Потом целый день работал, а под вечер зашли хирурги: «Ты с ума сошел так вкалывать! У нас даже таджики-гастарбайтеры столько не работают». И мы отправились отмечать мой первый рабочий день. «Сейчас только узнаем, не дежурит ли областное ГАИ», – сказали хирурги и куда-то позвонили. «Поезжайте спокойно, доктора», – заверили нас с того конца провода. Я попросил поделиться секретным номером. «Запоминай, – ответили хирурги, – ноль два».
Больше больным я денег не давал, а Анна Григорьевна явилась ко мне через год – попрощаться, брат забирал ее в Симферополь, и вернула сто пятьдесят рублей.
Шумите, вешние дубравы, / Расти, трава! цвети, сирень! / Виновных нет, все люди правы / В такой благословенный день! – вот северянинская эмоция моего первого рабочего дня. Думаю, она и теперь обеспечивает мое существование.
Много, конечно, с тех пор было тяжести и темноты, и просыпаешься в пять утра, лежишь без сна, оттого, вероятно, что у самого серотонин кончился, и тут – очень кстати – звонок из больницы – ехать! Холод, туман, через десять минут уже вбегаешь в кабинет, суешь вилку в розетку, все шумит, надеваешь халат, смотришь на холщовый сумрак за окном и говоришь себе: 1) лучше не будет, 2) это и есть счастье.
сентябрь 2007 г.
Быть главврачом трудно. Во-первых, приходится руководить людьми, а это неприятно, особенно человеку с душой и особенно в районной больнице, где выбирать не из кого. Во-вторых, в больнице часто происходит плохое: больные поджигают окурками матрасы, выпрыгивают из окон, воруют у медсестер, пишут жалобы, умирают. Течет крыша, забиваются трубы, отключается свет. В-третьих, правила игры меняются, надо приспосабливаться так, чтобы сотрудники и больные поменьше страдали – и от ухудшений, и от улучшений. В-четвертых, приходится иметь дело с начальством и всевозможными пожарниками, санэпиднадзором и госнаркоконтролем. За всем надо не забывать о содержании: руководя больницей как предприятием, помнить, что она – не только предприятие, не только хозяйствующий субъект.
Наш главврач – женщина пятидесяти шести лет – хочет перемен к лучшему, и не одних лишь казенных. От этого с ней случаются неприятности, одна из которых недавно привлекла внимание всей России. Мы, три врача и несколько благоустроителей больницы, пытались помочь – ей и себе. Как участнику событий мне надлежит рассказать, что было.
I
В високосную пятницу, 29 февраля, мы открыли кардиологическое отделение (новое, на несколько районов), а уже на следующий рабочий день, в понедельник, Главврача уволили без объявления причин. На утреннюю конференцию пришел похмельный заместитель Городничего и зачитал приказ. В газетах, по радио, телевидению и в Интернете начался шум – наши друзья подняли его, дальше он поддерживал себя сам. Во вторник мы получили милицейское предписание выдать копии денежных документов – так мы узнали о совершенном нами мошенничестве в особо крупных размерах. Страхи по поводу уголовного дела скоро рассеялись: присланная нам бумага оказалась поддельной. Решающую роль сыграла Правительственная газета: на четверг мне назначили встречу со Значительным лицом. Не переодеваясь в женское платье, я отправился в Москву – на предоставленном Благодетелем броневичке.
В подробностях я наш разговор со Значительным лицом описывать не буду, скажу только, что положение кардиолога из районной больницы (ниже по профессиональной лестнице спускаться некуда) оказалось очень выигрышным. Я рассказал о Главвраче: честная (оттого и не постеснялась построить себе большой дом, продала все, что было) и, главное, – отождествляет себя с врачами, а не с начальством («Ведь такого-то мы спасли!»). Результаты известны: Городничему «предложено уйти в отставку», профессиональные судьбы его и Главврача решит районное собрание депутатов (ни одно Значительное лицо не может снять демократически избранного Городничего). Остальные решения к нам по сути отношения не имеют.
Была бурная неделя, даже не неделя – четыре дня, телефон звонил непрестанно, легче становилось только ночью, и от владевшей нами прелести бешенства (победить! и не спрашивайте «чтобы что?») забывалась самая цель затеи – больные. «Теперь вы лучше понимаете чиновников, у них постоянно так, не до людей», – сказал Благодетель. Похожая лихорадка бывает между смертью и похоронами – когда за два-три дня проживаешь гораздо больше. Люди приходят, выражают сочувствие, это нужно, один едет за справкой о смерти, другая готовит кутью.
Сочувствие выражается по-разному, но, как известно, даже нездоровое сочувствие лучше здорового его отсутствия, так что спасибо, большое спасибо всем, включая господина С. Некогда я считал его другом, мы не виделись восемь лет. С. преуспел, но иногда выпивает и пишет мне чувствительные письма с цитатами из Витгенштейна и Экзюпери. Это письмо я получил утром в среду 5 марта: Я с грустью и болью в сердце наблюдаю за происходящим. Очень хотелось бы тебе помочь: посмотреть на события совершенно с иной точки зрения… Просто набери мой номер. Это будет большой твоей победой (в метафизическом смысле). Если же для тебя это пока невозможно, прими в подарок этот узор: он принесет тебе удачу, если будешь посматривать на него хоть изредка. Последние три года я, почти полностью отошедши от дел, занимаюсь составлением узоров. Обнимаю, – и подпись. В прилагаемом файле – узор (полосы, звезды), симпатичный, как плитка в ванной. Коллега – я предложил ему поставить диагноз – отверг психическое расстройство: «Тут какая-то духовная хворь».
«What a mess!» (какой бардак!) – пишет с восторгом мой американский соавтор, он прочел о нас в «Вашингтон пост». Соавтор давно не выходил на связь: он должен отредактировать и дописать главы для американского издания нашей книги и совсем пропал (подобное поведение я наблюдал только со стороны покойников), а тут – объявился.
Поступают и неожиданные предложения. Пишет мне бывший московский сосед, биолог и хозяин магазинчика, теперь, как оказалось, он живет на Сахалине: Мне кажется, Вы рано или поздно признаете тщету своих усилий и отправитесь лечить эфиопов или филиппинцев – они будут куда благодарнее за то, что Вы для них сделаете. Я подолгу жил в обеих странах, они населены замечательными людьми.
«Непасхальная радость» – слово возникло почти сразу – не радость встречи или обретения дара, прикосновения к высшему. То же, вероятно, чувствовал Наполеон при вступлении в пустую Москву. Отсутствие сопротивления материала: «как нож в масло», даже не в сливочное – в подсолнечное. Рука, наносящая удар или протянутая для рукопожатия, повисает в пустоте.
В пятницу, на следующий день после разговора со Значительным лицом, после отъезда журналистов и прекращения звонков, пустота стала пугающей. Никто не принес нам ключей от кабинета Главврача. Сотрудницам раздали черно-белые копии поздравительных открыток (с Восьмым марта) за подписью Городничего, поздравитель отъехал в неизвестном направлении. Официальных объявлений об отставках не последовало («Звоните после праздников»), стало ясно, что братья меч не отдадут, а объявят меня сумасшедшим и принудительно госпитализируют – в «Бушмановку», областную психиатрическую больницу: у доктора приступ шизофрении или чего там еще, разберутся. В этом состоянии доктор встречается с президентами и министрами, созывает журналистов и снимает чиновников. Подлечат и вернут, области нужны кардиологи.
Но вот удалось получить факс (с трудом – 7 марта, короткий рабочий день) – ответ Правительственной газете, и опять стало неплохо, в «Бушмановку» не увезут. Наступило настоящее – пугающая пустота – то, в чем мы живем сейчас.
Пустота материализуется, и из нее выступают фигуры: несколько деловых людей, очень средних (как большинство убийц), и духовный вождь нашего города, конфидентка Городничего, мы с ней уже сталкивались. Она владеет несколькими заведениями в городе, на полках у нее вероучительные книги соседствуют с «Бухгалтерским учетом» и «Законом о местном самоуправлении». Конфидентка пережила очень большие несчастья, у нее приятные манеры, ангельский голос, она активно пользуется духовной феней: наша история ее «искушает», «мешает смиряться». «Бога вы не боитесь», – говорю ей. И правда, не боится, считает Его обязанным себе за мучения – за прочитывание духовной литературы, выстаивание часами в церкви, соблюдение постов. Запас зла в Конфидентке поразителен. Именно она придумала про то, что мы ставим опыты на людях, используем запрещенные препараты и репетируем оранжевую революцию («читала про технологии»). Помогли и журналисты. Наши недруги, вероятно, не помнят «Бесов», если и читали, а журналисты помнят: молодые люди явились в тихий провинциальный город, чтобы его взорвать. Тут и благотворительные балы, и начальственные дамы, и фанфарон-литератор, и даже аристократ – наш Благодетель («Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен»).
