— Я вас провожу, — сказал Юрий.
— Да уж будьте любезны.
Мальчик насупился. Он рассердился на маму. Он вырвал свою ручонку из ее руки и шел сбоку, глядя в сторону.
Жила женщина на улице с милым названьем Дубки, в одном из двенадцатиэтажных панельных домов, что торчали в ряд, друг другу в затылок; летом их уродливость как-то скрадывалась окружающей зеленью, а голой осенью выступала тоскливо — и каждый дом казался одиноким, несмотря на близкое соседство других домов — причем, по-своему одиноким, особо одиноким — несмотря на полную схожесть с другими домами.
Поднялись в лифте на десятый этаж.
У двери Юрий сказал, стесняясь заходить в чужое жилище:
— Ну, теперь сумеете. По стеночке… Врача вызовите обязательно.
— Да. Спасибо. До свидания.
Женщина открыла дверь и запрыгала вдоль стены на одной ноге.
Юрий видел потом, как приезжала «скорая помощь», женщину увезли.
Он караулил.
Он увидел, как ее привезли — в тот же день, с загипсованной ногой. Значит, перелом все-таки. А живет, похоже, одна, без мужа, без отца-матери. С сыном.
На другой день ее сын бродил по пустому двору. Ковырял палкой землю, бил ею по деревьям, в кошку запустил.
Юрий подошел к нему.
— Как тебя зовут, мальчик?
— Никак.
— Так не бывает, чтобы никак. Меня вот дядя Юра зовут.
— А меня никак.
— Никита, домой! — послышался голос.
Юрий поднял голову. Женщина стояла на балконе, опираясь на костыль, запахиваясь в кроличью шубейку. — Домой, ты слышишь?
— Щас, — негромко и недовольно ответил Никита.
— Ты идешь или нет?
— Иду, — не повышая голоса сказал Никита, не трогаясь с места.
— Мы тут разговариваем! — крикнул Юрий.
— Никита, я кому сказала? — не вступила в общение женщина.
— Господи ты боже мой! — недовольно сказал Никита. — Обязательно орать на весь двор.
— Ты неправильно говоришь, Никита. Нехорошо. С мамой так не говорят, — сказал Юрий.
— Тебя не спросили.
— Давай я тебя провожу.
— Обойдусь, — сказал Никита — и отправился домой.
Юрий работал без отдыха до полудня, работой избывая глупые свои мысли, но не избыл. Решился. Поднялся на десятый этаж, позвонил.
Послышался стук костылей.
Женщина открыла, посмотрела вопросительно — не здороваясь.
— Вы извините, пожалуйста, — сказал Юрий. — Я подумал. Может, вам что нужно? В магазин за продуктами, ну и… Я бы сходил.
— Мне помогает соседка.
— Как хотите. Я ведь… А почему вы… ну… настороженная какая-то?
— Вам-то что?
— Да нет… Но я ведь, ну, как бы это… Я от души.
— Не бойтесь, жаловаться я на вас не буду.
— Да хоть жалуйтесь. Я просто…
— Что просто?
— Господи, вы так говорите… Будто я не знаю… А я просто…
— Что просто? Вам времени девать некуда? До свидания.
— Я просто… Просто нравитесь вы мне, — осмелел Юрий и поднял на женщину свои глаза. Жалкие у него были глаза, он словно забыл, что стал иным, он чувствовал себя сейчас нищим, сидящим в грязи, немытым вонючим нищим, который, вдруг обнаглев, проходящей мимо молодой, красивой, чистой, здоровой женщине делает предложенье любви — обнаглев, но без наглости, а так, будто подаянье просит.
Женщина его жалким глазам удивилась. Она ж не дура была и видела что перед нею то, что называют люмпен-интеллигентом, дворник с образованием — мало ли таких в Москве! — мужчина хорошего возраста с неглупым лицом — и довольно приятным, надо сказать, если уж о внешности. И с этой его внешностью его робость как-то не гармонирует. Хотя, возможно, у него просто подходы такие. Но почему бы не допустить, что человек без всякой задней мысли хочет помочь? Живет, предположим, тоже один. Женщина в беду попала — тоже внешности приятной, между прочим, вот он и обрадовался случаю свести знакомство. Обычные человеческие дела, зачем подозревать что-то?
И Юрий вскоре ежедневно ходил в магазин за продуктами, он провожал сына Никиту в детский садик — все же лучше среди детей быть, чем дома с больной матерью сидеть, он захаживал к Ларисе — так ее звали — попить чаю, поговорить, она ему потихоньку-помаленьку свою жизнь рассказала, а он ей — свою. Правда, приврал кое-что, присочинил, очень уж не хотелось, чтобы она знала его нищенское и алкогольное прошлое.
Засыпая, Юрий эти разговоры заново в мыслях своих прокручивал, улыбался. Просыпался с радостным нетерпением — как в детстве когда-то бывало, просыпался с одной мыслью: сегодня опять ее увидит.
Никита к нему привык. Грубиянить, конечно, не перестал, это уж характер, но иногда и позволял поиграть с собою — и даже поговорить, хотя обычно разговаривать со взрослыми брезговал, считая их придурками, поскольку темы для разговоров очень уж придурошные выбирают, детские какие-то — и лица у них при этом дурацки маслятся, и голоса вибрируют дурацки…
В начале декабря был снегопад.
Умаявшись, убирая снег, Юрий зашел к Ларисе, она напоила его горячим чаем с лимоном. Поговорили о ее работе, которая ей была скучна, хорошо, что ей, хотя и сняли гипс, еще не меньше месяца сидеть дома, ей понравилось сидеть дома, она вообще домашний человек.
Бывает: два человека говорят, как и до этого говорили, но вдруг оба чувствуют: что-то не то, что-то произошло или должно произойти, вдруг спотыкаются словами и взглядами — одновременно, — замолкают или некстати рассказывают какой-нибудь пустяк, прерывают себя, машучи рукой: да ладно! — и опять молчат… Так говорили в этот день они — и одна из пауз была особенно томительной и долгой.
— Ты какой-то сегодня… Будто предложение мне собираешься сделать, — с усмешкой сказала Лариса. Хотела усмешку в смех превратить — не получилось.
— Собираюсь. В самом деле, выходи за меня замуж.
— Ага. Вот только покурю, — сказала Лариса. Она курила — не часто, только в отсутствие сына.
И она закурила, покурила молча, долго тушила окурок, морщась от дыма. И сказала:
— Я почему-то сразу подумала, что этим кончится.
— Когда это — сразу?
— Сразу.
Куплет тринадцатый
Не выдержал младший брательник.
Такая уж, видно, судьба.
Всегда мы одну любить будем.
Всегда у нас будет борьба.
Крахоборов выслушал известие молча. Он умел так: смотрит на тебя внимательно и слушает — и ни за что не догадаться, как он относится к твоим словам, — пока он это отношение не пожелает обнаружить тоже словесно.
На этот раз он ничего не обнаружил, повернулся и пошел в свою комнату.
Ни с того, ни с сего Юрий почувствовал себя виноватым.
— Давай я ее в гости приглашу! — крикнул он. — Ты увидишь, это замечательная женщина. Только ты не рассказывай про меня, ладно? Какая разница, что там раньше было, если я другой теперь? Благодаря тебя, конечно.
— Благодаря тебе, — появился Крахоборов.
— Чего?
— Положено говорить — «благодаря тебе». Ты остался неотесанным тюфяком. Хотя, конечно, я тебя отшлифовал. Я над тобой поработал. Я очень старался. Но — для чего? — спросил Крахоборов невидимых слушателей. И тут же удовлетворил их любопытство. — Для того, чтобы человек почуял вкус к жизни. И к жизни не травоядной, а яркой, искристой и веселой. Думаешь, зря я обучал тебя английскому языку? Я собирался уехать. Вместе с тобой. У меня достаточно средств, чтобы купить дом где-нибудь в Швейцарии, в Австралии, в Канаде, я был в Канаде, мне там очень понравилось. Дом на берегу озера. Мы живем там, два брата, мы дышим одним дыханием с природой, ловим рыбу, читаем книги, говорим, мыслим… И ют, ты теперь меня бросаешь?
— Я не знал… — сказал Юрий. — И я не хочу никуда уезжать. Извини. Ты для меня столько сделал. Но я не хочу никуда уезжать.
— Ты хочешь нищенствовать.
— Я хочу жениться на хорошей женщине.
— Нищенствовать! — закричал Крахоборов с непонятной яростью. — Жить подаяньем нынешнего дня, молить его о снисхождении и пропитании! Жить паршивой мелочишкой быта, кухни, пресного супа, пресных супружеских объятий! Брат, жизнь коротка, но горизонты широки. Я надеялся, что пробудил твою душу. Заметь, я не насиловал тебя. Ты захотел стать дворником — ради бога! Я ждал, когда тебе это надоест — и ты захочешь настоящего дела, настоящей жизни. И я дал бы тебе настоящее дело и настоящую жизнь!
— На озере в Канаде рыбу ловить? — не понял Юрий.
— Это — потом. А сейчас у меня как раз готов один план, мне нужна помощь, мне нужен рядом верный человек. Я рассчитывал на тебя. Я для этого, может, и подобрал тебя, я увидел в тебе способность к братским чувствам — извини, что высокопарно говорю! — Крахоборов очень волновался. — Все вокруг предатели, я ни на кого не могу положиться, но ты — брат. Ты не продашь, я это знаю. А ты — бросаешь меня.
