Софрон Исаевич медленно, шаркая ногами, прошелся по коридору, потом повернулся и ушел обратно на лестницу. Какие-то люди встречались ему на пути, но они как будто бы не замечали его и быстро проходили мимо.
Жукаускас вышел из серого дома и пошел в поселок Нижнеянск. Он поднялся на деревянный тротуар теплотрассы и стал идти по нему, смотря по сторонам. Слева возвышался серо-синий дом странной формы, на котором была большая надпись: <Бассейн Умка>. Справа на стене неказистого деревянного домика изображалось северное сияние. В каждом окне виднелось обилие разнообразнейших комнатных растений. Над уродливой, запертой на висячий замок дверью желтого оштукатуренного домика красовалась яркая вывеска: <Диско-бар>. Софрон шел вперед.
Неожиданно он остановился, зажимая нос. Омерзительный гнусный запах поразил его; он стал недоуменно вертеть головой, рассматривая все окружающее, потом расхохотался и развел руками.
Под ним, в водяных канавах вместе с объедками, строительным мусором, бумажками и тряпками, плавало большое количество говна. Застойная вода этих канав, поросшая осокой, была вся пропитана экскрементами, и имела характерный ржаво-коричневый цвет, распространяя повсюду невыносимую вонь. Размалеванные женщины в ярких нарядах, ходящие взад-вперед по теплотрассам, казалось, совершенно не замечали этой вони и спокойно шли по своим делам стуча тонкими каблучками и дыша полной грудью. Софрон смотрел на них, откровенно изумляясь несоответствию кричащих цветов их макияжа с говняной канализационной водой под ними. Он попытался вдыхать воздух через край своей рубашки, чтобы не чувствовать в полной мере дерьмовый аромат, и какая-то женщина осуждающе оглядела его, а потом тряхнула головой и пошла дальше.
- Все в говне, и я во всем, - сказал Софрон.
Он вошел в столовую, располагающуюся через три-четыре дома после <диско-бара>. У конвейера выдачи стояло четверо рабочих в брезентовых одеждах. Софрон встал за ними, взяв плохо вымытый, слегка жирный темно-коричневый поднос. Очередь подвигалась; Софрон взял салат из моркови, какой-то старой и почти почерневшей, зразы с вермишелью и чай. Заплатив в кассу небольшое количество рублей и копеек, он схватил свой поднос двумя руками, вышел, осмотрелся и сел за свободный голубой стол.
Морковь оказалась с сахаром и с небольшим количеством жидкой противной сметаны, которая слегка пахла блевотиной. Жукаускас съел се и приступил к зразам. Зразы были невразумительной формы и цвета и не имели никакого запаха; их окружала холодная слипшаяся вермишель без подливы. Жукаускас съел одну зразу и половину вермишели, потом быстро выпил чуть теплый сладкий чай, положил тарелки на поднос и отнес все это в окно кухни.
- Спасибо! - сказал он худой пожилой женщине в белом халате, виднеющейся за этим окном.
- На здоровье! - ответила она.
Софрон удовлетворенно погладил живот правой рукой, рыгнул и вышел из столовой. Прямо напротив возвышался скособоченный бревенчатый коровник, откуда пахло навозом и сеном, и перед ним со скучающим видом стояла пегая корова, и ее ленивая морда была вся облеплена копошащимися в ее меху маленькими мошками. Корова иногда делала вращательное движение головой, стряхивая мошек, но они тут же садились обратно. Софрон осторожно обошел корову сзади, обратив внимание на ее лениво покачивающийся хвост, и завернул за коровник по теплотрассе. Он оказался у магазина <Вино>, рядом с которым стоял молодцеватый человек с руками в мазуте и пил пиво из бутылки. Софрон открыл тугую зеленую дверь на пружине и вошел внутрь.
У прилавка находилось трое мужчин, один из них купил две бутылки <Золотой осени> и отошел. Софрон посмотрел на витрину и увидел три вида водок, два коньяка, несколько сухих вин и несколько крепленых. И пиво, и <Беломор>. Он встал; подошла его очередь.
- Слушаю, - гнусаво, не смотря на Жукаускаса сказала полная продавщица с густо насиненными веками.
- Бутылку вермута, - сказал Софрон.
Продавщица медленно взяла деньги, пересчитала их и положила в выдвижной ящик перед собой. Потом вразвалку подошла к какому-то ящику и вытащила оттуда большую красивую бутылку с жидкостью золотого цвета внутри. Она протянула ее Софрону, и он взял.
- Могу я вас спросить о чем-то?
- Вы не здешний? - подозрительно оглядела его продавщица.
- Я из Якутска. Что у вас тут происходит?
- А что такой?..
- В Якутске давно уже Советской Депии нет, коммунистов свергли, Якутия распадается, черт знает что творится, даже в Тиксях бунт, а у вас как-то непонятно...
- Да вы чего такое говорите!.. - с ужасом произнесла продавщица. - Заберут ведь!..
- Вы ничего не знаете?.. - поразился Жукаускас.
- У нас проходимости нет, связь не работает, север ведь, кто его знает, что там происходит...
- А про Алдан ничего не слыхали, про Мирный, про... Кюсюр?
- А чего там? - тупо спросила продавщица. - Вот будет проходимость, чего-нибудь скажут. Мы работаем, живем. Не знаю; пусть они там, на материке - в Якутске - разбираются. Газета у нас выходит. По-моему, ты меня, парень, разыгрываешь, или шпион какой-то! Иди-ка лучше отсюда, а то я обращусь! Или ты псих?
- Спасибо вам за вермут, - сказал Софрон и немедленно ушел из магазина.
Он тут же обнаружил улицу Первомайскую, которая оказалась самым широким из всех деревянным тротуаром над теплотрассой, увидел дом два, вошел во второй подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру шесть.
Ему открыл дверь долговязый небритый человек в тренировочных штанах.
- Вы че?.. - рассерженно сказал он, указав пальцем себе в щеку. - У меня ж бюллетень!
- Заслдыз, - грустно проговорил Софрон.
Несколько секунд человек бессмысленно глядел на Софрона, шевеля губами, потом вдруг резко улыбнулся, широко распахнул дверь и громко проговорил:
- Ах, это вы, заходите, очень рад, я и не думал!!
- Спасибо, - ответил Софрон, входя внутрь. Он повесил куртку на вешалку, снял ботинки и прошел в единственную комнату. У окна, рядом с разобранной постелью стояла рация с большим слоем пыли.
- Так значит, это правда?.. - воодушевленно воскликнул Софрон. - Вы связаны с Америкой и Канадой?! Почему же вы молчали?.. Я всю Якутию объехал, я...
- Николай Уренгой, - вежливо сказал человек, протягивая худую, бледную руку.
- Софрон Жукаускас, - ответил Софрон, крепко пожимая руку.
- Садитесь, - неожиданно предложил человек, - или стойте. Вы... агент? Мне дали эту штуку, и я ее получил в каком-то месте, я, правда, не умею с ней обращаться, но ведь мир и так гол и един, так что - ха-ха-ха-ха - электроникой не поможешь! Чаю могу предложить. Как доехали?
<Он в самом деле сумасшедший,> - с ужасом подумал Жукаускас и тихо спросил:
- Вы... Вы... давно здесь живете?.. Вы... не пользовались рацией? Вы связывались с... э... Августом Петровым?
- Да, он же мне это предложил, был здесь, говорил что-то, но я сразу подумал, что он немножечко того... вы понимаете? - Уренгой захихикал. - Ну и рассказывал какую-то чушь, я и не упомнил всего. А рация, на самом деле, у меня давно была, она - списанная, с корабля, я раньше был радистом, до открытия глубины, она в общем как бы хлам, ничего не может, только пищать, можно, наверное, починить...
- Да что вы!.. - сокрушенно воскликнул Софрон.
- А что, это так важно? - недоуменно проговорил. Уренгой.
- Я думал - игра, развлечение... Мне надоело, я и перестал с ним... это... кон-так-ти-ро-вать. Я здесь живу, и мне хорошо, уютно, сладко. Она стоит, я лежу, работаю, правда, говорят, мне нельзя, вот пока дома оставили. Но вы сами посудите: этот Петров говорил такую ерунду, что даже в детском саду было бы стыдно. Там туннель под полюсом, жаркий климат, связь с Америкой... Бред же, а возможно, он издевался. Садитесь, я сейчас чай сделаю!..
- Подождите, - оборвал его Софрон, - значит, вы ни с кем не связывались? Вы... лгали?
- Ну почему же! - лукаво проговорил Уренгой. - Я связывался. Я умею. Мир гол и един, я могу все. Я летал на гору Аляски и оттуда смотрел вниз. И вернулся. Я там связался с Биллом и Джоном, мы общались, переговаривались, смеялись. Я вам докладывал. Потом мне надоело. И им тоже. Они упорхнули в цветущий цвет. А я остался здесь, и мне нравится. Хотите, покажу, как это делается?
Уренгой вдруг резко подпрыгнул, вскрикнул, закрывая глаза, и встал на одной ноге посреди комнаты. Он начал громко выть, ухать и взмахивать руками, изображая, наверное, птичий полет, а потом постепенно затих и замер, согнувшись и закрыв лицо ладонями. Жукаускас с сожалением смотрел на все это и печально качал головой, что-то шепча про себя. Через несколько минут, после неподвижного стояния, Уренгой поднял ошарашенное лицо, встал на обе ноги и медленно улыбнулся.
- Больше не нужно связи, - торжественно заявил он, - Билл и Джон в цветущем цвете, все, что вы имеете в виду, это в самом деле - абсолютный маразм, но вам до этого вообще нет никакого дела, или, наоборот есть самое прямейшее, что одно и то же.
