«Какой же мерзкий запах», — подумала она.
Она то подносила шелковые лохмотья к лицу, то опускала их. На дне ящика лежали и янтарные бусы. Она взяла их, повертела в руке, потом снова схватила рубашку и закрыла глаза, пытаясь воскресить в памяти что-то давно забытое. Но нет, она ничего не помнит, просто в глубине ее детской души впервые пробудились чувства, от которых ей стало почему-то стыдно и смешно. В конце концов она свернула рубашку в комок, швырнула ее в стену, потопталась по ней и ушла из комнаты, но этот запах сохранился на ее руках и передничке. Элен чувствовала его даже лежа в постели, он проникал в ее детские сны, как зовущий далекий голос, как звуки музыки, как хриплый крик или воркование диких голубей по весне.
Элен дружила с мальчиками Манассе, которые жили в деревянном доме посреди сада, расположенного на окраине города. На дворе стояла поздняя осень, и детей старательно оберегали от холода, которого в России боялись как стихийного бедствия. По воскресеньям Элен приходила к Манассе. Их любимая игра требовала выносливости: нужно было вылезти через окно учебной комнаты, ползком пересечь балкон гостиной, выпрыгнуть в сад, где уже выпал первый снег, и там, в развевающихся на ветру накидках, которые казались им одеждой воинов из романов, вооружившись ветками, деревянными саблями и хлыстами, играть в войну, в разбойников, бросаться липкими тяжелыми снежками, еще мокрыми и рыхлыми, с привкусом гнили и запахом осенних дождей.
Оба мальчика Манассе были толстые, белокурые, с флегматичным и покорным выражением на бледных лицах. Элен приказывала им строить шалаш из хвороста и сухой листвы в углу сарая, а сама, затаившись в тени балкона, прислушивалась к разговорам и внимательно наблюдала за каждым движением родителей Манассе и их друзей. Те мирно играли в карты при свете лампы, но она воображала их командирами австрийской и российской армий накануне битвы при Аустерлице. Мальчики же были из героической армии Наполеона, о которой она, впрочем, имела смутное представление. Шалаш, что они строили, — это крепость, и успешный ее штурм обеспечит им победу. Склонившиеся над картами и планами вокруг зеленого стола Манассе представлялись ей штабными офицерами, а она сама, стоявшая в тени на ветру под кружащими хлопьями снега, — молодым отважным капитаном, который, рискуя своей жизнью, преодолел все преграды и проник в самое сердце вражеского лагеря.
В этом тихом городке, где журналам и газетам было запрещено высказываться, никто не осмеливался затрагивать в разговоре общественные дела, в то время как события личного характера здесь протекали обыденно, тихо и гладко, как спокойная река. Измены в глазах общества со временем приобретали определенный статус и постепенно превращались во второй, признанный даже самими супругами, брак. Людские страсти находили выход в игре в карты, в мелких выигрышах, за которые, однако, сражались не на шутку. Дни были короткими, ночи долгими. Досуг проводили то у одного, то у другого, играя в винт, вист и преферанс.
Грузная мадам Манассе сидела в глубоком мягком кресле, над ее желтоватым лицом возвышалось сооружение из крашенных в золотистый цвет волос. Пышная грудь лежала на животе, складки которого спускались на колени, а жирные щеки дрожали, как желе. По одну сторону от нее сидел муж, мужчина в очках, с бледными холодными руками, а по другую — в результате долгого пользования всеми признанный любовник, еще лысее и толще мужа. Напротив окна сидела молодая женщина с черными волосами, уложенными в длинный валик на лбу. Она говорила скороговоркой и безостановочно курила, выпуская из ноздрей тонкую струйку пахучего дыма, словно дельфийская пифия в пророческом экстазе. Подняв голову, она первой заметила бледное личико Элен, припавшей к окну.
Мадам Манассе покачала головой и с укоризной сказала:
— Сколько раз детям было велено не выходить на улицу в такую погоду!
Она приоткрыла окно, и Элен, проскользнув в него, впрыгнула в комнату.
— Не браните ваших мальчиков, мадам. Они послушались вас и сидят в своей комнате, — сказала она, поднимая свои блестящие невинные глаза на мадам Манассе, — а я тепло укутана и не боюсь холода.
— Ох уж эти дети! — воскликнула мадам Манассе.
Но, услышав, что ее мальчики в тепле, она лишь улыбнулась и, потрепав кудри Элен, проронила:
— Какие красивые волосы!..
Однако такой комплимент дочери Беллы Кароль был вряд ли уместен; она поджала губы, из которых вырвался легкий свист, похожий на звук флейты, и тут же добавила:
— Но они же не от природы кудрявые, не так ли?
«Ну и гадина!» — подумала Элен.
— Твой папа скоро вернется в Петербург?
— Я не знаю, мадам.
— Как прелестно она говорит по-французски!
Мадам Манассе продолжала тихонько поглаживать кудри Элен. Когда она сжимала пальцы своих толстых белых рук, они как будто срастались. Время от времени она поднимала руки и слегка трясла ими, оттого что кровь не приливала к ним и кожа оставалась белой. Она отвела волосы Элен от ушей, с горьким вздохом увидела, что они маленькие и аккуратные, и снова старательно прикрыла кудрями ее виски.
— Вы не находите, что ее безупречный акцент просто восхитителен?.. Сразу видно, что мадемуазель Роз парижанка. У нее такой хороший вкус, а руки просто золотые... Твоей маме очень повезло с ней. Значит, ты не знала, что твой папа приезжает в Петербург?.. И вы тоже, разумеется. Мама тебе ничего не говорила?
— Нет, мадам... Еще нет...
— Она будет рада увидеться с папой после стольких-то лет... Ах, как ей будет приятно... Если бы мне пришлось расстаться с моим дорогим мужем... Даже не могу подумать об этом, — сказала мадам Манассе с чувством, — но, к счастью, все мы такие разные... Два года, не так ли? Два года прошло, как твой папа уехал?
— Да, мадам.
— Целых два года... Я надеюсь, ты его еще помнишь?
— О да, мадам!
Помнит ли она своего отца? «Разумеется», — думала Элен. Ее сердце переполняла радость при мысли о нем, при воспоминании, как он приходил к ней в комнату по вечерам...
«Но ведь я вспомнила о нем впервые с тех пор, как он уехал...» — размышляла Элен с нежностью и угрызениями совести одновременно.
Мадам Манассе спросила:
— А мама не скучает, не правда ли?
Элен с холодным спокойствием рассматривала эти напряженные от жадного любопытства лица. Ноздри молодой женщины дрожали, выпуская голубые кольца дыма. Мужчины усмехались, переглядывались и демонстративно хмыкали, постукивая по столу сухими узловатыми пальцами, вздыхали и пожимали плечами, с жалостью и иронией посматривая на Элен.
— Нет, она не скучает...
— Ну, как говорится, устами младенца глаголет истина, — произнес один из них. — Я знал вашу маму, когда она еще была с вами одних лет, мадемуазель.
— А вы знали Сафронова молодым? — спросила мадам Манассе. — Когда я переехала сюда, он был уже старик.
— Да, я знал его в ту пору. Он промотал состояние своей матери, потом жены и дочери, которая унаследовала деньги от отца старухи Сафроновой. Три состояния...
— Не считая своего собственного, я полагаю...
— У него никогда и копейки за душой не было, но это не помешало ему жить припеваючи, уверяю вас. А Белла еще ходила в школу, когда я познакомился с ней...
Элен представила свою мать, женщину, которую она так боялась и ненавидела, толстой круглолицей девочкой с собранными гребешком волосами, но тут же отогнала эту мысль прочь. Образ обыкновенной маленькой девочки, которая, как и другие, могла обижаться на своих родителей, добавлял слишком много новых нюансов в жестокий портрет матери, что Элен уже давно тайно составила в своем сердце.
Мадам Манассе тихо сказала:
— А у нее красивые глаза.
— Она похожа на отца, что тут говорить! — сказал кто-то с сожалением.
— О дорогая моя...
— Ну что ж теперь! Такое случается. Но я знаю одного человека, которому всегда везет...
— Иван Иванович, замолчите же, довольно злословить! — со смешком произнесла мадам Манассе и перевела на Элен взгляд, который означал: «Ребенок же поймет... Ребенок ни в чем не виноват...»
— Сколько тебе лет, Элен?
— Десять... Мадам...
— Уже большая девочка... Мама скоро должна подумать о твоем замужестве.
— Это не беда. Знаете, в таком темпе Кароль скоро станет миллионером.
— Не стоит преувеличивать! — воскликнула мадам Манассе, с трудом выговаривая слова, будто они обжигали ей губы. — Одни говорят, он заработал уйму денег, открыв новое месторождение, чему, между прочим, я не очень-то верю, другие, что увеличил добычу на старом. Наверное, так оно и есть. Я не знаю. У мужчин столько возможностей сколотить состояние... У тех, кто умеет крутиться... Как бы то ни было, быстро заработанные деньги быстро тратятся, друзья мои. Колесить по свету — не самое лучшее средство разбогатеть. Однако Бог свидетель, я желаю только благополучия этому бедняге...
