Конечно, пришлось капитулировать. Но кастаньеты, ставшие моей собственностью, внезапно потеряли все свои музыкальные способности и превратились в простые деревяшки, которые никак не держались на моих растопыренных пальцах.
Пытался я сделать несколько фотографий. Тотчас меня окружила толпа цыганок и цыганят с протянутыми руками. Даром позировать они не хотели. Я роздал всю мелочь, еле от них отбился, но одна долго еще требовала особой платы за снимок.
Приехали мы на Сакромонте целой группой, в сопровождении местного гида, — так считалось безопаснее. Нам должны были показать «куэвас» и танцы гитан. Ждал я увидеть нечто ужасное — трудно представить в наше время людей, живущих, как троглодиты. Граф Е. А. Салиас побывал в этих пещерах в 1874 году и вот описание, которое он оставил:
«Внутренность этих вырытых ям ужасна. Целое семейство из стариков, молодок и кучи детей, всего человек восемь-десять, часто и более, живет всю жизнь в темном подземелье, сделанном собственными руками, шириною шагов в десять, вышиною в сажень. Единственное отверстие служит и дверью и окном. Разумеется, большая часть года проводится у порога этого погреба, не похожего даже на обитаемое место».
За три четверти века, прошедшие со времени этой записи, пещеры сильно изменились. Правда, и теперь еще в каждой пещере живут семьи в 8-10 человек. Правда и то, что единственное отверстие служит одновременно дверью, и окном, и что большую часть времени они проводят на солнечной улице. Но войдите внутрь. Стены белоснежные, выкрашены известью и увешаны медной посудой, изображениями Богородицы, а рядом с Ней висит портрет отца семейства с лихо закрученными усами. На полу — мягкие марокканские ковры. Вдоль стен дубовые скамьи, на которых рассаживаются посетители, желающие поглядеть на танцы. Это, так сказать, гостиная. К моему удивлению, за первой комнатой идет вторая и третья. Пещеры освещены электричеством, а в одной из них я увидел телефон. Вот так троглодиты!
Сопровождавший нас испанец-переводчик сказал, что есть семьи богатые, у некоторых в пещерах устроены даже ванные комнаты, но независимо от своего богатства, они никуда с этой горы не уходят, — здесь живут и здесь умирают. Пока он рассказывал, комната наполнилась посетителями. Все заняли места на скамьях, а напротив нас сели гитаны, десяток молодых и старых женщин и два гитариста. Гитаны расправили яркие красные, синие и зеленые юбки в белую крупную горошину и поправили высокие гребни в волосах. Старик цыган начал тихо, нерешительно перебирать на гитаре струны. Потом вдруг отчаянным голосом запел свое «канто» — пел он о несчастной любви и несчастной жизни. В голосе была тоска, и нежность, и стоны.
— Каталина! — спокойно приказала старая цыганка. — Начинай!
Каталина поднялась с места. Очень она была хороша: чудесная фигура, гибкая талия, лицо смуглянки-морены и длинные, черные как уголь глаза, прикрытые опущенными ресницами. Она стояла посреди комнаты, словно задумавшись о чем-то, опустив голову. Потом сделала еле заметное ленивое движение рукой, — медленно вступила она в танец. А гитары уже начали плясовой ритм и выкрики подбадривали и вызывали цыганку, всё еще находившуюся в каком-то оцепенении. И вдруг Каталина перегнула стан, откинулась назад, глаза ее сверкнули, каблучки загрохотали на каменном полу. И в такт этому грохоту в руках цыганок заговорили кастаньеты.
Бывал я в Испании в нескольких ночных клубах, где танцуют «фламенко», видел разных танцовщиц и хотя знал, что и в этом подвале всё не настоящее, придуманное для туристов, — всё же мне показалось, что таких певучих кастаньет я не слышал и не видел еще такой красивой гитаны. Дрожь шла по всему ее телу. Подняв руки над головой она звонко забила в ладоши и пошла кругом, откинув стан назад, извиваясь в невидимых объятиях возлюбленного, сопротивляясь ему, выскальзывая из его жадных рук. Временами она в гневе надвигалась на него, временами в бессилии отбрасывала всё свое тело назад, склоняясь чуть не до земли под его страстными поцелуями. Волосы ее растрепались и наполовину закрыли пылавшее лицо. Мне трудно описать танец Каталины. В нем не было грациозных балетных движений, — это была дикая страсть. Танцовщица не отрывалась от земли — ее сила как бы удваивалась от контакта с каменным полом, по которому с грохотом она теперь преследовала покоренного любовника.
Вдруг четыре другие гитаны сорвались со своих мест и присоединились к подруге в быстром танце, в резких и внезапных переходах от нежности к угрозе, от смущенных взглядов к дерзким. А кастаньеты манили, завлекали… Гитаристы опять что-то запели, и старухи цыганки с каменными и равнодушными лицами били в ладоши всё громче и громче. Каталина сделала резкий поворот на каблуках, остановилась как вкопанная, одним движением головы откинула назад волосы с лица и, прямая и внезапно строгая, опустилась на скамью.
Я взглянул на туристов и едва не ахнул от изумления: с нами сидели две католические монахини в своих белых накрахмаленных наколках! Нет, не случайно попали они в эту цыганскую пещеру, — с монахинями пришел целый выводок девочек-сироток, которых они привели сюда развлечься. Испанская кровь текла в жилах матушек, ибо когда начался следующий танец, вместе со всеми они забили в ладоши и начали что-то выкрикивать. Какое это было прелестное зрелище, и где еще на свете, кроме Гранады, можно увидеть в цыганском погребе веселящихся монахинь!
Долго я вспоминал этот эпизод путешествия по Андалузии. Думал я о нем в автокаре, который на следующее утро увозил нас в сторону Мадрида, и сейчас еще улыбаюсь, вспоминая эту сцену… Путь до Мадрида был долгий, — через каменистый Ла Манч и старую Кастилию, и я вспомнил многое, о чем не успел здесь рассказать: о мрачном монастыре-замке «Эскуриале» кровожадного палача Филиппа Второго и об усыпальнице испанских королей, о Долине Павших, где Франко выстроил в скале гигантский подземный собор, в крипте которого покоятся жертвы гражданской войны. Мирно и братски улеглись под землей, все вместе, и республиканцы, и лоялисты… Будет ли когда нибудь и у нас в России воздвигнут такой памятник всем жертвам гражданской войны, и красным и белым?
Мы ехали к Северу, Андалузия кончалась, может быть навсегда и, чтобы подавить в душе грусть, я начал песенку, которую распевали после окончания испанской гражданской войны в России:
Прощайте родные!
Прощайте, семья!
Гранада, Гранада,
Гранада моя!
Так, под эту несложную песенку, простился я с «моей» Гранадой и со всей Испанией.
Того же автора
Старый Париж. — Изд. Я. Поволоцкого, Париж, 1926 г. С иллюстрациями Б. Гроссера. Распродано.
Монмартр. — Изд. Я. Поволоцкого. Париж, 1927 г. С иллюстрациями Б. Гроссера. Распродано.
Париж ночью. — Изд. «Москва», 1928 г. С предисловием А. И. Куприна. Обложка Ал. Яковлева. Распродано.
Там, где жили короли. — Изд. Я. Поволоцкого. Париж, 1930 г. Распродано.
Там, где была Россия. — Изд. Я. Поволоцкого, Париж, 1931 г. Распродано.
Люди за бортом. — Изд. О. Зелюка, Париж, 1933 г. Распродано.
Дорога через океан. — Изд. «Новый Журнал», Нью-Йорк, 1942 г.
Звездочеты с Босфора. — Изд. «Нового Русского Слова», Нью-Йорк, 1948 г. С предисловием И. А. Бунина. Обложка Р. Ван-Розена. Распродано.
Сумасшедший шарманщик. — Нью-Йорк, 1951 г. Обложка Л. Михельсона.
Только о людях. — Нью-Йорк, 1955 г. Издание «Нового Русского Слова».
Далекие, близкие. — Воспоминания. Нью-Йорк, 1962. Второе издание.
Шалахмонес — сласти, которые посылают в подарок на праздник Пурим.
«Хай» — по древне-еврейски — жизнь.
