Видно, кто-то из отцов пошел за нами в Межень и увидел злую речонку. Отцы поняли, что мы на другом берегу. Поняли, что мы заночевали в Межени. И чтобы мы, дураки, возвращаясь поутру, не сунулись эту речонку переплывать, отцы решили поскорее плыть в Межень сами. И вот они плывут. Без меня. В одиночку. Через порог.
Душа моя замерзает.
Даже с такого расстояния я вижу, что заплата на моей гондоле переместилась. Отцы переставили гондолу задом наперед. Теперь ее можно подкачивать прямо в пороге тому, кто сидит посредине катамарана. Все наше снаряжение завернуто в тент и неоднократно перемотано веревкой. На этом тюке сидит Люська. Я вижу, как ветер треплет ее длинные волосы. Люська безостановочно работает насосом. У правого носового гребца на кончике весла красная точка. Овечкин обмотал рукоять своего весла красной изолентой. Значит, он сидит на месте Чебыкина. У левого носового гребца лопасть весла выкрашена желтой краской. Это весло Бормана. Значит, Борман где сидел, там и остался. Справа и слева от Люськи сидят, без сомнения, Тютин и Демон. Чебыкин сидит там, где сидел Градусов. Градусов занял мое место. Командирское место. Я узнаю Градусова по рыжей башке. Теперь Градусов — капитан. Борман ли отказался, сам ли Градусов вылез, или отцы переизбрали начальника — скорее всего и то, и другое, и третье разом, я не знаю. Но сейчас Градусов ведет катамаран через порог.
Отсюда, с Хромого камня, все кажется таким микроскопическим, таким ничтожным... Но я знаю, как сейчас вокруг отцов до неба вздыбятся валы и рев порога, хрип пены будут рвать перепонки.
Душа моя — ледяной истукан.
И вот катамаран, как трактор в борозду, грузно сваливается рылом в первый каскад. И его начинает месить и швырять, лупить волнами, душить пеной, контузить литыми водяными зарядами, хлестать струями. Он дергается, как лошадь под плетью. То, как ракеты, взлетают носы гондол, и ноги Бормана с Овечкиным болтаются в воздухе. То взбрыкивает корма, и Градусов с Чебыкиным валятся на спины, отгибаясь. То погружается левый борт, и я вижу весь катамаран в плоскости — маленький решетчатый прямоугольничек с семью человечками. То ухает правый борт, и левый задирается, обтекая пеной, как слюной истекает пасть бешеного пса. Вода катится поверх каркаса, завихряясь вокруг седоков кушаками струй. Я вижу, как судно ударяется боком о камень так, что все дружно качаются в одну сторону. Вижу, как поток тащит катамаран через обливной валун и сзади вырастает султан бурлящей воды, которая наткнулась на новое препятствие. Я вижу, как отцы падают в «бочку», бьются в ней, выкарабкиваясь наружу из водоворота, точно веслами выкапывают себя из-под снежной лавины.
Мы с Машей неподвижно стоим на вершине Хромого камня и молча смотрим. Душа моя ледяная. А отцы в это время берут порог.
Они прорываются через второй каскад. Они идут совершенно неправильно, не так, как я пояснял. Может, это Градусов решил изменить тактику. Может, он просто следует моему внушению: иди так, как получается, только не подставляй под удар борта. Может, Градусов ошибается в командах, запутавшись в кошмаре Долгана. А может, экипажу не хватает сил, чтобы верно выполнить приказ. Но сейчас это уже не важно. Важно, что отцы штурмуют порог сами.
Хоть это и невозможно, но я слышу, как Градусов орет и матерится, обзывая всех «бивнями» и обещая «вышибить пилораму». Я слышу, как страшно молчит Люська, все быстрее работая насосом. Слышу, как натужно, надрывно кряхтит Чебыкин, тоненько взвизгивает и поскуливает Тютин, изумленно присвистывает Демон. Я слышу, как хрипит Овечкин и загнанно дышит Борман. Отцы все насквозь мокрые. Взблескивают на солнце весла. Клубится пена. Как ножи, сверкают струи. Долган растревоженно ворочается с бока на бок, словно медведь, хлопает себя лапами по спине, дергает шкурой, дрожит, трясется, подпрыгивает и рычит, грохочет, храпит.
Ледяная тоска сосет мое сердце, когда я вижу, как отцы ныряют в «бочку», которую надо было обойти слева, подрезают косые валы, вместо того чтобы пройти по струе, лезут напролом, хотя проще пропустить булыжник между гондол, очертя голову прут в самое пекло, в мясорубку и таранят лбы валунов, где надо было бы вальсировать телемарком. А сверху все это — муравьиная конвульсия спичечного коробка среди мыльных разводьев.
— Третий каскад, — тихо говорит Маша и через некоторое время добавляет: — Прошли...
Я вижу, как мокрый, блестящий катамаранчик боком плывет по еще пенному, но уже усмирившемуся быстротоку. Весла больше не летают молниями, а тихо топорщатся над водой. Семь человечков в красных спасжилетах смотрят назад, на грозные ступени Долгана, через которые они только что кубарем перекатились.
Отцы все сделали не так, как я учил. Все сделали неправильно. Но главное — они прошли.
И лед в моей душе тает. И мне становится больно оттого, что там, в Долгане, меня вместе с отцами не было. Так болят руки, которые ты на стуже отморозил, а потом отогрел, оживил в тепле. Мне больно. Но я обреченно рад этой боли. Это — боль жизни.
Глава 47
ЗАПОЛНЕНИЕ ПУСТОТЫ НИЧЕМ
Открыв на звонок дверь, Служкин увидел Градусова.
— Вот так хрен! — удивился он. — Чем обязан?
— Беда, Географ... — вздохнул Градусов. — Поговорить надо.
— Ну заходи. — Служкин посторонился.
— А твоя жена меня не прирежет?
— Была бы дома — конечно прирезала бы.
На кухне, усевшись на табуретку, Градусов долго чесался и кряхтел, пока Служкин не угостил его сигаретой.
— Короче, — сказал он, — Роза записала нас к тебе на экзамен.
— Кого это «нас»? — насторожился Служкин.
— Ну, меня... Ергина там, Банникова, Безденежных...
— Что, всех, что ли, двоечников из девятых классов?.. — яростно изумился Служкин.
— Ну... восемь человек.
— Угроза офонарела! — Служкин злобно сшиб пепел с сигареты. — Она не имеет права насильно записывать на экзамен!
— Да она не насильно... Сперва я один записался, а потом за мной и эти бивни... Наслушались после похода от наших: «Географ! Географ!..» Ну и решили, что Географ не утопит.
— Молодцы-ы!.. — возмутился Служкин. — Подвели меня под монастырь, гады... Что мне, из-за вас снова ногу ломать?
— Ногу-то не надо... — помиловал Градусов. — Придумай чень-то...
— А чего тут придумывать? Учите билеты. Я все диктовал.
— Так неделя остается... — скис Градусов. — И не записывали мы ничего, сам знаешь... И не выучим ни фига — мы же тупые.
— А я что поделаю? — развел руками Служкин.
— Так придумай! — заорал Градусов. — Я ведь по-хорошему пришел! Это ведь не наша, а твоя заморочка! Если нам пары влепят — так фиг ли нам-то? Ну, дадут справки, что отсидели в школе, и плевать на это! А тебя с работы попрут, потому что ни один ученик экзамен даже на тройку сдать не смог! Значит, учил ты хреново!
— Ладно, не ори, не в бане... — поморщился Служкин.
— Тебе Роза подляну кидает, а ты еще чего-то честного из себя корчишь, — тоном ниже добавил Градусов. — Мы-то что? Мы и по всем другим предметам знаем не больше, чем по географии... Нас и так в ПТУ возьмут... А тебе из-за нас неприятности.
— Может, мне еще по флакону вам каждому выкатить, за заботу? — спросил Служкин.
— Не надо, — великодушно разрешил Градусов. — Лучше придумай чего.
Служкин мрачно задумался. Градусов угодливо помалкивал.
— Ладно, есть одна мыслишка, — наконец сказал Служкин. — Сейчас иди к Люське и попроси у нее конспекты по географии. Я видел: она их хорошо написала. А к пяти часам собирай свою камарилью и приходи в мой кабинет. Пусть все несут ведра, тряпки, мыло, порошок. Будем парты мыть. Без чистых парт ничего не выгорит. Усвоил?
Допив чаю, Градусов распрощался. На лестнице, оказывается, его терпеливо дожидались «бивни». В окно Служкин видел, как Градусов вышел из подъезда, а за ним потянулись присные и в заключение — наиболее выдающиеся двоечники «а» и «бэ» классов с сиамскими близнецами Безматерных и Безденежных. Градусов что-то объявил двоечникам, внушительно поднес кулак к носу Ергина и уверенно взял курс на девятиэтажку, где жила Люська Митрофанова.
В пять вечера Служкин подошел к своему кабинету. Двоечники уже толпились у дверей. Служкин запустил их, открыл в кабинете окно, сел на подоконник и закурил.
— Ну что, — сказал он, — можете приступать к уборке. Мойте пол, драйте парты. Столешницы должны быть оттерты дочиста, иначе ничего у нас не выйдет.
Угрюмые двоечники пошли за водой и начали уныло чистить столы. Под тряпками и мыльной пеной неохотно таяли многочисленные изображения Географа. Служкин сидел на подоконнике и объяснял свой план.
— Старые способы смухлевать для ваших деревянных мозгов не годятся, — говорил он, — шпоры там, флаги, помеченные билеты... Розу Борисовну на мякине не проведешь. Поэтому мы сделаем так. На каждой парте мы напишем по одному билету. Вы берете билет, смотрите номер и садитесь за ту парту, на которой он написан. Парт в кабинете двадцать, а билетов двадцать четыре. Можете четыре недостающие парты... э-э, то есть четыре последних билета для подстраховки выучить. А можете понадеяться на «авось». Писать билеты на парте тоже будете особым образом. Текст располагайте по всей площади столешницы. Строчки пишите сверху вниз — так читать незаметнее. Буковки рисуйте очень маленькие, а расстояние между ними делайте большое: при таком раскладе даже с дистанции в метр будет казаться, что парта совершенно чистая. А когда пойдете отвечать, не читайте с листочка, а говорите своими словами. Не умничайте, не забывайте, что вы кретины.
