— А раньше снимал то, чего не знаю, что ли?
— Да. О милиционерах в Средней Азии. А что ты знал о милиционерах? И музыкантов не знал, и музыку не любил.
— У тебя хорошая память.
— Я недавно пересматривал твои фильмы.
А может быть, он прав. Я снимал фильмы, которые мне поручали или которые были нужны в тот момент, но я никогда не снимал то, что хотелось мне самому и что я знал и умел, чего не знали и не умели другие.
— Конечно, — сказал Большой Иван. — Попробуй. У тебя еще очень большой запас во времени. И ты можешь не отвлекаться на бытовые проблемы. У тебя уже есть всё. И связи, и деньги, профессия, известность, дом…
— Ты можешь ответить откровенно только на один, самый последний и самый главный на сегодня для меня вопрос?
— Никогда не задавай откровенных вопросов, если не надеешься получить откровенный ответ.
— И все-таки… Намечая кандидата вы ему подбираете и жену. Насчет женитьбы на пани Скуратовской — это были твои личные пожелания или требования Организации?
— Я, наверное, был бы безмерно счастлив, если пани была бы моей женой. Чего желать большего? Умна, очень красива, сексуальна. Смотри, можешь упустить. Такие женщины не валяются.
Большой Иван разлил водку. Мы выпили. Вряд ли Большому Ивану хотелось ехать в Южную Америку, где жарко, он и в Москве плохо переносил жару. Но он служивый человек и поедет туда, куда его пошлют. И я впервые не позавидовал человеку; за которого принимали решения. А я не поеду, куда не хочу.
И я, может быть только во второй раз в жизни, почувствовал полное облегчение, какое испытал после демобилизации из армии, сняв солдатскую форму. Наконец я никому и ничего не должен. Я могу жить как хочу.
— Я тебе завидую, — сказал Большой Иван.
— Чему? — спросил я.
— У тебя есть время прожить еще одну жизнь…
— Я так и сделаю…
— Если тебе позвонят и передадут привет от Большого Ивана, прими этого человека. Это моя личная просьба.
— Так и быть, — пообещал я.
Прощаясь, мы даже обнялись. Через несколько дней позвонил мужчина и сказал:
— Вам привет от Большого Ивана. Я бы хотел передать от него сувенир. Давайте встретимся.
— Где? — спросил я.
— Как обычно, погуляем по берегу канала.
Мы встретились на берегу канала. Это был совсем молодой, до тридцати, абсолютно незапоминающийся мужчина. Он передал мне аргентинский нож с серебряной рукояткой в хорошем чехле из толстой кожи.
— Я БМП, — сказал мужчина.
— Боевая машина пехоты? — спросил я.
— Я Борис Михайлович Петров.
— Тоже занимаетесь документальным кино?
— Да. Вы знаете, что в вашей родной области назначены выборы губернатора?
— Выборы через год.
— Это минимальный срок для подготовки. Через неделю запланирован ваш творческий вечер на льнозаводе. Рабочие этого завода выдвинут вас кандидатом в губернаторы.
— Решили попробовать с этого конца? — спросил я.
— Актер, режиссер — это, конечно, симпатично, но нужно поработать в экономической сфере.
— А если я откажусь?ю
— От таких предложений еще никто не отказывался. Билеты вам привезут, гостиница заказана, губернатор предупрежден.
— Губернатор будет баллотироваться на следующий срок? — спросил я.
— Не будет. Среди претендентов вы будете самым раскрученным…
Снайпер прилаживал новое ложе к своей снайперской винтовке.
Вокруг лежали измотанные ночным боем и ночным переходом бойцы. Было довольно много раненых, которым санитары меняли повязки.
К штабу полка подъехал на мотоцикле сержант. Его от обычных армейских сержантов отличала командирская форма: зеленая гимнастерка, синие галифе и нарукавный знак — известный всем чекистский «Щит и меч».
Чекист вручил тридцатилетнему майору пакет. Майор прочитал донесение и сказал Чекисту:
— Я же сообщал, у меня боеспособных и роты не наберется.
Чекист молчал. Майор вздохнул и сказал молодому Политруку, который составлял списки потерь полка:
— Покормите сержанта.
Чекисту положили каши и тушенки. Чекист ел, а майор курил и смотрел на муху, которая билась о стекло. Политрук писал в столбик фамилии погибших.
Вначале гул был не очень ясным. Чекист прислушался и сказал:
— Танки.
— Сейчас всем кажутся танки, — заметил Политрук.
— Немецкие танки, — уточнил Чекист. — Меньше чем в километре.
Майор будто очнулся. Он выскочил на крыльцо и закричал:
— Боевая тревога! Занять круговую оборону!
Усталые красноармейцы вставали неохотно. Кто-то отдал команду:
— Стройся повзводно!
Чекист, не обращая внимания на Политрука, поспешно складывающего документы в большую брезентовую сумку, доел кашу, выпил компот и только тогда взял свой ППШ, вышел на крыльцо и увидел разворачивающиеся на площади танк и бронетранспортер, из которого выпрыгивали немецкие автоматчики. Выбежавший следом Политрук расставил ноги и, встав вполоборота, как на стрельбище, стрелял по танку из нагана.
Снайпер занял удобную позицию за памятником Ленину и стрелял из снайперской винтовки, не торопясь, и от каждого его выстрела падал очередной немецкий автоматчик из тех, что бежали в сторону штаба.
Чекист, дав несколько очередей из автомата, побежал прочь, крикнув Политруку:
— За мной!
Политрук ринулся за Чекистом, но остановился и спросил:
— Почему я вам должен подчиняться?
— Можешь не подчиняться, — сказал Чекист.
И тут же от танкового снаряда взлетело крыльцо штаба, где они стояли несколько секунд назад. И впереди них разорвался снаряд. Чекист укрылся за стеной каменного дома с вывеской «Парикмахерская». Политрук присел рядом.
Из соседнего здания с вывеской «Промтовары» вышли двое мужчин в черных костюмах, в серых фетровых шляпах и белых брезентовых ботинках. Не глядя миновали Чекиста и Политрука, скрылись за калиткой соседнего дома.
Чекист заглянул в парикмахерскую. По-видимому, парикмахеры сбежали совсем недавно. Перед зеркалами лежали бритвы, машинки для стрижки волос.
Чекист посмотрел в зеркало на себя и Политрука, взял машинку и довольно ловко за несколько секунд расправился со своей прической. Потом, нагнув голову Политрука, начал стричь и его.
— Что вы делаете! — Политрук пытался вырваться.
— Немцы командиров и комиссаров в плен не берут, а расстреливают на месте.
— Я в плен сдаваться не собираюсь!
— Я тоже, — сказал Чекист и положил в карман небольшую бритву.
Они выбежали из парикмахерской, и Чекист заскочил в «Промтовары». У входа валялись две красноармейские гимнастерки, галифе, ботинки, обмотки и красноармейские книжки.
— Эти в шляпах — дезертиры, — сказал Политрук.
— Вы очень наблюдательны, — заметил Чекист и, сбросив свою командирскую форму, попытался влезть в штатские пиджаки, снимая с вешалок один за другим. Но все они оказались маленьких размеров, и тогда он натянул красноармейскую форму.
— Не будьте идиотом, переодевайтесь! — прикрикнул Чекист.
Политрук поколебался и тоже надел брошенную красноармейскую гимнастерку, сняв свою командирскую.
— Документы! — потребовал Чекист, доставая удостоверение.
Политрук протянул ему свое. Чекист осмотрел брошенные красноармейские книжки, одну оставил себе, другую отдал Политруку. Командирские удостоверения Чекист засунул за батарею парового отопления.
И тут они услышали рядом громкий винтовочный выстрел. Чекист увидел, что за каменной тумбой рядом с «Промтоварами» лежит Снайпер и стреляет из снайперской винтовки. Немецкие автоматчики показались в начале улицы и тут же залегли.
Чекист выскочил из магазина, выхватил у Снайпера винтовку и помчался по улице. Снайпер — за ним.
— Ты что, охуел? Отдай винтовку!
Чекист, не останавливаясь, протянул ему винтовку.
Теперь они бежали втроем… Соседняя улица была заполнена немцами. Автоматчики останавливались перед каждым домом, один оставался снаружи, трое заходили в дом.
Чекист открыл крышку и бросил в колодец свои автомат ППШ и пистолет ТТ, и протянул руку за винтовкой.
— Не дам, — сказал Снайпер и стал снимать оптический прицел. Прицел он положил за поленницу и сам бросил винтовку в колодец.
Политрук засунул наган в карман брюк, но Чекист отобрал у него оружие и бросил в колодец.
Как только немцы приблизились к дому, все трое вышли с поднятыми руками. Они выглядели смешными и жалкими: плохо стриженные, Чекисту форма была явно маловата, Политруку явно велика. Немцы не могли удержаться от смеха. Фотографировали их. Политрук был отрешенным, Чекист улыбался как идиот, Снайпер смотрел затравленно.
Они шли огромной колонной по три в ряд. Запыленные, неумытые, с грязными повязками, уже не бойцы, а толпа.
