какому-то фраеру нужно?
Не вернуть ли билет?
Впрочем, я ведь тут зайцем.
Бездна – это метафора? Впрочем, с этим здесь плохо. Здесь иные – тайные тропы, пробираясь которыми…
И – прыжок!
Страшный крик – мой! Недолет. Так кричать неприлично. Уболтала-таки Лидуся! Или сам захотел? Пей до дна, пей дна, пей до дна! Дна-то нету! Это больше похоже на выход в открытый космос. На влечение к смерти? Мое? Я, кажется, теряю нить. В темноте ведь так хорошо думается. Если записать все мои ночные реестрики… В самом деле! Надо начать их записывать.
О ВЛЕЧЕНИИ К СМЕРТИ СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ:
1. Выбросившиеся на берег киты.
2. Шедшие воевать в Афганистан добровольно.
3. С воодушевлением сжигавшие себя старообрядцы.
4. Умиравшие на могиле хозяина собаки.
5. Умиравшие во время полового акта пенсионеры.
6. Малолетние самураи, делавшие себе харакири в подражание старшим.
7. Дуэлянты. Игроки в русскую рулетку.
8. Садо-мазохисты.
9. Самоубийцы.
10. Самцы пауков и некоторых иных насекомых, гибнущие сразу же после акта зачатия.
11. Любовники всех возрастов и рас, объявлявшие в миг высшего наслаждения, что именно сейчас хотели бы умереть.
12. Не помню чей афоризм о том, что бог жизни и бог смерти – это один Бог.
Что вижу сейчас – его неоглядность, его непроглядность?
Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий (запятая!)
Иль ясность Божьего лица.
Всю жизнь читал и не видел, читал так, словно никакой запятой там нет и не может быть! И только в сорок пятый раз перечитывая: да ведь сумрак неминучий (запятая!) и есть ясность Божьего лица! А потому-то художнику и надлежит твердо веровать в начала и концы! Не ибо абсурдно, а ибо…
Тьма.
Ни зги.
Ни звука.
Не ночь.
Миг перед рождением?
Ведь это только начало! И есть лишь я. От тишины перехватывает дыхание. Оттого, что я не слышу его – перехватывает дыхание! Говорят, на ЛСД-сеансах иногда удается вспомнить миг соединения сперматозоида с яйцеклеткой. Может быть, это и есть тот миг?
Оглушающая тишина. Ни один роман еще так не начинался!
Конечно, я могу и ошибаться… Я даже могу позволить себе роскошь быть ничем не умнее Леопольда Блума. Просто быть. Никогда не мог себе этого позволить. Теперь же мне позволили. Мне-изволили-позволить. Мне-позволили-изволить! Колокольчиком на двери: Кто-то пришел?– Да это же я, Гена! Нет, не Гена еще – ген.
