— Так не выйдешь? — угрожающе спросил я, делая шаг назад и примеряясь к двери.
— И не подумаю! Ты на время смотришь? Ты имей в виду: если я тебя в квартире застану, когда свет включат, я тебя сам куда надо сдам. И тебе меня не остановить!
Вышибать дверь плечом было бессмысленно: не хватало разбега. Плюс — нотки решимости, все отчетливее узнаваемые мной в голосе Квазимодо, делали ситуацию практически безнадежной: перетащить человека через несколько границ против его воли было немыслимо. Но и признать, что все — безупречный, как мне казалось, замысел, тщательнейшая подготовка, — все это необъяснимым образом пошло прахом, я никак не мог, не умещалось это у меня в голове, и я просто тупо стоял в коридоре перед сортирной дверью и слушал, как за ней возится предавшее меня мое же собственное создание.
До меня постепенно начинало доходить, какого дурака я свалял, доверив судьбу такой красивой, такой великолепной по замыслу идеи тщательно вылепленному мной ничтожеству, которое как раз и должно было быть приспосабливающимся к окружающей среде ничем, чтобы в последний решающий момент послушно исполнить мою волю. Я не учел, что эта мимикрирующая посредственность, несмотря на старательно подготовленную почву, предпочтет рабское прозябание в своей одиночке на задворках тем блестящим перспективам, которые я для него приготовил. Я не учел, что незаметный человечек, пробивающийся наверх именно благодаря своей незаметности, просто должен отвергнуть любое решительное действие, если оно поставит под угрозу его тепличное и обеспеченное существование.
Я не учел, что даже у этого бесхребетного пигмея где-то на самом донышке сохраняется малая толика самолюбия, и он в отместку может отказаться от развернутых перед ним перспектив и предпочтет восстать против меня, своего создателя.
Я многого не учел. И теперь за это придется платить.
А ведь он и вправду сдаст меня, не задумываясь. Как только включат свет и он выберется из сортира.
Решение оформилось мгновенно. На цыпочках я вернулся в гостиную и вывалил на пол все бумаги из чемодана. Что бы ни случилось, они ни к кому в руки попасть не должны.
Абакус, Эйсер, Белмонт, Соммерфильд, Крипто, Уэстбери. Лотте, Тренч, Бушмилл.
Сорвал с окна тяжелые шелковые гардины, бросил рядом, отделившись ими от укрывшегося в сортире Квазимодо. Постоял, задумавшись, потом примерился к тяжелому, резного дуба секретеру, потащил его по паркету в коридор, придвинул вплотную к двери в туалет. Вырвав из розетки провода, освободил музыкальный центр, поддержав коленом, водрузил его на секретер. Потом вернулся в гостиную, налил полный стакан виски, выпил залпом. И смел со стола оплывающие воском свечи — прямо в кучу бумаг.
Электричество должно было включиться — по моим расчетам — буквально в течение минуты-другой. Это означало, что выход через подъезд исключен — можно было угодить прямо под камеру видеонаблюдения.
Между мной и Квазимодо через всю комнату выросла пылающая стена. Гардины были, судя по всему, пропитаны какой-то химической дрянью, предохраняющей от выгорания, потому что повалил черный дым, немедленно заполнивший гостиную и просочившийся в туалет. Оттуда стали слышны удары — Квазимодо пытался выбраться, но дубовый секретер подаваться не хотел. Удары участились.
Я запустил бутылкой в стену и вылетел на лестницу, захлопнув за собой дверь.
Орленок Эд и конец вечности
М-да. Не сложилось. Не получилось, не получилось. Но игра есть игра, и даже в примитивном «Принце Персии» редко кому удается дойти до победного конца, сохранив в целости все девять отведенных изначально жизней. Так что вполне можно перезапуститься и начать сначала. Сама по себе идея с забавным уродом, изменяющим судьбы огромной страны, вполне жизнеспособна, надо просто кое-что подправить, добавив дополнительные стимулы. Например, проведенную вместе целомудренную ночь точно следует переиграть, заменив на страстный секс. Очень такой Страстный, и пусть у нее от этого произойдет тайная беременность. Рожать ей лучше за границей, чтобы никто ни о чем не догадался, и ребенок пусть останется в хорошем детском доме или у приемных родителей.
Немного попахивает индийскими сериалами, но надо просто посидеть и подумать — непременно найдутся и менее мелодраматические варианты.
За границей, куда я ее месяц назад отправил, с ней должно что-нибудь случиться. Предположим, что она заберет уже выросшего сына, будет за рулем, собьет насмерть старушку, скроется с места происшествия, будет изловлена и брошена в мрачный застенок. А молодой человек окажется в реанимации.
Поедет Квазимодо спасать любимую и долгожданного отпрыска, нанимать лучших врачей и адвокатов, оплачивать операции, вытаскивать из тюряги, отмазывать от приговора? Такой, как он у меня на сегодняшний день сложился?
Да кто ж его знает.
Можно еще вот так попробовать. Пусть у него, к примеру, вдруг обнаружится страшное смертельное заболевание, про которое у нас еще слыхом не слыхивали, а на Западе его за большие деньги лечат на счет «раз». Пойдет он к врачу, выслушает приговор и бросится тут же к лучшему другу за помощью в увольнении со службы и в получении загранпаспорта. И за деньгами, потому что счет в «Тредмилле» и половины стоимости лечения не покроет. Друг ему, конечно, не станет объяснять, что некоторым носителям гостайны выезд закрыт и пожизненно, и посмертно, а скажет, что наша медицина — лучшая в мире, так что и дергаться ни к чему, а надо ложиться в клинику на Мичуринке, где просто чудеса творят.
Вот тут-то предложенное искушение и сможет сработать. Хотя кто его поймет, этого кретина, а вдруг возьмет и поверит лучшему другу. Придется опять губить его в пламени пожара.
Нет, надо вот как. Постепенно его надо подводить. Предположим, что он подаст заявление на получение загранпаспорта. Про это заявление тут же станет известно где следует, и на него заведут уголовное дело. Не всерьез, но так, чтобы взять подписку о невыезде, а паспорт не выдавать. — Чтоб не только что за границу, но и из Москвы ни шагу. Он опять к другу. Тот его успокаивать начнет, что все, дескать, под контролем, что все порешают и так далее. И начнется обычная бодяга. Вот тут и оглоушить его смертельной болезнью, дать подергаться немного, а когда дойдет до кондиции, сразу же объявить про любимую женщину в темном узилище и единственного сына в операционной палате.
Вот. Это будет правильно. А то уж больно я ему райское существование создал — в семь проснулся, в девять прибыл, до вечера задницу подавил — и отдыхать в уютную квартирку. Ужин, телевизор, здоровый сон и никаких проблем. Я-то рассчитывал, что его психология задавит, да видать плевать ему, такому, какой получился, на психологию. Меня во всем винить, видите ли вздумал, будто бы я ему хоть одно решение продиктовал и потребовал принять, вот в первый раз практически попробовал — и облом сразу. Что-то все же его сосет изнутри — ведь практически живой человек получился, — но этого маловато. Такого надо плеткой полосовать, клещами раскаленными рвать, электроток подводить к нежным местам — тогда только с места сдвинется.
Все, так и порешили. Отмотаем немного назад и попробуем заново. Только вот досмотрю, что там происходит.
А аватар нормальный получился, ничего себе так. Внешне совсем, как я, а действует будто Мэтт Дэймон в «Идентификации Борна»: через чердак выбрался на мокрую крышу и уже спускается по пожарной лестнице. На уровне второго этажа дотянулся до видеокамеры, сбил ногой, раскачался и прыгнул на стену, огораживающую двор. Чуток не допрыгнул, что хорошо, потому что поверху стена утыкана металлическими штырями, но руками зацепился, мгновение одно повисел, подтянулся и встал твердо между штырей. Видать хотел до конца стены пройти, но передумал и перебрался в соседний двор — там свободный проход на улицу.
Пересидел он все же в гостях у Квазимодо — либо подстанцию починили, либо включили какую-нибудь аварийную систему, но свет в домах зажегся. Вижу еще одну камеру у выхода на улицу — высоковато висит, ему не дотянуться. А вот и сирены, сразу две пожарные машины въезжают в переулок, а с другой стороны им навстречу прямо под кирпич — два джипа. Интересно, что он будет делать, если те, которые в джипах, не все наверх побегут, а оставят наблюдение снаружи.
