— Хандред рупиз, мэм! — потребовала она, протянув руку так настойчиво, что почти что ударила меня по рукам.
— Что? Сто рупий?? (Я что, похожа на дуру?) Ну-ка давай забирай свои цветочки…
Возмутившись, пытаюсь отдать цветок обратно, но она с силой отталкивает его. Ничего себе манеры…
— Эй, подружка, мне не нужен твой цветок!
— Но Вы его уже взяли! — девочка превратилась в сову, зацепившую когтями мышь, взгляд холодный, голос требовательный.
— Я его взяла?? Ты мне его бросила, ты что, забыла?
— Мэм, Вы взяли цветок, теперь давайте за него деньги. Этот цветок священный, Вы должны его купить.
— Я ничего не должна! Забери его немедленно обратно, иначе я его выброшу, — делаю гневный жест, показывая, что сейчас зашвырну цветок далеко в воду, но сделать это побоялась — а что, если он сломается? Она ведь станет требовать деньги с удвоенной силой.
Зову на помощь лодочника, но эта свинья говорит чуть ли не с презрительным видом, что если я взяла цветок, то должна заплатить, — таковы местные обычаи. Начинаю объяснять, что ничего не брала, и чувствую себя набитой дурой, оправдывающейся перед взрослым дядей. А ведь можно было припугнуть их полицией, ведь это самое настоящее ограбление, но я так растерялась… Ну их к черту, заплачу по минимуму… доллара тебе хватит? На тебе пятьдесят рупий, проваливай. Все равно ведь поимели меня как ребенка, как дуру… И вдобавок ко всему еще и неловкость тащится шлейфом — и перед лодочником, и даже перед девчонками, которые меня обманули!
Все. Хватит с меня. Требую от лодочника, чтобы он самостоятельно разбирался с торговцами и даже близко их ко мне не подпускал, и пригрозила, что пожалуюсь «шефу», если еще раз придется бороться за личное пространство, и когда спустя полчаса неподалеку засветились очередные флибустьеры-ботаники, он отчаянно замахал руками, что-то крича, и лодка обошла нас стороной.
Шелест весел, вода, струящаяся прямо в ладони, руки, застывшие над водой, мысли, ускользающие из рук… время потекло рывками, то застывая прозрачным облаком, то прорываясь ручьем. А ведь они разговаривают… они определенно разговаривают друг с другом! — вороны, пролетающие над головой. Через час или два справа появился большой сад, широкими ступенями взбирающийся на гору. Надо размяться… вылезаю из шикары, и вся прибрежная суета немного затихает, оборачивается на меня. Иду по пристани, сжавшись от непривычного и непонятного внимания всех полов и возрастов. Почему у женщин головы прикрыты платками? Почему при виде меня они стыдливо закрывают лица? Некоторые и вовсе отворачиваются, смеясь то ли от смущения, то ли от того, что мой внешний вид кажется им нелепым. Кто их разберет… Да нет, вроде ничего смешного во мне нет, — штаны, рубашка из легкой, но непрозрачной ткани, все чистое (а может как раз в этом причина?:), все в соответствии с местной моралью, насколько мне об этом известно… Да что я в конце концов дергаюсь! Какое мне дело до того, что эти люди почему-то смеются? Упорно пытаюсь убедить себя в том, что все это ерунда, и иду дальше, задвинув озабоченность на задний ряд.
По торговым рядам вальяжно бродят индусы из крайне малочисленного в этой стране “middle class”. Насколько же нелепо они одеты! На фоне толп оборванцев, которыми кишит Индия, выглядели они важно и демонстрировали свое пузатое достоинство на каждом углу. Ну прямо как дети… им разрешили поиграть во взрослых, и все что они могут — это карикатурно изобразить собственную значимость, но видно ведь, что все это напускное, ничего стоящего за этим нет. Никакого лоска той социальной самодостаточности, что свойственна большинству европейцев из среднего класса, у них нет и в помине, есть только наивное желание порисоваться. Какие пустые лица… какие неприятные глаза…
Сколько же здесь редкостного барахла! Все лавки забиты им по самый потолок — пластмассовые игрушки, брелки, зеркала, бусы, заколки, шлепанцы, кассеты, ручки, дверные замки, акриловые детские платья, павлиньи перья и так далее и так далее, и все это самого отвратительного качества, которое только можно себе представить. Тупо пялюсь на дородную индианку в ярко-розовом сари, поверх которого надета поношенная кофта с турецким орнаментом. Она с чувством перебирает всю эту дребедень и выглядит как важная дама в ювелирном салоне. Черные волосы прилизаны чем-то жирным (какая гадость…) и заплетены в косу, руки увешаны десятками тонких браслетов, звенящих при каждом движении. И что — вот она так всю жизнь и звенит?? Яркий лак на ногтях облупился, толстые пальцы увешаны кольцами из блестящего желтого металла… Что я делаю? Мучительное раздвоение: с одной стороны смотреть на них неприятно, с другой стороны — любопытно. И ведь не то, чтобы я получала удовольствие от обсасывания всего этого, нет… смешно все-таки — красное пятно на лбу женщины слегка осыпалось и выглядит как слезающая краска, движения даются ей с трудом, хотя она еще молода. Да ей попросту нравится так двигаться! Блин, да они все тут такие! Походка — это что-то… Просто пингвины какие-то, а не женщины — расставив в стороны носки, неспешно переваливаются с боку на бок, словно пытаясь свесить пузо перед собой между ног. И даже молодые обеспеченные индианки, еще не успевшие обрасти жиром и детьми, двигаются точно так же. Совершенно иррациональное ощущение соприкосновения неизбежного будущего с настоящим — живота еще нет, но он уже существует виртуально, в этом есть какая-то обреченность, и когда сейчас говорят про преемственность поколений, про тысячелетия индийской культуры, то в первую очередь перед моим взором всплывает не йог и не статуя Шивы, а вот этот несуществующий живот. Никак не могу представить себе такую женщину бегущей или танцующей или вообще делающую хоть что-нибудь непринужденно и естественно. Похоже, бедняги так срослись с тем единственным местом (с кухней), где они могут почувствовать себя хозяйками хоть чего-нибудь, что все, что им нужно для жизни, это научиться передвигаться между плитой и столом.
Образ индийской красавицы в воздушном сари, сошедший с экранов кинотеатра моего детства, существовал в реальности лишь на мыльных обертках.
— Мэм…
Ну что еще? Усатый индус в полинявшей рубашке, по-видимому когда-то бывшей белой. Смотрит заискивающе, и я снова не могу отвернуться от такого безобидного и улыбающегося человека.
— Можно с Вами сфотографироваться? Моя семья будет счастлива, если Вы согласитесь.
Как поступить? Фотографироваться не хочу, но не успеваю придумать отговорку и, махнув рукой, соглашаюсь. Ну теперь его день прожит не зря… возбужденно махая руками, хватает за плечо проходящего мимо человека, объясняет, куда и когда надо нажимать, собирает всю свою семью — жену и двоих упитанных детей (какие уродливые в Индии дети!), кучкует их вокруг меня так, чтобы я оставалась на переднем плане, задирает голову высоко вверх, растягивает рот в улыбке и дает знак — жми на кнопку! После щелчка умоляет постоять еще пару секунд, бежит перематывать пленку и вновь встает в позу. И снова та же сюрреалистическая картина, что и вид неподвижных фигур на сближающихся лодках — жена и дети все это время стоят неподвижно, как картонные принадлежности, будто им никакого дела ни до меня, ни до чего либо вообще. Может — они спят? На этот раз индус вычурно выпростал левую руку, правую уткнул в бок и стал похож на какую-то воинственную карикатуру из шаржей в старых советских газетах. Может быть он просто хочет рассмешить кого-то, сделать смешную фотку? Да нет, нет… это он всерьез, и у окружающих нет улыбок…
Посмеиваясь и злорадно перебирая мысли о том, какие же они все мудаки, забираюсь в кафе в поисках прохладного ласси — это что-то типа кефира.
Нет, спасибо, сладостей не надо — попробовала я по дороге из Дели эти сладости… аж зубы ломит. Мороженого тоже не надо, и надпись «сто процентов надежно» меня нисколько не обнадеживает. Все, что не подвергается термической обработке, может загнать на месяц на больничную койку с тифом или туберкулезом. Опять на меня пялятся… — два индуса, по-видимому оценивают — можно ли со мной познакомиться. Даже думать об этом тошно, допиваю и ухожу.
Некрасивый все-таки сад: отовсюду торчат однообразно-невзрачные редкие цветы. Рифленый каменный желоб, по которому стекает вода, покрылся скользким, противным зеленым налетом. Коротко стриженый газон, по которому разгуливают очеловеченные павлины, и ни одного иностранца. Безрадостно все это… не производят они впечатления отдыхающих людей, тяжесть витает в воздухе. И место это мне не нравится, и устала я — то ли от такого непрерывного пристального внимания, то ли от того, что во всем Кашмире я единственная туристка. С меня довольно — возвращаюсь в лодку.
Предложение лодочника отвезти меня на плантацию лотосов с энтузиазмом отвергаю. Плантация… и лотосы… — еще одно столкновение моих фантастических представлений об Индии с айсбергом обыденности. Чем фантастичнее ожидания, тем прозаичнее реальность. Может именно эти ожидания и отравляют?
