— А вам зачем? — удивился дежурный. — Случилось что?
— Да мне справочку надо навести по одному происшествию, на которое эта группа выезжала.
— А-а-а, — протянул дежурный, — понятно. Сейчас гляну.
Через минуту Саблин сунул телефон в карман, чувствуя, как между лопатками стекает струйка пота.
Глеб. Глеб Морачевский. Сын Татьяны Геннадьевны Кашириной.
Теперь все сложилось. Она знала. Она все знала о своем сыне и оберегала его, как могла. Но настырный Саблин подобрался к тайне рицина слишком близко, и она решила натравить на него Вихлянцева, чтобы отвлечь от мыслей о яде и о том, кто и зачем его использует. И ей это удалось. Более чем удалось. Но… все-таки не совсем удалось, потому что он продолжал думать о рицине и об убитых им людях, и периодически звонил то Глебу, то ей. Надо же! Именно Глебу он рассказал о своем открытии, именно его попросил подумать, что можно предпринять с точки зрения экспертизы, чтобы проверить остальные случаи, которые были или еще будут в Северогорске. Вот Глеб, наверное, смеялся над доверчивым наивным начальником Бюро судмедэкспертизы!
Каширина поняла, что он не унялся. И решила просто-напросто упечь его в тюрьму за убийство. А если и не упечь, то как минимум потрепать нервы настолько, что о рицине он и не вспомнит в ближайшие несколько лет. Хороший план! Блестящий! Вот почему Вихлянцева убили таким способом, который вполне определенно указывал на медика. А кто из медиков мог желать смерти этому придурку? Да конечно же только он, начальник Бюро судебно-медицинской экспертизы. Ай да Татьяна Геннадьевна! Женщина-мать. Даже Вихлянцева не пожалела, пожертвовала как разменную пешку, лишь бы своего добиться. Интересно, как ей удалось его завербовать себе в помощь? Не могла же она открыть ему истинную причину, по которой просила его начать травлю Саблина. Значит, что-то наврала. Или…
Господи, какой же он идиот! Это же лежит на поверхности! Леня Чижов… Да какой, на хрен, Леня Чижов! Любовником Кашириной был именно Юрий Альбертович Вихлянцев, а вовсе не водитель Ленчик. Вихлянцев-то и в Бюро появился после перевода Кашириной из областного центра. Значит, она с собой не только водителя приволокла, но и любовника. «Все свое ношу с собой», как говорили древние латиняне. И когда ей понадобилось отвлечь Саблина от проблемы рицина, она просто сказала Юре, что пора ему уже становиться начальником Бюро, и расписала целый план, как свалить Саблина, и подсказала, как организовать прокурорские проверки, и много чего другого, наверное, насоветовала. С одной стороны, Каширина, с другой — Журенко, оба советовали, оба помогали, оба поддерживали, каждый в меру своих сил и пакостности характера. А Юрочка плясал под их дудку и методично выматывал Саблину кишки.
А потом Каширина решила, что пора прекращать этот цирк и принимать кардинальные меры. Вероятно, для нее, как и для самого Саблина, участие Журенко в этой авантюре оказалось совершенно неожиданным. Глеб ей об этом рассказал, точно так же, как рассказал самому Саблину. И она решила Саблину перекрыть кислород окончательно, а заодно и от любовника избавиться. Вот только как…
Он вспомнил.
Он вспомнил, где и когда видел глаза Лени Чижова, светлые, холодные и равнодушные. Это были глаза деда Анисима. Это были его собственные глаза, глаза Сереги Саблина, которые тетя Нюта советовала ему прятать от людей. Глаза человека, который может убить и не будет в этом раскаиваться. Леня Чижов убивал. Он ведь бывший контрактник, служил в «горячих точках». Дед Анисим убивал, он воевал, он боролся с бандитами. А он, Саблин? Нет, не убивал. Но бил. Жестоко. До крови. И никогда не раскаивался в этом.
— Сергей Михайлович! — из-за двери, ведущей в приемную Кашириной, выглянула секретарь и поманила его рукой. — Татьяна Геннадьевна освободилась и ждет вас, заходите.
И что теперь делать? Молчать. Ждать. Смотреть, что будет дальше. Потому что предпринимать все равно ничего нельзя. Каширина не позволит, чтобы с ее любимым мальчиком случилась беда.
Он быстрым шагом вернулся в приемную, взял брошенную на стул папку с документами и вошел в кабинет помощника мэра по безопасности.
Как в темный жуткий провал пропасти бросился…
* * *
Ничего не происходило. Не было заметно никакого движения. Никуда. Дело об убийстве Юрия Альбертовича Вихлянцева буксовало. Зампрокурора города Журенко и еще кто-то из руководителей следственного комитета, имени которого Саблин так и не узнал, продолжали давить на следователя, который упорно делал вид, что предпринимает все необходимые шаги для того, чтобы прищучить Саблина, и все вертелось вокруг собственной оси и никуда не продвигалось. В конце концов, руководству это надоело, и дело передали другому следователю, более, на их взгляд, послушному и понятливому. И все началось сначала: допросы через день, алиби, мотив, способ совершения преступления…
Правда, областное Бюро прислало нового сотрудника на должность заведующего отделением экспертизы трупов, и Саблину стало полегче. Но только в смысле работы. На душе у него было тягостно и холодно. Он ждал.
Ждал, что Каширина нанесет очередной удар. Ждал каждый день, каждую минуту, пытался представить себе, что еще она могла бы придумать, чтобы спасти сына. Нервы были натянуты до предела, давление то и дело поднималось до поистине устрашающих цифр, Саблин глотал таблетки горстями и пытался настроить себя на готовность отразить удар, каким бы он ни был.
Получалось плохо. Поэтому когда байкер-художник Максим выступил со своим довольно неожиданным предложением прийти в городской парк на празднование «Последнего звонка», Саблин точно так же неожиданно для самого себя согласился.
— Ну чего ты сидишь, как сыч! — уговаривал его Максим. — На тебя уже смотреть страшно. Живой труп, ей-богу. А будет классно, вот увидишь! Наша школа постаралась, проявила инициативу, и в парке будут праздновать выпускные классы не только нашей, но и еще двух школ и Второй гимназии. Меня отрядили организовывать художественную часть, то есть оформление, концерт, конкурсы, ну и всякое такое по моей специальности. Я же страх какой креативный! — Макс заразительно рассмеялся. — Тебе полезно будет.
— И что я там буду делать, среди детей? — вяло сопротивлялся Саблин.
— Да почему же среди детей-то! Дети — они сами по себе, у них своя свадьба, но у каждого ребенка есть родители, и у многих, между прочим, аж по две штуки. Все эти родители придут на праздник, и у них тоже будет своя свадьба. Они будут участвовать в концерте, я там даже целый спектакль затеял с участием и детей, и взрослых, у родителей тоже будут конкурсы с призами, будет живая музыка, танцы — отдельно для деток, отдельно для взрослых. Ну и выездная торговля, куда ж без этого. Пирожки, гамбургеры, пиво-водка-алкоголь, соки-воды-морсы, торты-пирожные-конфеты, в общем, на любой вкус. Серега, приходи, не пожалеешь. Во-первых, мне хочется похвастаться перед тобой, какой я праздник забацал, и во-вторых, ты такой прибитый, что тебе просто необходимо побыть на свежем воздухе и в атмосфере всеобщего веселья.
Если бы еще месяц назад кто-нибудь сказал Сергею Саблину, что он согласится пойти на «Последний звонок» куда бы то ни было, он бы счел, что над ним просто издеваются. А вот сегодня взял и согласился. Максим прав, он уже дошел до ручки, до предела, ему нужно чем-то подпитаться и хоть немного отвлечься.
В конце мая уже наступил полярный день, и праздник, начавшийся в пять часов вечера, проходил при ярком солнечном свете. Саблин в первые часа полтора никак не мог адаптироваться, громкие голоса и звучащая со всех сторон «живая» музыка били по нервам и раздражали, ему хотелось забиться в уголок и никого не видеть и не слышать. «Еще час прокантуюсь здесь, — решил он, — и поеду домой. Не для меня это веселье. Не пойдет впрок».
Он уныло бродил по аллеям огромного парка, то и дело натыкаясь в кустах на целующиеся парочки — выпускники начинали взрослую жизнь. Оказавшись перед эстрадой, на которой проходил какой-то конкурс, остановился из любопытства и неожиданно для себя увлекся, мысленно отвечая на вопросы, которые задавались конкурсантам, и с досадой отмечая, что ответ может дать далеко не в каждом случае. «Черт возьми, объем знаний у нынешних школьников какой-то совсем другой, — удивленно констатировал Сергей. — Они не знают многого из того, что в обязательном порядке знали мы в их возрасте, однако они, как выясняется, знают кучу других вещей, о которых я, например, даже и сейчас понятия не имею, не то что в школе. Колоссальная разница, а всего-то одно поколение. Ведь это поколение Дашки, моей дочери. А я и не знал никогда, чему там ее в школе учили… Прожил здесь, на Севере, вдали от семьи, и радовался, что они меня не особо достают. Сволочь я, наверное. Или просто человек, не приспособленный для семейной жизни?»
