— Да ну их, этих политических, в этом деле со сколькими парнями я вообще могу столкнуться, с которыми не стыдно на свидание сходить?
— Лови всеми лапами, детка, и только так. Я теперь только одну большую разницу вижу — наркотики. Куда б ни взглянул, почти везде столько этих чудесных, многообещающих молодых людей либо оказывается в каталажке, либо умирает.
Но она, опять же, думала, конечно, о Дике. Он не был, никогда не мог быть, любовью всей её жизни, но музыкального слуха ей хватало, чтобы уважать то, как он зарабатывал на жизнь, если это можно назвать жизнью. Он хороший друг, пока что без быдлянства, и даже если почти неизменно бывал под хмурым, ей ни разу не представлялся в этом жутком мэнсоноидном свете. Расслабиться по жизни ему б точно не повредило.
— Есть тут один саксофонист, я за него как бы волнуюсь? — И далее изложив Бёрку больше, чем собиралась, про взаимоотношения Дика с героином. — Вписаться в программу ему не по карману, но это ему надо. Только она его и спасёт.
Бёрк спокойно прошёл чуть дальше по солнышку. Подбежали собаки, и Бёрков пёс Эддисон посмотрел снизу вверх на хозяина и вздёрнул бровь.
— Видела? слишком много сидит перед телевизором, смотрит фильмы с Джорджем Сэндерзом. Нет, нет — «Ты слишком коротышка для такого жеста»… Но если вдуматься, программа восстановления есть и, говорят, действительно помогает. Конечно, я понятия не имею, годится ли она вообще твоему другу.
Разговаривая с Диком в следующий раз, она передала ему номер Бёрка.
— И после этого Дик просто исчез. Ничего необычайного, он вечно исчезал, вот он тут, может, посреди какого-нибудь своего соло, а через минуту, типа, ого, куда он делся? Только теперь тишина была такая, что её можно было услышать?
— Должно быть, это когда он впервые лёг в то заведение в Охае, — сказал Док.
— Впервые? Сколько раз он там лежал?
— Не знаю, но у меня такое чувство, что он был там завсегдатай.
— Значит, наверное, до сих пор не слез. — С несчастным лицом.
— Может, и нет, Шаста. Может, там что-то другое.
— Что там ещё может быть?
— Чем бы там публика ни занималась, торчкам соскочить и выправиться это не помогает.
— Я должна сказать: «Ну что ж, Дик взрослый человек, сам о себе может позаботиться…» Только вот, Док, он этого не может, потому я и волнуюсь. Не только за него — за его жену, и детку тоже.
Дика она впервые увидела, когда он ловил на Закате тачку с Надей и Аметист. Шаста ехала на «эльдорадо», не помнила, сколько раз по всей этой улице её саму не мешало бы подвезти, вот их и посадила. У них что-то с машиной случилось, сказал Дик, они ищут мастерскую. Надя с Аметист сели вперёд, Дик — сзади. Младенец, бедняжечка, была вся красная и вялая. Шаста признала в этом грязную лапу герыча. Ей пришло в голову, что родители детки объявились в Голливуде только за дозой, но от нотаций она удержалась. Уже тогда она, став девушкой Мики Волкманна, много чему научилась — например, что гран-даму ей нипочём не сыграть, всё дело в удаче, тупом везении, которое каждого разместило там, где они есть, а лучше всего отплатить за удачу, сколь угодно изменчивую, можно тем, что просто помогать, когда можешь.
— А вы с Мики уже, типа, вгрузились к тому времени? — не удержался и спросил Док.
— Вот же любопытный ебанат, а?
— Спросим иначе — как вы поладили с женой Дика?
— Тогда я её видела единственный раз. Они где-то в Торрансе сидели, Дика и дома-то почти не бывало. Дала ли я ему телефон свой, нет, через пару дней была на Ла-Бриа, Дик стоял в очереди к «Пинку», увидел «эльдорадо», выбежал на проезжую часть, остальное уже история. Были мы парой? Изменяла я Мики? Ну ты и спрашиваешь.
— Когда я…
— Слушай, если ты до сих пор не въехал, я никогда не была пусей в бизнесе, мне низачем не нужно было тратить даже полминуты на такую заширенную шкварку, как Дик, который явно метил к дурному концу. Он не был моим благотворительным проектом, и вместе мы не шпигались, да и вообще, если ты вспомнишь всех цып, с которыми тусил…
— Ладно. Что б ты там ни собиралась делать, в итоге ты спасла ему жизнь. А он после этого пошёл работать дятлом в ПУЛА и под прикрытием на «бдюков», а то и на «Золотой Клык» — на контору, не на судно, — и пока у нас три жмура, которые могут оказаться, а могут и нет, на его кармическом счету.
— Погоди. Ты считаешь, Дик… — Она приподнялась на локте и красноглазо всмотрелась в Дока. — Ты думаешь, я сижу на этом, Док?
Тот почесал подбородок и некоторое время пялился в никуда.
— Знаешь, некоторые утверждают, что они «нутром чуют»? Ну а я, Шаста Фей, чую хвостом, и хвост мой грит…
— Так рада, что спросила… но, опять же, я как бы всё равно не очень понимаю…
— Ойёй.
— Когда я сказала, что видела Дика в Эрмосе? Ты, похоже, не очень удивился.
Из кухни донеслось продолжительное молчание — шумела лишь кофеварка. Шаста вернулась и помедлила в дверях, выставив одно бедро вперёд, согнув колено, прекрасная голая Шаста.
— Я однажды видела его в Лавровом каньоне, и он взял с меня слово, что я никогда никому об этом ни слова не скажу. Сказал, что, если кто-то узнает, ему пиздец. Но в подробности не вдавался.
— Похоже, уже тогда кто-то отчаянно не давал этой легенде развалиться. Что она сделала всё равно, стоило лишь Дику ею воспользоваться. Как он вообще представлял себе дальнейшее?
— Не знаю. А ты как себе представлял, когда только подсел на сыск?
— Другая ситуация.
— О как? а по мне, так вы с Диком — два сапога пара.
— Спасибо. Это как.
— Вы оба легавые, которые никогда не хотели ими быть. Лучше сёрфить, пыхать, ебстись или что угодно, только не это. Вы оба, ребята, должно быть, думали, будете за преступниками гоняться, а вместо этого они вас нанимают.
— Ай, чувак. — Неужто это правда? Всё это время Док предполагал, что он кишки рвёт на такую публику, кто ему если и платит, то получеком или мелкой услугой когда-нибудь, а то и мимолётной улыбкой, только бы плата была реальна. Он принялся перебирать денежных клиентов, кого мог вспомнить, начиная с Крокера Фенуэя, затем перешёл к студийным управленцам, героям фондового рынка из эпохи рискованных спекуляций, эмигрантам-содержантам дальних стран, кому требовались связники для новых пёзд или шмали, богатеньким старикам с симпотными молоденькими жёнами и наоборот… Нищета такая, что нассать и растереть, не слишком-то отличается, в конечном итоге, наверное, от тех интересов, которые обслуживал Дик.
— Облом! — А вдруг Шаста права? Должно быть, Док смотрелся достаточно уныло. Шаста подошла и обхватила его руками. — Прости, это я в актрису заигралась. Обожаю такие шипы подпускать, ничего не могу поделать.
— Думаешь, поэтому я тут с ума схожу, пытаясь придумать, как помочь Дику отмазаться от этих людей? даже если сам не могу? Именно потому, что не могу…
— Кураж, Камилла, — ты по-прежнему ещё далеко не сырьё для ПУЛА. — Попытка засчитана. Но не задуматься он уже не мог.
Позже они вышли наружу, где надуло лёгкого дождика, смешанного с солёными брызгами, веерами срывавшегося с прибоя. Шаста медленно побрела на пляж и по мокрому песку, изогнув загривок такой кривой, которой выучилась в те времена, когда к ней прикладывался разворот спиной, его очарованье. Док шёл по следам её босых ног, уже оседавших в дождь и тени, словно глупо и бесплодно пытался отыскать путь в прошлое, которое наперекор им обоим всё же ушло в будущее и стало им. Прибой, видимый лишь время от времени, бил молотом ему по душе, расшатывал в ней всякое, кое-что отваливалось во тьму и терялось навеки, кое-что сдвигалось к спазмам света его внимания, хотел он эти штуки видеть или нет. Шаста забила гвоздь. Нафиг на кого — на что он теперь работает?
Когда Док подъезжал к Центру Л.А., смог густел, пока с глаз долой не стали пропадать концы кварталов. Все зажгли фары, и Док вспомнил, что где-то у него за спиной, на пляже — до сих пор ещё один классический денёк калифорнийского солнышка. Направляясь в гости к Адриану Пруссии, он решил много не курить, поэтому не сразу сообразил, отчего перед ним вдруг явился высоченный утёс тёмно-серого металла, величиной с Гибралтарскую скалу. Машины ползли дальше, больше никто, казалось, его не замечал. Док подумал про затонувший континент Сортилеж — вдруг вернулся, эдак вот всплыл в потерянном сердце Л.А., не поймёшь, кто б его заметил, если он и впрямь вернулся. В этом городе люди видят лишь то, что видеть договорились, верят тому, что показывают по ящику или печатают в утренних газетах, которые половина их читает на трассе по пути на работу, и всё это — лишь их мечта: поумнеть, мол, правда их освободит. Какой им толк от Лемурии? Особенно когда оказалось, что это место, из которого их изгнали так давно, что они про него и не помнят.
