Ознакомительная версия.
— Ну, перестань, — шепнул над ухом Саша. — Все нормально. Ты о них заботилась, они — о тебе.
Аня молча покивала, стараясь не расплакаться, Саша взял ее за руку и подчеркнуто радостно удивился:
— Так я, оказывается, на богатой женился? Вот повезло так повезло!
Потом, уже дома, Аня нашла ту дареную книжку, посчитала, сколько времени прошло с момента первого вклада. Получилось, что почти четыре года. Стесняясь собственной меркантильности, прикинула: должно было накопиться уже около двухсот тысяч. Это если мама и бабушка переводили ей столько же, сколько она посылала им. А Саша успел собрать даже больше двухсот тысяч. На хороший обмен хватит.
— Ты ее пока не тереби, — посоветовал Саша. — Когда найдем, что тебе понравится, — тогда и снимешь. А может, и не надо будет. Может, мы и сами сумеем подсобрать.
Через месяц они наконец наткнулись на подходящий вариант, и Аня пошла в сбербанк. На дареной книжке оказалось почти пятьсот тысяч. Последние переводы были как раз за последний месяц — шесть переводов по пятьдесят тысяч. Царь Давид, кто же еще.
Вечером они с Сашей долго говорили на эту тему. Оба не знали, что делать. Вернуть деньги царю Давиду — а вдруг он расстроится? А ему нельзя. Не возвращать — это что же, с самого начала самостоятельной жизни висеть на чужой шее? Ну, и какая же тут самостоятельность? Аня позвонила бабушке. Бабушка посоветует что-нибудь правильное.
— Гордыню-то придержи, — сердито посоветовала бабушка. — Давид давно думал, как тебе помочь. Это я ему твой счет сказала. Для него ведь это в радость, как ты не понимаешь… Он сейчас счастливый, сам говорит. И что такое деньги? Они — чтобы их тратить. Тоже он говорит. И как это — на чужой шее висеть? Своя шея, родная. Это уже я тебе говорю. И куда ему еще свои миллионы тратить? Он ведь не врал, когда хвастался, что аж семьдесят… Может, и больше уже. От этих его процентов у брата еще и доход какой-то идет. Ты бомжа того помнишь, ну, спина у него больная была, в неврологии лечился… Лев Григорьевич, вроде? Так Давид ему квартиру купил. И Лев этот, хоть и вовсе чужой, не рычал. Да и он не вовсе чужой, раз ты с ним возилась. Так что помалкивай и говори спасибо.
Аня в очередной раз удивилась бабушкиным формулировкам, но ее совету решила все же последовать. Действительно, какой же царь Давид чужой? Раз бабушкин муж — значит, ей, Ане, дедушка. Даже в больнице врачам он сказал, что она его внучка.
Так что в очередной свой визит они с Сашей сказали царю Давиду спасибо, а потом к этой теме не возвращались. Нашли очень хорошую двухкомнатную квартиру, новую, большую, с очень удобной планировкой. За две недели сумели продать Сашину, переехать и даже немножко обставить необходимой мебелью, приготовить детскую, закупить все, что нужно новорожденному. И опять началась новая жизнь — в ожидании ребенка. Их общего ребенка, одного на двоих, как счастье.
В остальном жизнь была та же: работа, поездки в Карпово, устройство быта, походы в гости, особенно часто — к царю Давиду и бабушке. Летом во дворе дома царя Давида вдоль чугунного кружева ограды вовсю зеленели молоденькие яблони и груши, в больших каменных вазах под лоджиями цвели розы, а рядом со старым деревом белой акации принялись два молоденьких саженца. За зелеными насаждениями следили бабушка и Алина, которая стала в доме настолько своей, что охрана слушалась ее почти так же, как царя Давида, и даже больше, если учесть, что царь Давид никогда не приказывал им выжигать побеги хмеля паяльными лампами, а Алина то и дело приказывала. Аня с интересом наблюдала за пререканиями Алины с кем-нибудь из охранников, и думала, знают они или нет, что она настоящая сумасшедшая. Хотя — кто это может знать точно? У Алины уже год не было приступов, и даже ее лечащий врач Евгений Михайлович, который искренне считал, что психически здоровых людей вообще не бывает, как-то сказал Ане, что Алину вряд ли нужно будет когда-нибудь еще лечить. А ведь врачи все суеверные, они без твердой уверенности ничего не говорят.
Хорошая жизнь была, интересная.
А когда родилась Ниночка, началась опять новая жизнь! Конечно, было трудно, особенно первые полгода. Аня не высыпалась, нервничала и худела. Не потому, что с Ниночкой были какие-то проблемы. Нет, врачи уверяли, что ребенок здоровенький, большой, красивый, а что касается поведения — так это еще поискать таких спокойных. Просто Аня оказалась почти сумасшедшей мамочкой, почти не могла отойти от дочки, почти не спала ночами, прислушиваясь к ее совершенно спокойному дыханию, почти замучивала врачей вопросами о том, как надо, или не надо, или бывает, или не может быть с детьми… Она научилась кричать на мужа, и даже один раз не подпустила его к Ниночкиной кроватке, потому что он не вымыл руки, вернувшись с работы. Хорошо, что Саша оказался таким терпеливым. Другой бы не выдержал, как однажды печально заметила мама.
Саша действительно был очень терпеливым, и даже тогда, когда она высказывала ему недовольство — чаще всего по совершенно вздорному поводу, надо признать, — отвечал что-нибудь вроде: «Конечно, ты права, я так и сделаю, как ты говоришь». Бабушка слегка поругивала ее за несдержанность, но безмятежно говорила, что скоро все пройдет само собой, так что и беспокоиться не о чем. Царь Давид заявлял, что ему очень нравятся вот эта Анина новая решительность и даже резкость, посмеивался в усы, но тоже считал, что скоро все пройдет. Аня думала о себе плохо, поэтому решила обратиться к психиатру. Долго искала визитку, которую ей дал когда-то Евгений Михайлович, потом долго решала, позвонить или нет, потом все-таки позвонила и залпом выложила ему все.
— Ну и что? — удивился Евгений Михайлович. — Вы же отдаете себе отчет в том, почему нервничаете, чего боитесь и из-за чего сердитесь? Ну и нечего об этом думать. Витамины, свежий воздух, физкультура… И все. До полугода с детьми всем трудно. Это пройдет.
— А вдруг не пройдет?
Евгений Михайлович помолчал, повздыхал и неожиданно спросил:
— Анечка, вы счастливы? По большому счету.
— Да, — уверенно ответила она. — По большому счету — очень счастлива.
— Ага… А муж ваш счастлив?
— Саш! — окликнула она мужа, который готовил ужин. — Ты счастлив? По большому счету.
Он на минутку показался в дверях кухни, улыбчиво глядя на нее, склонил голову к плечу, будто в глубоком раздумье, и важно ответил:
— Еще бы. Счастлив, да. По очень большому счету.
И опять скрылся, потому что руки у него были в муке, а для того, чтобы обнять жену, нужно было сначала их вымыть.
— Он говорит, что тоже счастлив, — доложила Аня в телефон.
— Да, я слышал, — сказал Евгений Михайлович. — Значит, все будет хорошо. Живите и радуйтесь.
— Ладно, — пообещала Аня. — Я постараюсь. Спасибо.
…Она действительно жила и радовалась. Для этого даже особо стараться не приходилось. Просто жизнь получалась такая радостная. Наверное, сама собой. Или потому, что когда-то она пошла работать к царю Давиду домработницей. А он оказался из тех, кто умеет делать людей счастливыми.
— Конечно, — согласилась бабушка, когда Аня высказала ей свои соображения. — Давид молодец, еще бы. Нам повезло. Но ты знаешь, Ань, он считает, что это ты сделала его счастливым. Ну, и вообще всех.
* * *
Все готовились к торжественному празднованию семидесятипятилетия царя Давида. Хоть и не очень круглая дата, но все же красивое число, как он сам выразился. Решили праздновать в ресторане, потому что планировалось позвать много гостей, тем более, что некоторые сами уже напрашивались. Аня с Сашей обходили рестораны, присматривались, где какие банкетные залы, как выглядят официанты, кто в эти рестораны чаще всего ходит… Саша еще и цены сравнивал, хотя бабушка предупредила, что у нее на это мероприятие неограниченный кредит. Ниночка сидела на шее отца, с любопытством оглядывая очередной банкетный зал очередного ресторана, сосала большой палец, помалкивала. Вдруг вытащила палец изо рта, похлопала ладонью по отцовской макушке, уверенно заявила:
— Па! Здесь хорошо. Красиво.
— Ты так считаешь? — рассеянно отозвался Саша, тоже с интересом оглядываясь вокруг. — Ну, тогда пойдем с начальством говорить. Ань, ты с нами?
— Через пару минут, — сказала она. — Вы идите, я сейчас.
В углу за столиком у окна сидел человек, поставив локти на стол и уткнувшись лбом в сомкнутые замком руки. Что-то в его позе ее сильно встревожило. Может быть, человеку плохо? А никто не обращает внимания. Да и некому тут обращать, еще два посетителя сидели за столом в другом конце зала и были увлечены оживленной беседой, за барной стойкой сонно моргал глазами толстяк с абсолютно равнодушным лицом, а трое официантов, спрятавшись за пышной пальмой у входа на кухню, шептались и яростно жестикулировали. Никто ничего не заметит, хоть с инфарктом тут свались.
Ознакомительная версия.
