«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление».
Или – «Заявление»? И – «тов.» или «товарищу»? В образце «тов.», но образец кто-то составил приблизительно, разгильдяйски, у нас ведь все делается разгильдяйски, а от этого разгильдяйства, между прочим, не только бытовые неприятности, люди гибнут из-за этого, например, недавно в газете прочитал, в обшивку самолетов винты не ввинчиваются, а вбиваются, как гвозди. А может, этот образец с «тов.» ему подсунули с подвохом, с расчетом, что он спишет и облапошится, напишу-ка «товарищу Кривосучко П.П.», но ведь, пожалуй, и имя-отчество следует дать полностью, а заодно и расшифровать название родной организации, чтобы ясно было, что он относится к ней с уважением.
«Начальнику Приволжского Железнодорожного Клуба Летных Строителей товарищу Кривосучко Петру Петровичу…»
Или «Петру Петровичу Кривосучко»? Но не покажется ли это подхалимством? Нет уж, лучше по образцу: «товарищу Кривосучко П.П. от Иванова И.И.».
Но что получается? Его, начальника, назвал «товарищем», а сам уклонился. Ты, мол, «товарищ», а я, мол, подразумевается, гражданин. Или того хлеще – господин. Мало ли что образец таков, каждый отвечает сам за себя! Вызовет его Кривосучко П.П., скажет: «Так, значит? Значит, гусь свинье не товарищ? И кто же из нас свинья?» Или скажет: «Не желаете, значит, товарищем быть? Отмежевываетесь? Своих, что ли, ждете? Господ?» Ведь так и политику пришить могут! Напишем следующим образом:
«Начальнику ПЖКЛС (все-таки сократим, по-деловому, он многословия не любит) товарищу Кривосучко П.П. от тов. Иванова И.И. заявление».
Отлично! Гениально! Он – «товарищ», я – «тов.», и товарищество соблюдено, и пиетет виден, но без лишнего чинопочитания. «Товарищу Кривосучко…» А может, эта фамилия склоняется? «Кривосучке»? Нет, нет, нет!
Она и без склонения, кстати, звучит не очень. Еще обидится… Может, он свою фамилию терпеть не может, а я ему лишний раз напомню: Кривосучко ты, Кривосучко, Кривосучко! А если обойтись вообще без фамилии?
«Начальнику ПЖКЛС от Иванова И.И. заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию…»
Но в этом запросто можно усмотреть намек на то, что оставлено как бы пустое место для фамилии: сегодня, мол, ты начальник, а завтра – другой. Ладно, тогда и себя сократим.
«Начальнику ПЖКЛС от одного из сотрудников заявление…»
Нет, это уже сумасшествие какое-то. Хватит мучиться, пишем по образцу.
«Начальнику ПЖКЛС тов. ПЖКЛС…»
Десятый лист испортил.
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию». Дата. Подпись.
Все. Или нет? Надо посмотреть, как там в других заявлениях… Тут – так же. И тут. А-а-а, вот где собака зарыта! Вот где подвох! Надо не просто «прошу», а «прошу Вас»! Это же элементарно, в самом деле – не кого-нибудь прошу, а Вас прошу, кажется, мелочь, а на самом деле…
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление. Прошу Вас уволить…»
Минуточку! Это что же выходит?! Конечно, если прочесть все разом, то смысл понятен: «прошу Вас уволить меня», но вдруг он не захочет читать дальше, вдруг споткнется на этой фразе: «прошу Вас уволить»? Ясно, скажет. Понятно, скажет. Значит, скажет, хотите меня уволить? Но как же. Господи? Без «Вас» – обидится. С «Вас» – не поймет. А если: «Прошу Вас, чтобы Вы уволили меня»? Скажет: оригинальничает, выпендривается, ехидствует! Но как же, как же? Надо ведь, чтобы сперва обратил внимание, что прошу меня уволить, чтобы как-нибудь незаметно проглотил это «Вас». Прошу уволить Вас меня? Прошу меня Вас уволить? Прошу Вас меня уволить? Меня уволить Вас прошу? Меня уволить Вас прошу, хоть не желая, ненароком, я смехом боль припорошу, дальше не придумывается. А «ненароком», кажется, пишется слитно. Или отдельно? Я ненароком зацепил вас, а рукой. Заново, заново, заново!
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление. Прошу…» А что прошу? Что это за штучки? – раз уж заявление, то заявляй, а раз «прошу», то – «просьба». Вот оно, вечное наше двуличие!
«Начальнику ПЖКЛС тов. Кривосучко П.П. от Иванова И.И. заявление. Заявляю, что увольняюсь по собственному желанию! Дата! Подпись! Вот так! И не надо аплодисментов!
Поскольку он ленив, то – старателен, он хочет быстрее сделать свое дело, чтобы освободить время для лени, но ему подваливают новые и новые дела, его повышают в должности за исполнительность, и вот ему уже кажется, что он прирожденный организатор, и вот он – делец, коммерсант, он ворочает грудами проблем и вдруг пугается, понимая, что это старухин сглаз его провоцирует, вскоре последует наказание за успехи: он разобьется на машине, проворуется, подхватит СПИД, – и он в срочном порядке разваливает успешно начатые дела и, упрекаемый компаньонами, подстилает газету и ложится под лестницей на холодном полу Ярославского вокзала, запахнувшись в какую-то грязную доху, тускло наблюдая за бессмысленно снующими людьми, протягивает руку к бутылке с прокисшим кефиром, в руку кладут билет и сдачу, бодрый, в элегантном костюме, с новеньким чемоданом, он спешит к подъезду, спешит, спешит, покачнулся спьяну, уронил торшер, торшер падает на сына, сидящего в углу, играющего в кубики, прямо на голову, лампа разбивается и тухнет, в нем все холодеет, мертвеет, он кричит беззвучным криком, жена выскакивает из кухни: «Ты!… Ты!… Убийца!… Допился!» Она подхватывает сына на руки, тот цел и невредим и заливается плачем только сейчас, запоздало испугавшийся, а ты, подгибая под себя мягкие ноги, сползаешь по стене и шепчешь: «Сглазила, курва!… Навеки сглазила!…»
Ты…
Или – он?
Или – я?
Повесть
Глава первая
Они думают, что я полный идиот, они показывают мне две картонки и говорят: «Вот два квадратика. Какой из них белый, какой черный? Скажете сразу или подумаете?»
– Могу и сразу. Но лучше подумаю. Спешить ведь некуда.
– Возможно…
Я думаю.
Кажется, все просто: слева от меня белый квадратик, справа – черный. Но задание не может быть таким простым! Что-то тут не так… Конечно же! Это ловушка! Они показывают оба белых квадрата, но говорят: белый и черный, чтобы я начал сомневаться, что вижу белые квадраты, чтобы в результате сомнений запутался и назвал один из квадратов черным! Я утираю липкий пот со лба и говорю:
– Это не смешно, господа! Оба квадрата – белые!
Я торжествую.
И тут голос – спокойный, ехидный:
– А вы уверены, что это – квадраты?
Поймали, суки! Поймали! Но ничего, всё еще впереди! Подвохи, подвохи на каждом шагу. Спасение в уединении. В молитве. Я ведь глубоко религиозный человек. Только теперь мне это стало ясно. Из какого-то журнала вырезал отличную икону, повесил ее на стену между кроватью и окном и молюсь теперь каждый день. С пяти утра до семи натощак, потом пью стакан воды, потом опять молитва до девяти, потом завтрак, у меня пост, слава Богу, что пища как раз постная, потом молюсь до обеда и после обеда, до ужина и после ужина. Утром колени ноют, но только первые два-три часа, затем ног уже не чувствуешь, по телу разливается тихое блаженство, после девяти-десяти часов непрерывной молитвы начинает казаться, что Бог на иконе оживает и милостиво смотрит на меня, я Его и боюсь, и обожаю, я молюсь истово, хотя до сих пор меня мучает вопрос, с какого плеча начинать креститься, с левого или правого, а спросить стесняюсь. Крещусь один день с правого, другой день с левого, иногда – на всякий случай – начинаю со лба. Бог мой, люблю, верую, надеюсь. Ты один у меня остался, более никого. Всё на свете, Господи, имеет две стороны, три, десять, Ты – един, хотя с Тобою и Сын, и Дух Святой, Ты – един, и нет у человека иных путей, кроме пути к Тебе, лишь это истинно, все остальные пути – в сторону, в обрыв, к пропасти, я понял это, и мне теперь легко, светло, я простил людей, которые мне сделали много боли, но и я им сделал много боли, пусть они простят меня…
Некий толстый человек, из новеньких, подошел, смеялся, тыкал пальцем в икону, читал громко: «Прораб СМУ-34 Долгопятов Николай Хризантемович уже третий год подряд добивается присуждения коллективу переходящего красного знамени областного стройуправления». Я – игнорировал.
Появился некто лысоголовый, исподтишка тоже стал молиться на мою икону. Я хотел его ударить, но вспомнил, что Он любит всех, молящихся Ему, и дал лысоголовому место возле меня.
…
Лысоголовый встает в четыре утра, чтобы встать на мое место у окна, это место почетнее, труднее, там дует из окна, холоднее и шершавее половицы, мне приходится помещаться на более удобном месте у своей кровати, тогда я встал в три часа, на следующую ночь он встал в два, на следующую ночь я встал в час, на следующую ночь он встал в двенадцать, тогда я решил вообще не ложиться, молился с вечера, всю ночь, под утро уснул, упав, а проснулся возле кровати – лысоголовый меня, спящего, перетащил, а сам у окна нагло отбивал, сука, поклоны.
