Всё же остальное — сущая правда.
* * *
Отца и мать Вари немцы схватили на Украине в первый год войны и с сотнями тысяч других угнали на работы в Германию. В том же эшелоне ехали бабушка и дедушка Орловы. Рассказ об их мучениях и переживаниях отвлек бы нас далеко в сторону… Скажем только, что когда война кончилась, вся семья решила не возвращаться в СССР и остаться в Германии.
Жили сначала в беженском лагере, строили планы будущей жизни, мечтали о получении визы в Америку. Оказалось, однако, что в Америку ехать нельзя: помешала болезнь отца. К тому же, семейство увеличилось: родилась Варя, потом Павлик. Тянулись годы мучительной, полуголодной лагерной жизни. Отец уходил в госпиталь, отлеживался там несколько месяцев, возвращался домой, к родителям, к жене, к детям.
Когда лагерь закрыли, пришлось переехать в какое-то полуподвальное помещение. Жили на убогое немецкое пособие, которого едва хватало на хлеб и картофель… Года три назад, по весне, дедушка и бабушка Орловы показали личное письмо от генерала Михайлова. Генерал писал, что Родина простила, они могут возвращаться без страха, — советская власть примет своих раскаявшихся детей и даст им возможность жить и трудиться для счастья родной страны… Дедушка и бабушка решили ехать. Очень они томились в Германии, мечтали попасть в родную деревню, в свою избу, попить водицы из своего колодца…
Отец Вари кашлял, задыхался и говорил:
— Клюнули вы на крючок без наживы. Оставайтесь здесь — хоть в храм Божий можно сходить, помолиться… Вместе страдали, вместе как-нибудь проживем.
Дедушка и бабушка уехали на родину.
Долгое время от них не было никаких вестей. Потом пришла записочка от бабушки. Писала, что через три недели после приезда муж ее сильно простудился и отдал Богу душу. И осталась она одинокая, одна на всем свете, и некому ее утешить и слезу утереть. А на жительство она попала не в родную украинскую деревню, а в туруханский район специального назначения, где восемь месяцев в году снег и морозы, и холодно и худо живется. А муж ее, Николай Спиридоныч, перед смертью много мучился и про детей всё вспоминал, да внучат звал, Варюшу и Павлика…
* * *
Шли дни, месяцы, годы. В мюнхенском подвале было холодно, сыро, голодно и всё больше кашлял отец, и чаще по ночам плакала мать. В туруханском крае давно всё завалило сугробами. Лагерным заключенным казалось, что никогда не кончится эта бесконечная зима, никогда больше не увидят они деревьев и зеленых лугов, — на тысячи верст вокруг тундра, дичь, глушь, да вой ветра над ледяной пустыней…
Раз в месяц на клочках бумаги бабушка Орлова писала письмо. Жаловалась на несчастную свою судьбу: если бы только ее перевели в теплый район, да хоть раз накормили досыта!.. Простые люди пишут письма не задумываясь, выкладывают всё, что на душе, без намеков и иносказательных фраз. В мюнхенском подвале письма эти читали и перечитывали и каждое слово обсуждали. Отец вздыхал и говорил:
— Вот, Родина вас зовет… За генеральской подписью… И ведь чего им стоит, — старуху в теплый край перевести?
Варя слушала, морщила свой лобик и спрашивала:
— А бабушка хлопотала? Или ты, может, за нее хлопочешь?
— Перед кем, дурочка? — спрашивал отец. — Ты их не знаешь…
— Я похлопочу, — сказала Варя. — Я самому Хрущеву напишу!
— Напиши, напиши, девочка. А пока что, — ложись-ка ты спать!
На этот раз Варя решила перейти от стихов к прозе. И несколько дней спустя она сочинила два письма. Одно было адресовано «Тов. Хрущеву, Кремль, Москва». А другое председателю Туруханского Горсовета.
Варя не сделала для меня копии своих писем. Но содержание их она подробно мне «отписала». Никите Сергеевичу сообщила, что бабушка Орлова жалуется на холод и ревматизм, и что ее обязательно нужно перевести в теплый район. И если тов. Хрущев «проявит чуткость и уважит просьбу неведомой ему девочки», — Варя за него будет молиться Господу Богу и Господь его вознаградит. Кроме того, она сообщит об этом благородном поступке американскому президенту Айзенхауэру и президент Айзенхауэр «разрешит ему, Хрущеву, или его представителю, приехать в Америку».
Примерно такое же письмо Варя послала и председателю Туруханского Горсовета.
После чего она решила спокойно ждать ответа.
* * *
Ответ пришел. Только не от тов. Хрущева. Может быть, он был слишком занят или не считал для себя удобным вступать в переписку с мюнхенской девочкой.
Но председатель Туруханского Горсовета тов. Челкаев прислал «официальное отношение», копию которого я бережно храню и со временем надеюсь передать в архив Ейльского университета.
Вот текст этого документа:
Товарищ Варя!
Ваше письмо, в котором вы просите о переводе г-ки Орловой П. М. из особого спецрайона в район с умеренным климатом, я получил.
И Ваше письмо, и мое личное соображение по этому поводу, выраженное в письменной форме, я отослал в соответствующую инстанцию.
Будем надеяться на благоприятный исход.
Я хочь не из «влиятельных», но уверен, что с моими выводами соответствующие лица согласятся и напишут в ту инстанцию, от которой зависит судьба г-ки Орловой.
В отношении же обещанной Вами за меня и моих детей молитвы к Богу, о ниспослании нам счастья, здоровья и попасть на работу в Москву, я хотя и атеист, но скажу Вам, что каждый человек должен сделать то, что обещал. На Ваш вопрос как звать моих детей отвечаю: Вера, десять лет, моя единственная дочь, которая много месяцев больна.
В заключение скажу, что Вы правы, написав, что коммунисты имеют одинаковые сердца, что и беспартийные, что у каждого коммуниста была или есть своя мама, и что отголоски человеческой души коммунисты должны иметь.
С ком. приветом Челкаев
Печать
* * *
А еще через месяц пришло письмо от бабушки.
Здраствуйте дорогие Иван Николаевич и Лидия Петровна, Варюся и Павлуша, писала Орлова. С Новым Годом вас поздравляю. Желаю вам всех благ жизненных в Новом Году. Сообщаю вам, что я нахожусь в другом месте, на юге Урала, а это для моего здоровья лучше. Чудо-то совершилось. К бараку, где я раньше проживала, не помню какого числа подъехали две халабуди как там их называют запряженные собачками серыми. Из одной вышел большой, т. е. начальник в большом кожухе и повственниках, по этому мы и судим, что он «большой», и здесь чыны определяются по кожухам. Зашел в комнату и позже зашел с нашим «малым» в наш барак. Я была больная и не приподнялась. Большой подал мне руку после того, как малый сказал мне, что вас Орлова перевядут в другой район. Я очень взволновалась, но приехавший успокоил меня и сказал, что у вас есть сильная рука в Москве и вас переводят в район местного значения и поздравил миня подав руку. Все падружки плакали и мне уже не хотелось расставаться. Потом миня одели и дали кажух и повстянки и они миня спасли в дороги. Ехали долга на санках халабуде, потом лошадьми и позже товарным поездом и потом автом наихуже было ехать автом и я теперь работаю на кухне завода, мне теперь хорошо. Хочь выгрелась и каши пшенной наелась досыта, картошки здесь нет и писать можно без ограничений. Минутку миня вызывают в контору кто-то приехал.
П. Орлова
И вот второе письмо бабушки:
Дорогая семья Бережко!
Здраствуйте! Варюшка, вот ты какая! Я сразу по-парядку. Божа мой, счего же начать? Получили вы мое первое письмо из… на двух листках старой бумаги? То письмо я отдала кожуху который кричал — в кого письма? Давайте письма! И я отдала письмо и один рубль на марки, пошла тогда на вызов в комнату. На меня все както взглянули и потом повели в кабинет, где сидел незнакомый мущина с серыми глазами в костюме Гулаг. Поздоровался со мной дисциплинарно-вежливо и потом многа умно убедительно говорил. Всего не запомнила и он прав: я изменила Родине, струсила и передалась на сторону врага, выехала в Германию, работала на фашистов — за что получила законные наказания. И вот ради миня в тундру, в вьюгу, в страшные морозы, посылают ответственных работников-орденоносцев, сначала одного, потом другого. Приговор смягчают, в теплую кухню на работу устраивают, человечество проявляють. Есть о чем подумать. И пожалеть.
И он с серыми замечательными глазами сказал: Я вам не диктую, пишите что хотите, я сам сдам ваше письмо на почту без проверки, только напишите Варе Петровой, что большевики не такие, как их описывают буржуазные барзаписцы. На мой вопрос: «Какая Петрова?». Да та, которая писала Никите Сергеевичу Хрущеву и в Туруханск. Петрова? переспросила я, такой не знаю.
Он посмотрел в папку, вынул конверт, с конверта вынул два листа и один третий, маленький, подал мне — читайте. Я увидела твои стихи. Стихотворение прочитала, расплакалась и сквозь слезы сказала: это внучка моя, Варя Бережко. Понятно, сказал он. Они все переменили фамилии.
