— Она выходит из церкви ночью, а возвращается только утром…
Так, в общем, говорят о севильянке, которая прогуляла целую ночь! Но для Севильи Макарена не только глубоко чтимая святая, но и очень близкое, родное существо, с которым люди вполне сжились и которая разделяет все их радости, вместе с ними и плачет, и улыбается.
* * *
Наступила еще одна прозрачная, синяя севильская ночь.
Около полуночи три приятеля — молодой француз, итальянец из Нью-Йорка и я, заблудились в лабиринте улиц квартала св. Креста. Долго шли мы наугад, пока не забрались в такие места, где уж и фонари стали редкостью. Наконец, встретились три человека, мирно разговаривавшие на перекрестке.
Как от этого места добраться до собора? Задайте такой вопрос парижанину, — он извинится и вежливо скажет, что не знает: он не из этого квартала. Но итальянцы и испанцы обожают показывать дорогу и не только объяснят, но и сами поведут куда надо заблудившегося человека.
Севильянцы быстро между собой переговорили и решили:
— Эдуардо вас проводит. Вы сами не найдете.
Мы двинулись в путь. Эдуардо, преисполненный важностью по случаю возложенной на него миссии, шел впереди. Это был совсем молодой парень, лет двадцати, смуглый, черноволосый, красивый. Шли молча и довольно долго, пока, наконец, не попали на ярко освещенную и шумную улицу. Здесь предложили мы нашему гиду зайти с нами в кафе выпить.
Уселись за столик и заказали кувшин «сандрии». Это освежающий напиток: красное вино со льдом, ломтиками апельсина, несколькими ложками сахара. Всё разбавлено зельтерской водой. Когда разлили вино по стаканам, гид встал, пожал каждому руку и представился:
— Эдуардо Диаз!
Мы тоже представились, чокнулись. Эдуардо сказал:
— A su salud!
— …Salud, — ответили мы.
Дальше произошло нечто удивительное. Втроем мы не располагали и пятьюдесятью испанскими словами. Эдуардо говорил только на своем языке. Но через несколько минут всё о нем было известно, — и то, что у него нет сейчас подруги, и что его падре и мадре живут в городе Лохо. Оказалось, наш гид — маляр по профессии, на руках его была плохо отмытая краска. Через два месяца всё придется бросить и идти в армию. Он уже получил вызов.
Как мы всё это поняли? Не знаю. Эдуардо, например, вынул и показал свидетельство от военного министерства. Это был вызов на сборный пункт в определенный день и сообщение, что он будет служить в авиации, на Азорских островах.
Когда «сандриа» была распита и мы окончательно подружились он сказал, что зарабатывает очень хорошо — восемьсот пезет в неделю, что на наши деньги составляет тринадцать долларов. В С. Штатах, если не ошибаюсь, юнионный маляр получает в день двадцать долларов, но ведь жизнь у нас значительно дороже, чем в Испании. Там недельная заработная плата в восемьсот пезет считается вполне приличной. В большом отеле в Мадриде я разговаривал с женщиной-уборщицей, которая с утра до вечера ползала на коленях по мраморным лестницам и мыла их тряпкой, — до половой щетки мадридская отельная техника еще не дошла. Она сказала, что получает в день за свою работу шестьдесят пезет, т. е. один доллар.
Когда я проверил это у испанца, хорошо говорящего по-английски, он подтвердил, что такие заработки существуют и это одно из больших достижений Франко: только совсем недавно закон гарантировал минимальную заработную плату в один доллар в день. Раньше и этого не получали.
Вот другие примеры оплаты труда в Испании. Прислуга, работающая шесть дней в неделю, — уборка, стирка, стряпня, — получает тысячу пезет в месяц (семнадцать долларов), а очень хорошая секретарша, знающая языки, гордится жалованьем в шестьдесят долларов в месяц. Заработок рабочего редко превышает сто пятьдесят — двести пезет в день, деревенский батрак получает не больше шестидесяти пезет.
Как живут на эти деньги рабочие? Квартира в расчет не принимается. Либо ее гарантирует хозяин, либо семья обретается в пещере, в подвале, на чердаке. В основе питания в Андалузии лежит суп «гаспачо», заправленный томатами, накрошенным луком, огурцами, кусками хлеба, уксусом и неочищенным оливковым маслом, от которого у всех, кроме испанцев, воротит душу. Обед дополняет тарелка бобов или дыня, стоящая на базаре от трех до пяти пезет (т. е. пять — семь сентов). На рынке я не был, но рынок в Испании повсюду, ни улицах и на площадях. Весь день бродячие торговцы что-то продают. Кто выкрикивает «Наранха!» «Наранха!» (апельсины), кто расхваливает лежащие горами пахучие дыни и арбузы. Мелкая сардина или иная рыбешка доступна даже человеку с ничтожными заработками.
Думаю, что с платьем, бельем, и обувью дело обстоит хуже. При всей хваленой испанской дешевизне многое здесь должно быть людям недоступно. Это особенно печально в стране, где внешнему облику придается большое значение. Я уже писал, что испанец предпочитает голодать месяц, но купит себе элегантный костюм, а секретарша из своего скудного жалованья путем всяческих лишений выкроит и на платье, и на новенькие туфли.
Вернемся к Эдуардо, который что-то расспрашивал нас об Америке на своем языке, а отвечали мы ему на своем. Когда принесли счет, этот настоящий гидальго, — бедный, но по-испански гордый человек, полез в карман и обязательно хотел заплатить. С трудом ему объяснили, что он наш гость. Эдуардо встал, пожал всем руки и на прощанье каждому сказал:
— Адиос, амиго!
Нам было жаль с ним расстаться, но рано утром мы ехали дальше.
Впереди была дорога от Севильи до Гранады.
От Севильи до Гренады
В тихом сумраке ночей
Раздаются серенады,
Раздается звон мечей.
А. К. Толстой. «Дон Жуан»
Севильская ночь кончилась очень поздно. Мы засиделись в клубе, где красивые цыганки плясали «малагенью» и арагонскую «хоту». Гремели каблучками, стрекотали кастаньетами, ритмично били в ладоши и лениво двигали выразительными бедрами. А в дальнейший путь нам пришлось отправиться рано утром. От усталости в автокаре хотелось вдруг завыть тем отчаянным голосом, которым исполняют свои «канте хондо» севильские певцы фламенко.
— Не падайте духом, — сказал нам гид. — Через два часа все мы будем пьяны.?!
— Мы едем в Херес осматривать винные погреба. И там очень хорошо угощают.
В Хересе, действительно, угощали хорошо. Но до этого надо было еще долго ехать долиной Гвадалквивира, среди серо-зеленых оливковых рощ и виноградников. В августе в этих местах солнце жжет нестерпимо. Нам повезло, лето выдалось прохладное, от жары мы не страдали, а по вечерам с близкого моря всегда дул свежий ветерок «мореа».
Лет сто назад Херес посетил писатель Д. Григорович. Приехал он сюда на дилижансе, с немалым риском для жизни — дороги кишели разбойниками. Город показался ему убогим, и во всем Хересе нашелся один единственный трактир, в котором можно было переночевать. Но получить обед так и не удалось: хозяин упорно предлагал гостям горячий шоколад. Ничего иного у него в запасе не было.
Должно быть и сейчас в Хересе осматривать нечего, потому что нас прямо повезли в винные погреба Сандемана. Почему я до сих пор думал, что это не испанская, а португальская марка порто?
В погребах пахло сыростью и спиртом. Вдоль стен — горы бочек с вином, еще не разлитым в бутылки. Вино должно стареть в бочке пять лет, потом его смешивают пополам с уже готовым хересом, и оставляют еще лет на пять. Только после этого сухое, янтарное вино разливают в бутылки и оно уходит из подвалов во все концы света. Нам дали попробовать херес 1962 года, — вкусом он напоминает плохой уксус.
— Его будут переливать, смешивать и через десять лет этот уксус превратится в нектар, — объяснил заведующий складом.
В дальней комнате был накрыт стол, стояли закуски и батарея бутылок.
Начали с сухого вина цвета светлого золота, потом перешли на порто и закончили сладким дессертным «шерри», от которого быстро отяжелела и слегка закружилась голова. В комнате, где мы пировали, вдруг стало очень светло и весело, голоса зазвучали особенно звонко, и французы при моем благосклонном участии затянули застольную песенку:
Buvons un coup,
Buvans en deux
A la sante
des amoureux!
Кто в нашей компании был «амурэ» я, собственно, не могу сказать, — разве только испанский гид, поочередно влюблявшийся в наших тексасских учительниц. Девушки были миловидные, танцевали с ним ча-ча, но дальше этого дело не шло, и на утро гид сидел грустный и немного обиженный. Это сильно сказывалось на его объяснениях, они становились лаконичны.
Чем кончилось посещение погребов я сейчас, в точности, не могу вспомнить. На прощанье каждый из нас получил в подарок по бутылке «шерри». Автокар давно уже катил по направлению к Кадиксу, а мы всё еще чокались, пели, восхваляли испанское гостеприимство и клялись, что до конца дней будем пить исключительно Сандеман.
