Валерий говорит:
— Да нет, он-то как раз не изменился. Просто сбрендил немного, вот и все. Вот слушайте дальше. Ездил он, ездил, и тут вдруг грянули дикие морозы. Вот он, если приедет, я не могу его пустить вместе с его «плохими мыслями», а не пустить тоже не могу. Я буквально не знал, как мне быть с самим собой. Понимаете? Но он не приехал. И больше вообще никогда не приехал. А я вот изменился.
2015
Ранний зимний вечер был необычайно хорош. Небо вдруг показалось из-за облаков, а верхушки зданий временно потеряли свою лютую мрачность и засветились волшебным огнем… Но рассказать об этом было некому. Один человек, которого Иван потерял давным-давно из виду, вдруг объявился и повел себя необыкновенно смешно, просто уморительно! Но об этом тоже было некому рассказать. Еще случилась невероятная вещь — вышла книга, в которой… нет, вы себе даже представить не можете, что там было, наконец, напечатано. Прямо позорище какое! И об этом тоже было некому рассказать.
Внезапно Иван почувствовал себя инопланетянином в этом жутковатом холодном городе. Ради чего он здесь? К чему он должен стремиться?
Это было очень неприятное ощущение, от которого не так просто было отделаться.
Вернувшись домой, Иван задернул шторы, лег на раскладушку и включил тусклый ночник.
Затем прикрыл глаза, но неплотно, так, чтобы слабый боковой свет пробивался сквозь еле прикрытые веки.
Впрочем, нужно было очень точно рассчитать плотность прикрытия век.
Дальше начиналось нечто необъяснимое.
Полумрак рассеивался, и он каждый раз видел их снова — Семен Валерьича, Зою и всех, всех, всех…
— Здравствуй, Иван, — говорил ему тонким хриплым голосом Семен Валерьич, вставая из-за стола, — что-то давно тебя не было. Давай, рассказывай, как там у вас дела!
— Ванюша, милый, — лепетала Зоечка вне себя от радости, протягивая ему яблоко, — возьми, это тебе…
И веселый шум, гомон, беготня вокруг.
— Да что я буду вам рассказывать, — шутя отнекивался Иван, — вы и так, небось, все знаете!
— Ничего мы не знаем, давай говори!
— Ну, — говорил Иван, — так уж и быть. Не буду тянуть. Холодно там у нас, но красиво! Все бы ничего, но поговорить не с кем. Вот этот, помните, как его…, да, да, он самый, такое учудил! Нет, вы не смейтесь-то заранее, дайте досказать…
Но громкий смех от предвкушения еще не начатого рассказа было невозможно перебить. Впрочем, Иван особенно и не старался. Он знал, что через минуту все закончится. А что можно успеть рассказать за минуту?
Минута прошла.
Иван открыл глаза, потом встал, отдернул тяжелые шторы. После захода солнца город сделался тоскливо-серым, но какое-то тающее волшебство в нем все же оставалось.
«Вот, опять не успел у них спросить, как жить дальше, раздражался Иван. — И каждый раз так. Вечно они смеются…»
И он начал ходить по комнате в густеющих сумерках, сжимая в руке яблоко, которое уже начало потихоньку исчезать.
Так как выпито было еще совсем мало, а за столом присутствовали незнакомые дамы, то разговор принял возвышенное направление.
Роман Ильич, не смущаясь присутствия жены, заговорил о странностях любви.
— В молодости, — сказал он, глядя почему-то в потолок, — я был очень влюбчив…
(Тут жена его, Марья Васильевна, чихнула).
— И всегда замечал я за собой, — продолжал, как ни в чем не бывало, Роман Ильич, — что любовь обязательно сопровождается ревностью…
(Тут дамы на другом конце стола переглянулись между собой и что-то сказали друг другу шепотом.)
-.. И все-таки был у меня один случай, когда, невзирая на чрезвычайно сильное чувство, я ревности совсем не ощущал! Хотя имел к этому все основания!
Марья Васильевна, ученая дама, раскрасневшись, встала из-за стола и собралась было уйти в знак протеста, но потом передумала.
— Не уходи, Маш, потом ему все выскажешь! — воскликнул Сергей Юрьич, перехватывая инициативу в разговоре. — Да, это интересный случай, конечно… А я вот, когда был помоложе, настрадался… Я был влюблен до умопомрачения… И безо всякой надежды на взаимность!
Дамы с интересом посмотрели на Сергей Юрьича, словно сомневаясь — возможно ли такое?
-.. И вот, представьте, изобрел способ, как от этого своего чувства совершенно избавиться!
— Знаю я этот способ! Это безнравственно! — раздался возмущенный дамский голос, потонувший, впрочем, в общем гаме.
— Пусть теперь Иван Иваныч что-нибудь расскажет, — предложил кто-то, видимо, в шутку.
— Пусть расскажет, пусть расскажет! — закричали все хором, совсем засмущав неказистого Иван Иваныча.
— Про любовь, про любовь! — кричали мужчины и дамы.
Напор разгоряченной публики был столь силен, что Иван Иваныч сдался.
— Я, как видите, человек неказистый и успеха у дам не имею, — начал он, оглядев собравшихся сквозь круглые свои очки. (Тут раздался чей-то смешок.) — И страдал от этого в молодости, конечно, потом и страдать перестал… Но был у меня в жизни эпизод, так сказать, необъяснимый… Казалось мне, что на работе я был близок к открытию — потом никакого открытия, конечно, не получилось… И вот несколько дней я ходил, как будто заряженный электричеством! Это было совершенно необыкновенное состояние. Я ехал в метро, предвкушая, что скажу в лаборатории начальству, и от меня как будто распространялись во все стороны электрические волны… А в соседнем вагоне сидела очень милая девушка, которая внезапно начала внимательно на меня смотреть сквозь двойное стекло и махать мне рукой… Так, как будто мы были с ней давно знакомы и даже более того…
— Более того — это как? — поинтересовалась Марья Васильевна.
— Это — как если бы я ей нравился…
— И ты, Иваныч, ее упустил?
— Да, упустил…
«Эх, раззява!» — закричали сразу все, повскакали из-за стола и стали бросаться в Ивана Ивановича подушками.
— Успокойтесь, друзья! — подвела итог проницательная Марья Васильевна. — Никого он не упустил. Он все сочинил! Кто-нибудь из вас видел человека, заряженного электричеством?
— Признаюсь, сочинил, — скромно ответил Иван Иваныч, стряхивая с пиджака небольшую шаровую молнию.
2016
Я кружусь в межзвездном крематории,
В невесомом чудном колумбарии,
Я попал под колесо истории…
Кто я был — обыкновенный пария,
Ну, играл немного на гитаре я,
Ресторанчик посещал «Астория»,
А теперь я — смесь урана, тория
С добавлением изотопа бария.
Да, был у меня такой дружок, Захар N… Не друг, конечно, другом я бы его не назвал. Человек, морально озабоченный. Ну, понимаете, вот надо на что-то решиться, а он внутри себя раздумывает: нравственно это или безнравственно?
Вот, допустим, надо дать кому-то в морду, а он не может. Чего-то такого в себе преодолеть. Через что-то переступить. А по мне — так просто трусит. В общем, не мужик, одним словом.
И чтобы себе, значит, что-то такое доказать, он еще пьяных из луж вытаскивал и старушек через дорогу переводил, как пионер из анекдота. Ему, видите ли, их жалко. Короче, закомплексованный тип.
Я вот, например, считаю, что если алкаш лежит в луже, то это его выбор. Я уважаю его выбор и не вмешиваюсь. И не хвастаюсь потом, какой я милосердный.
И вот с этим Захаром, что приключилось. Ему, значит, сделали какую-то операцию, и он не мог тяжестей поднимать. И тут попалась ему на улице старушенция согнутая — что-то несет такое неподъемное. Он ей говорит:
— Бабуль, давайте помогу!
И эта бабенция соглашается, сволочь такая. Ну, он помог ей, значит, отнес эту фигню, куда ей было надо. Поставил у подъезда, а она его за руку — хвать! Перевернула ладонью вверх, грязным ногтем провела и говорит, вместо благодарности:
— Знаешь, мил человек, что тебя ждет? Не знаешь? Хочешь узнать? А ведь ты, мил человек, погибнешь в ядерной войне…
Во как! Вместо благодарности!
Ну, а он, значит, нам все это рассказал. Мы его тогда спрашиваем:
— Ну и что ты, Захар, с ней за это сделал?
Он отвечает:
— Как что? Спасибо сказал.
Мы, значит, уже все на взводе, но спрашиваем:
— За что спасибо-то?
А он:
— Ну, мне стало яснее, как жить дальше. К чему стремиться…
Тогда я ему говорю:
— Урод ты, Захар! Ты хоть понимаешь, как нам настроение испортил? Чтоб мои глаза тебя больше не видели!
Нет, вы не думайте, мы ничего такого с ним за это не сделали. Но в свою компанию, конечно, больше не пускали. Он у нас стал вроде изгоя. Не общались с ним больше.
Старались выкинуть эту историю из головы, но не очень получалось. Вы только подумайте — живешь себе, в институте учишься, девушку себе заводишь, ремонт в квартире делаешь — а над тобой такое висит. Вот не веришь в это, а оно, проклятое, висит! И все из-за этого гада!
