— Мы ничего не будем показывать вашему руководству. Пленку будут проявлять в Москве, — успокоил я его.
Потом был обед, я выпил не так уж и много, но меня почему-то развезло, и я уснул. Предложили поспать перед дорогой и оператору, и звукооператору, и ей.
В Москве на кинопленке у оператора и на магнитной пленке у звукооператора не оказалось именно того куска, о котором просил командир катера.
Не думаю, что решение отмотать пленку и вырезать компрометирующие куски принималось на уровне капитан-лейтенанта.
Я подмонтировал отснятый материал, написал закрытый комментарий и стал ждать, когда материал посмотрят в Главном политическом управлении армии.
Я решил, что пришла пора познакомиться с ее родителями и детьми, но она по-прежнему не приглашала к себе и вдруг перестала приезжать ко мне.
Я не звонил ей несколько дней, потом не выдержал и позвонил.
— Приезжай, — попросил я.
— Не сейчас.
— Когда? Я очень тебя хочу.
— Мне еще нужно время.
— Для чего?
— Я не знаю.
— А что ты знаешь?
— То, что пока не могу приезжать к тебе.
Только через годы я понял, что за меня решила Организация, которая просчитывала каждый мой поступок, направляла мои действия, одобряла их или изменяла в нужном для них направлении.
Организация не одобрила мой выбор женщины, с которой я хотел связать жизнь, выражаясь высокопарно, а говоря проще — я хотел с ней спать, быть рядом каждый день, воспитывать ее детей и чтобы она родила моих детей.
Теперь я понимаю, что та роль, на которую меня выбрали, не предполагала, что моей женой станет еврейка с двумя детьми от эмигрировавшего в Америку. Вероятно, наша разведка знала о ее каждом шаге и, когда у нас возник роман, некоторое время присматривалась, решая, как использовать меня и ее. Решив наконец, что использовать ее невозможно, ее вызвали на Лубянку, предложили забыть меня и свою командировку по армиям Варшавского Договора.
— А если не забуду? — спросила она.
— Мы вас никогда не выпустим в Израиль.
— А если забуду? — спросила она.
— Документы об эмиграции в Израиль мы вам оформим за неделю.
Она рассказала мне об этом, когда мы с нею встретились в Израиле — я приехал туда с делегацией как депутат Государственной Думы.
— Наверное, я тебя любила, — сказала она, — но я никогда бы не вышла замуж за агента КГБ. Это было для меня невозможно по определению. Хотя в этом, наверное, нет ничего предосудительного. Сотни тысяч людей всегда сотрудничали со спецслужбами своих государств. Так было всегда и, наверное, всегда будет. Но, узнав об этом, я не могла даже спать с тобою. Ведь от тебя могли потребовать отчетов, о чем я говорила и даже какая я в постели. Я даже не осуждала тебя. Мне ведь тоже предлагали сотрудничать, чтобы использовать мое многоязычие. К тому же я терпеть не могла евреев, предпочитая русских мужчин.
— Но теперь ты вышла замуж за еврея.
— Я не замужем. А ты?
— Я не женат.
— Жаль, — сказала она. — Я надеялась, что ты женат, у тебя двое детей, ты любишь жену и возврата к такому замечательному роману нет и не будет. Когда мужчина не женат, женщина всегда на что-то надеется.
— Как дети?
— Дети подрастают, здесь им нравится, а мне скучно. Я собиралась перебираться в Нью-Йорк, потому что настоящая жизнь только в двух городах: в Москве и Нью-Йорке.
— Настоящая жизнь везде, — не согласился я.
— Для меня только в двух городах. Я видела твой последний документальный фильм. Мне понравился. Но, увидев твой фильм, я вдруг засомневалась: а вдруг ты к спецслужбам не имеешь никакого отношения, потому что сотрудник КГБ не смог бы создать такой злобный против всего советского фильм.
— Ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что я не агент КГБ-ФСБ — Федеральной службы безопасности?
— Ты можешь ничего не говорить.
— Если бы ты спросила раньше, я бы ответил так же, как и сейчас. Я никакой не агент — не тайный и не явный.
Я тогда недооценил интеллектуального потенциала Первого главного управления, в котором служил Большой Иван. Я думал, что я буду выполнять только те советы, которые удобны и выгодны для меня. И я решил, что, как только вернусь в Москву, потребую встречи с руководством Организации и скажу им: если вы помогаете мне, я могу помочь и вам, но я, и только я, буду решать свои главные проблемы, или нам не по пути.
Я вернулся в Москву, встретился с Большим Иваном и все это высказал ему.
— Да, конечно, — согласился Большой Иван, но переспросил: — Ты о каком пути говоришь? Если о пути к коммунизму, то этот путь явно отодвигается.
Я не учел самого главного. Один человек может сопротивляться и даже бороться против самой мошной организации, но один человек не может быть умнее и предусмотрительнее Организации, которую обслуживают многие тысячи отобранных и хорошо обученных умов.
— С тобою хочет поговорить один человек, — сказал Большой Иван, позвонив мне на следующий день.
— Когда? — спросил я.
— Сейчас.
— Где?
— Поужинаем в ресторане Дома кино.
В этот момент я понял окончательно, что мои разговоры прослушиваются. Конечно, могла быть и случайность. Но перед поездкой в Дом кино я позвонил в ресторан и попросил свою хорошо знакомую метрдотеля Регину заказать мне столик на двоих за колонной, предполагая пригласить пани Скуратовскую для последнего решительного разговора, чтобы сказать, что я женюсь на другой женщине.
— У меня назначена встреча с другим человеком, — ответил я Большому Ивану.
— Отмени встречу с пани Скуратовской.
— Почему?
— После нашей встречи, вероятнее всего, ты переменишь свое решение.
Мы поднялись с Большим Иваном на лифте в ресторан. Сели за перегородкой. Что-то было непривычное сегодня в ресторане. За столиками сидели молодые люди в костюмах и при галстуках, которые почему-то не смотрели в нашу сторону. И только теперь я понял: молодые люди так расположились за столиками, что контролировали весь зал.
— В большом звании? — спросил я.
— В приличном, — ответил Большой Иван. Он не врал обычно без большой необходимости.
Я не заметил, как в ресторан вошел тот, кто хотел со мною поговорить. Лет шестидесяти, невысокий, худощавый, в стандартном, но хорошего качества костюме с дорогим, но неприметным галстуком. Я уже предполагал, что он представится как:
— Иван Иванович!
Или:
— Петр Петрович!
Он представился как:
— Николай Николаевич.
— Вы читали роман Юза Алешковского «Николай Николаевич»? — спросил я.
— Это про того, кто сдает свою сперму? Конечно.
Судя по возрасту и охране, мой собеседник был или генерал-лейтенантом, или генерал-полковником. Вероятнее всего, одним из заместителей председателя КГБ. Для себя я так его и обозначил — Генерал.
Мне показалось, что Генерал присматривается ко мне. Он переспрашивал, уточнял, соглашался или не соглашался, но не спорил, если я настаивал на своих соображениях.
Я запомнил тот основополагающий разговор. Мы говорили о Президенте. В те годы о нем говорили многие. Его популярность падала катастрофически.
Я понимал, что он не виноват в тех напастях, которые обрушились на страну и на нас всех. Он оставался партийцем. Всю жизнь ему готовили решения в двух вариантах, и он принимал или один, или другой. Вероятно, он обладал интуицией, потому что выигрывал он чаще, чем проигрывал.
Но нынешнее окружение ему предлагало не два варианта, а сразу десяток, и одно неправильно просчитанное решение не спасали никакие противовесы.
После его операции на сердце все понимали, что он не выдержит еще один срок президентства. Но и перед предыдущими президентскими выборами его рейтинг не поднимался выше пяти процентов, но он выиграл, потому что так напугали возвращением во власть коммунистов, что проголосовали за него.
— Страна еще один срок его президентства не выдержит, — сказал Генерал.
— Есть сценарий документального фильма. — Большой Иван протянул мне несколько листков.
Это был не сценарий, а план съемок с четко выстроенными доказательствами беспомощности, глупости, старческой тенденциозности президента.
Президент выглядел смешным, когда произносил свои якобы смешные репризы и, как старик или малолетка, ожидал реакции слушающих. Почему не смеются? Раньше ведь смеялись.
Замечено было все: и медлительность походки, и регулярное лежание в больнице, и отмены зарубежных визитов. Никто еще не забыл беспомощности и глупости последних лет правления Брежнева, и все повторялось снова.
Президент менял министров и премьеров, некоторые главы правительства держались только по три месяца.
Мне Президент иногда напоминал обложенного медведя. Если я сниму этот фильм, то будет дан сигнал: можно спускать лаек для последней травли.
