Василий Макарович направился к двери.
Звук его шагов давно затих, а Серпухин все стоял и тупо смотрел на массивную бронзовую ручку. На него вдруг разом обрушился весь ужас содеянного. Мокей плохо понимал, где находится, и уж точно не знал, что теперь с собой делать. Упал в кресло, обхватил голову руками. Жизнь закончилась, в этом сомнений не было, но смерть, словно издеваясь, отказывалась его прибирать. Он будто завис в центре великого Ничто. Сколько так сидел Серпухин, неизвестно, только постепенно пелена перед его глазами начала рассеиваться, и он увидел, что стоит на краю бездонной пропасти, прижатый к ней угрюмой, молчаливой толпой. Многоликая и безжалостная, она теснила его к самой кромке, наступала стеной, а он пятился, не зная, который из шагов станет последним. Охваченный отчаянием, Мокей пытался кричать, но губы его не издали ни звука. В безумной надежде всматривался он в лица людей, но, скорбные, они словно окаменели. Еще шаг назад, еще маленький шажок… Мокей увидел глаза юной девушки и почувствовал, как что-то сильное и безжалостное ударило его в грудь. Все было кончено, балансируя на краю бездны, он занес ногу над разверзшейся пустотой, как вдруг его схватил за рукав высокий, одетый во власяницу старик. Вернув властно на землю, он повел Мокея через расступавшуюся с неохотой толпу, и чем дальше уходили они от пропасти, тем сильнее была разрывавшая душу Серпухина боль, имя которой — раскаяние…
Мокей вытер ладонями мокрое лицо. Поднялся из кресла, плохо понимая, что делает, натянул куртку. Черной лестницей вышел во двор. Начинало накрапывать. Серпухин поднял воротник, втянул голову в плечи. «Тварь я дрожащая, — повторял он про себя слышанные когда-то в детстве слова, — страхом смердящая…» В лужах плавали отражения фонарей. Он шел и плакал и не замечал, что плачет, и некому было ему об этом сказать. Дождь разошелся не на шутку…
Апостол поднял голову. Перед ним в состоянии крайнего возбуждения стоял тот, к кому он только что писал. Глаза ангела среднего чина «Властей» сияли, грудь вздымалась, губы ходили ходуном. Весь вид Транквиила говорил о его крайнем возбуждении. Взиравший на небесное создание святой отец ждал, когда тот обретет божественный дар слова.
— Они там… — вымолвил наконец Транквиил, — а он по улице…
— Для начала неплохо, — похвалил его старик, — а теперь о том же, но в подробностях! Надо понимать, что они — это Нергаль и компания, а он — это Мокей Серпухин! Так? Ну вот видишь: можешь же, когда захочешь…
Ангел схватился обеими руками за кудрявую голову:
— Ой, что теперь будет!
— А что будет? — мягко улыбаясь, поинтересовался святой отец. — Экклезиаст считает, что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем! Пожалуй, тебе стоит его перечесть. А теперь успокойся, попей святой водички и расскажи все по порядку. Только сделай одолжение, не спеши. Один китайский мыслитель справедливо утверждал, что в этом мире невозможно опоздать, в нем все случается не рано и не поздно, а вовремя… Ну, пришел в себя? Теперь начинай!
Слушая сбивчивое повествование Транквиила, старик поигрывал гусиным пером, но ангела не перебивал. Лишь однажды заметил:
— Макарыч мудрый мужик, зло имеет свойство, преумножаясь, возвращаться! А девочку — тут ты ошибаешься — мы уберечь не могли. Никто не смеет прямо вмешиваться в жизнь людей, это противоречит Принципу неопределенности. Человек, по мысли Создателя, сам должен найти свой путь, без поводырей… — Бросил перо на стол. — Дальше можешь не рассказывать, я и без тебя знаю!
Встав из-за стола, святой отец заложил руки за спину и прошелся по утопавшей в цветах дорожке сада:
— Ну и что ты предлагаешь делать?..
Вызванный этим простым вопросом эффект оказался совершенно неожиданным. Придя в неописуемое волнение, ангел замахал, как мельница, руками и со страшной скоростью залопотал:
— Надо спасать! Надо бежать! Надо!..
— Думаешь? — остановил его, скептически хмыкнув, старик. — Впрочем, ты прав, полюбоваться корридой стоит, зрелище может выйти незабываемым…
Стемнело. Краски уходящего дня, и без того по-осеннему тусклые, окончательно поблекли. Над городом, словно тушь по мокрой бумаге, расползлась чернота. Начавшийся вроде бы не всерьез дождик быстро вошел во вкус и уже лил не переставая. Насыщенный влагой холодный воздух вползал туманом через открытую дверь гостиной. Огня не зажигали. На светлых стенах дрожал красноватый отсвет камина. Исходившего от него тепла хватало лишь на то, чтобы согреть устроившегося в кресле напротив маленького человечка. По заведенной за долгие тысячелетия привычке он не отрываясь смотрел на пляску язычков пламени. Со стороны могло показаться, что Нергаль печален, но этим холодным октябрьским вечером он был лишь особенно задумчив и далек от мирской суеты. Впрочем, печаль, это сугубо человеческое чувство, посещала, бывало, и его, хотя он вряд ли был готов в этом признаться. Когда с незапамятных времен общаешься с людьми, чего только от этих суетных существ не наберешься. Но не об этом думал, глядя на огонь, начальник Службы тайных операций. В его жизни, если пребывание в вечности можно назвать этим словом, начинался новый период. Глубинное знание природы того, чему он всегда служил, должно было открыть перед Черным кардиналом новые возможности. Понимание сущности и причин появления в мире зла означало неограниченную власть, и не только в Департаменте Темных сил… Тут Нергаль себя останавливал. О посягательстве на место того, кого когда-то звали Денницей, даже думать было опасно, но и не думать он не мог.
С другой стороны, такое знание могло позволить внести в греховную жизнь человечества больше разнообразия. За последние пятнадцать — двадцать тысяч лет она стала удивительно скучной и монотонной, представление же о механизме зарождения в душе зла должно было помочь раздвинуть сложившиеся рамки. Но мучили Черного кардинала и некоторые сомнения. Нергаль прекрасно помнил излюбленную людьми сентенцию, утверждавшую, что именно в незнании и кроется счастье. Этот трюизм наводил его на мысль, что куда безопаснее — как принято в России — просто служить и не задаваться лишними вопросами, но это было бы слабостью, а слабость в себе и особенно в подчиненных он безжалостно подавлял. Черный кардинал передернул зябко плечами. Одетый в белую ливрею камердинер уже стоял наготове с клетчатым шотландским пледом и кружкой горячего, дымящегося пунша.
— Спасибо, Джеймс, спасибо, дружище! — улыбнулся одними губами Нергаль. — Только я еще не так стар, как вам хотелось бы. Уберите эту дрянь и принесите виски! Не страна, а какой-то холодильник…
Жавшиеся у стены мелкие сущности не только мерзли, но и томились в неведении. Нем был вызван срочный вызов к начальству, им никто не сказал, и теперь Шепетуха и Ксафон гадали, ждет ли их награда или возвращение к судьбе туалетных принадлежностей.
— Кстати, Джеймс, — продолжал Нергаль, принимая из рук камердинера оправленный в серебро стакан, — закройте балконную дверь, а то я начинаю подозревать, что этим нехитрым способом вы намерены сжить меня со свету. И зажгите свечи! Вечно из-за вас приходится сидеть в полутьме…
Стоявший в почтительной позе камердинер щелкнул затянутыми в кожу перчаток пальцами, и в гостиной, в появившихся откуда-то подсвечниках, вспыхнула дюжина толстых восковых свечей. Их ровный желтоватый свет принес в комнату тепло, так что даже в созданных больной фантазией художника портретах проступило что-то человеческое. Сияла никелем металла стойка бара, отражения язычков пламени играли в глубине заменявшего стену толстого стекла.
Нергаль пригубил виски. Вот и для него, страшного и беспощадного начальника Службы тайных операций, наступил великий день, возможно, самый важный с тех незапамятных времен, когда, следуя за Денницей, он пал с небес и превратился в темную сущность. Эксперимент завершен, цель достигнута. Если раньше у него появлялось сомнение в правильности выбранной последовательности шагов, то теперь оно казалось надуманным. Тот, кого в этой жизни звали Мокеем Серпухиным, на своей шкуре изведал, что есть зло, и стал одним из его активных сеятелей. Брошенные им в души тысяч людей ядовитые семена дают обильные всходы, и выкорчевать их теперь уже вряд ли удастся. Пройдя до конца свой путь, Мокей в полной мере изведал тщету жизни, потерял все то светлое, что когда-то имел. Ну а поскольку лишь человеку дано узнать причину появления в мире зла, то пришло время задать ему этот единственный вопрос!
Черный кардинал оторвался от созерцания огня:
— Скажите, Джеймс, а что поделывает наш подопечный?
— Серпухин, экселенц? Он находится на пути сюда. Прикажете доставить?
— Не стоит, Джеймс, мы ведь не торопимся, да и Мокею уже некуда спешить…
