Ты с ним лично не знаком, Квазимодо, а я знаком, причем неплохо, поэтому поверь на слово — оставить ему четырнадцать миллионов вместо того, что у него есть сейчас, это намного сильнее, чем забрать все. У меня к нему длинный счет, поэтому я именно так и решил.
Я вижу — ты ерзаешь. Ну, понятное дело. Когда речь идет о многих десятках миллиардов, кто угодно заерзает. Афера? Конечно. Но из всех афер, которые были когда-то, самая чистая. У денег, укрытых в слепых трастах, нет владельцев, у них нет прошлого, а их будущее в данном конкретном случае определяется одним-единственным человеком. Тобой, Квазимодо. Никогда ни один суд в мире не сможет поставить тебе в вину то, что ты сейчас подпишешь, потому что это право подписи дано тебе законом и не ограничено ничем, кроме твоей доброй воли.
Я знаю, что тебя ужасно мучает любопытство, а в чем здесь мой интерес. Я тебе постараюсь ответить, хотя это и не так просто. Когда-то, в другой жизни, про которую ты вовсе ничего и не знаешь, у меня были друзья. У нас было общее дело, которое мы все вместе выстраивали по кирпичику. И построили, не вдаваясь в детали, нечто очень большое. И вот когда мы это построили, оно приглянулось сразу многим людям, которые не очень понимали, почему это принадлежит нам, а не им. У них были очень близкие отношения с… мсье Франсуа Отоном, хотя вообще-то его зовут совсем по-другому, и он тоже не понимал почему, если есть что-то большое и вкусное, то оно должно принадлежать кому-то, а не его приятелям. Он дал отмашку, и протрубили рога, залаяли борзые, и началась веселая охота. Если ты спросишь, было ли в нашем прошлом что-то, о чем не принято говорить в благородном обществе, я честно отвечу, что да, было, конечно — так же, как и у всех. Ровно так же, как и у приятелей мсье Франсуа Отона. Но он был их другом и покровителем, поэтому их прошлое оказалось блистающим и белоснежным, в отличие от нашего. У нас отняли все, друзей моих — кого разбросало по свету, кого по тюрьмам, я вот сижу здесь с тобой, и единственная цель моя состоит в том, чтобы расплатиться.
Я мог все: я мог наслать на них — поименно — страшные и неизлечимые болезни. Я мог ночной порой представать перед каждым из них неумолимым мстителем, кем-то вроде Супермена или Клинта Иствуда, и расстреливать их из сокрушительного оружия, называя перед каждым нажатием на курок имена моих друзей. Но я выбрал другое.
Я решил ударить по больному: отобрать у них самое дорогое — их деньги, воспользовавшись созданной ими самими системой, найдя в ней единственное слабое звено, и в одно мгновение разрушить выстроенную ими крепостную стену. Я решил отобрать у них возможность говорить через губу с королями, президентами и прочими сильными мира сего, обильно и вкусно подкармливать своих холуев, забрасывать деньгами полицию, армию и суды, покупать народную поддержку, оплачивать ежедневные осанны в свой адрес — короче говоря, оставить их наедине со страной, не с той страной, которая существует только в телевизоре, а с той, которая привычна к топору и погрому и которой совсем нетрудно будет разобраться, кто виноват и что делать.
Вот для этого ты мне и понадобился, Квазимодо.
Квазимодо задумался, он двигал стакан с виски кругами по столу и напряженно размышлял, время от времени поглядывая на меня. Потом он спросил:
— Кто ты?
— Мы уже обсуждали это, — ответил я, нетепеливо поглядывая на часы. — Твой ангел-хранитель. Я тебе тогда еще сказал, что все это слишком сложно, и если я расскажу тебе всю правду, то это все равно получится настолько фантастично, что ты не поверишь, даже если поймешь. Давай не будем сейчас тратить на это время — поговорим по дороге. То, что ты хотел, я исполнил. Помнишь, о чем ты просил в ту ночь, когда у тебя и твоего друга был день рождения…
— Погоди, — перебил меня Квазимодо. — Это правда, что был какой-то засекреченный эксперимент, тогда, в девятьсот пятидесятом, когда мы родились, что у нас с Фролычем в головах встроенные чипы, и ты можешь с их помощью манипулировать нами и заставлять нас делать все, что тебе захочется?
Я рассмеялся.
— Полнейшая, к сожалению или к счастью, ерунда. Ты сам раскинь — какие чипы могли быть в тысяча девятьсот пятидесятом? Тогда еще и компьютеров-то не было, а в шестьдесят первом, когда тебе так не повезло в саду у Штабс-Таракана, смелые умы предсказывали, что через сорок лет компьютер будет весить не более трех тонн. Это намного сложнее, Квазимодо. Ты у меня получился практически живым человеком…
— Я? У тебя?
— Нуда. А живым человеком чертовски трудно управлять. Ты в шахматы играешь? Впрочем, о чем я спрашиваю… Так вот. Все, что я могу, — это создать комбинацию фигур на доске. А как ты себя в этой комбинации поведешь, на это я повлиять никак не могу. Если я хочу, например, чтобы ты поступил так, а не иначе, я должен придумать такую комбинацию, в которой ты, скорее всего, поведешь себя так, как мне нужно. Но напрямую я тебя заставить не могу, ты мне не подвластен, в отличие от шахматной фигуры: я могу менять ситуацию на доске, но не могу управлять тобой. Если хочешь знать, меня это просто бесило одно время. Поэтому, кстати говоря, мне пришлось пойти на неординарные меры, и мы с тобой сейчас разговариваем. Я мог бы так устроить, чтобы вообще здесь не появляться, но не было уверенности, что тогда все получится как надо, и в критические минуты, как тогда в Лефортове или вот как сейчас, я к тебе прихожу и пытаюсь объяснить, как надо поступить. Это не совсем честно, но правила игры такое допускают.
— Правила игры?
— Да. Есть такая игра, долго рассказывать, но она есть, и ей ты обязан своим существованием, так вот, в этой игре существует набор правил. Эти правила никто поменять не может. Даже я. Ты куда?
— Надо, — объяснил Квазимодо, направляясь в коридор. — Ты ведь все про меня знаешь. В туалет мне надо.
Я выждал пять минут, потом еще пять — Квазимодо не возвращался. Дверь в туалет была заперта, внутри все тихо, даже вода не лилась.
Я постучал в дверь. Нет ответа.
— Квазимодо, ты живой? Это я, говорящие часы.
— Все в порядке, — донеслось из-за туалетной двери. — Я подумал. Никуда я с тобой не поеду. А тебе лучше немедленно отсюда убраться. Я в эти твои игры не играю. Ты их не знаешь: они же нас всех из-под земли достанут — тебя, меня, Людку… Им же человека завалить — просто так, для порядка, — ничего не стоит. За бесплатно. А за такие деньги… И пикнуть не успеем.
— Квазимодо, — сказал я, стараясь звучать спокойно, — ты это перестань. Ты не понимаешь простую вещь — у меня все предусмотрено. Никакого места не только для активного вмешательства в мои планы, но и для малейшей случайности, не оставлено. Все продумано и проверено. Давай, открывай дверь и уходим. У нас осталось не более пятнадцати минут.
Я говорил и все отчетливее понимал, что он меня уже не слышит, что решение было им принято в какой-то момент на протяжении последних десяти минут, пока я еще рисовал перед ним сверкающие перспективы, а он уже знал, что ничего не будет, и только прикидывал в уме, как от меня отделаться.
— Выходи, сволочь! — завопил я, окончательно утрачивая самообладание. — Я сейчас выломаю дверь. Я тебя достану сейчас и просто изуродую, ублюдок чертов! Ты что, не понял, что я тебе предлагаю? Свободу! Богатство! Любовь, черт тебя побери совсем!
— А ты не ори, это ничего не изменит, только охрипнешь, — посоветовал Квазимодо из-за двери. — И дверь ты не выломаешь, она крепкая. У тебя ничего со мной не выйдет! Знаешь почему? Потому что я тебя ненавижу. Ты все правильно про мою жизнь рассказал, что ее не было и нет. Ты только одно в расчет не взял — это поганое существование, которое человеческой жизнью и назвать-то нельзя, это ты мне придумал, ты своими собственными ручонками сотворил из меня такую человекоподобную медузу, что без отвращения и рядом-то со мной находиться невозможно. Ты же мне жизнь всю испоганил, понимаешь ты или нет? Именно ты, и сам только что в этом признался. А для чего? Чтобы отомстить кому-то там? Моими руками? И ты думаешь, после того что ты со мной сотворил, я тебя послушаюсь? Воевать за тебя пойду? Да будь ты проклят со всеми своими придумками, шахматными партиями и бредовыми затеями. Захотел бы даже, не взял у тебя ничего этого — у меня и так все есть. Деньги есть. Договорюсь — уволюсь спокойно по собственному, поеду за границу. И дом мне твой не нужен — куплю себе квартиру в Варне, море рядом. И жизнь недорогая. И Людку найду, можешь быть уверен, мне есть к кому за этим обратиться. Вот! А ни в каких этих твоих авантюрах я участвовать не буду. Ишь, придумал чего! Революции он тут моими руками делать собрался — экспроприаторов экспроприировать! Страну бы хоть пожалел — только-только хоть какая жизнь наладилась, люди квартирами обзаводятся, дачами, машины хорошие покупают, на хрен ты сдался всем, мститель неуловимый! Хочешь мстить — иди вон и мсти, только без меня, А я спокойно доживу ту самую жизнь, которую ты мне сочинил, спасибо большое. У меня ответственная работа, такую не всякому доверят, пенсия не за горами, денег полно, при моих потребностях мне их за все оставшиеся годы не потратить, хоть одному, хоть с Людмилой. Я хоть завтра Фролыча попрошу, и через неделю уже свободен. А ты, игрок чертов, вали отсюда, мне с тобой делить нечего. Был бы у меня пистолет, я бы тебя сейчас завалил, не думая даже, хоть и боюсь крови.
