Мы выходим из больницы и вдруг отмечаем, что в униженном виде лучше вписываемся в пейзаж, и уровень страха меньше. Да и куда ехать? В Тутаев, в Киржач, в Болдино? Всюду, конечно же, одно. Понятно, почему у нас такая дрянная жизнь и такая хорошая литература.
Ну, ничего, ничего, все будет, «ведь весна». Кое-кому мы нужны: это город не только чиновников, но и опрятных старушек, их внучек и внуков, город Рихтера, Заболоцкого, моего прадеда М. М. Мелентьева, толстой мнительной тетки из хозяйственного магазина, симпатичной учительницы с непонятной штукой на аортальном клапане, город художников, тихого верующего алкаша с кардиомиопатией, город отца Ильи Шмаина, город Цветаевой.
III
Так и должно было случиться: вдруг (19 марта) начался страшный сквозняк – комиссия в больницу – десять человек, и тут же – пятнадцать ревизоров в администрацию. Сквозняк сдул со своих мест и Городничего, и даже бедного Председателя. И как бы между прочим явился Некто и зачитал приказ: «Главврача восстановить». Пустоту снова загнали в межклеточные промежутки. Она, увы, еще отомстит, но Первая мировая для нас закончена. It faut travailler – надо работать.
В последнем слове перед депутатами – оно напечатано в местной газетке – Городничий сказал: Чужие люди пришли в наш дом и разрушили его… Что за дом такой? К нашему приходу в нем и дефибриллятора не было. Здесь мог бы быть дом…»По газону не ходить!» – но газона-то нет, вытоптанная площадка, да и росло ли на ней что-нибудь?
Пустота занялась изящной словесностью. Большая анонимная статья «Отработка геноцида в масштабах района». Начинается трогательно: Нас, русских людей, всегда упрекали в том, что мы ради благополучия других народов не щадим живота своего. Таково природное свойство души русского человека, заложенное в нас древними традициями и христианской любовью… Вскоре – little wonder – пассаж об инородцах: Хитроустроенные пришельцы приноровились использовать радушие русского народа для достижения своих низменных и корыстных целей– вот главная тема.
Наконец-то. Каково быть евреем в нынешней России? – спрашивает меня тетенька из международной еврейской организации, у них одно на уме. Отвечаю: трудно, но законно.
В своих алчных интересах инородцы ловко используют силы и средства государства, созданного тысячелетними усилиями русского народа. В таком духе – колонка. Дальше – еще три про больницу, с цифрами, датами приказов, входящими и исходящими номерами, детальная разработка, небесхитростное вранье. Все перемешано, как авторы в шкафу у Конфидентки. Теплые слова о Городничем («внук ветеранов, сын солдата») и – модуляция в далекую тональность – об А. П. Чехове, раздел «Почему ослепла прокуратура», немножко про нас с Коллегой («кардиоинвесторы», «горе-кардиологи») и кода – про Значительное лицо, про то, что им движет: Сила антинародная, антирусская, а власть, ее направляющая, – масонская.
«Темные они», – говорят мне добрые люди. Я бы сказал иначе – плохие. Оттого и темные, что плохие, не наоборот. Хам на автомобиле выполняет опасный трюк: внезапно наезжает сзади и светит фарами – посторонись! Он тоже темный? «Ты умнее, плюнь…» Ладно, тьфу. А про то, что умнее: если коэффициент интеллекта выше, значит ли, что умнее? Третий Рим куда ближе ко второму, чем к первому, – тут важнее не интеллект, другое. И, боюсь подумать: что, если именно эта неуступчивость (не из злой воли – из стремления к цельности), бесконечная готовность к жертве собой и другими, вера в слова победили и поляков, и французов, и немцев?.. Надо, чтобы все как-то притихло, надо много работать, надо жить вместе.
«Никогда уже наша жизнь не будет прежней, – говорю я Коллеге. – Мы не пойдем в чебуречную – там сами знаете кто. Ничего, можно пельменей поесть. Мы, конечно, не уедем, но дом надо застраховать, дома горят. Бумагу ведь подделали, какие еще шалости у них припасены? В эту аптеку не ходите, просто не ходите и все. Муниципальная закрыта? Ладно, завтра, да в ней и дешевле (вообще-то – одно и то же). Ставить дом на охрану, построить забор. Гулять у Оки незачем, а если приспичит, съездим в Дракино, другая область – всего пятнадцать километров, там тоже красиво и никого не встретишь. Да и зачем нам гулять? – можно окна открыть, воздух всюду хороший. Что мы, в самом деле, – дачники? Мы не дачники. Мы стали своими. Теперь мы свои».
март 2008 г.
Как быть
Манифест в форме диалога
– Чтобы радоваться, надо быть.
– Да. Живым, живым и только.
– Иначе – не своя жизнь. И грех даже не доставляет удовольствия.
– Ты хочешь быть живым, но еще – хорошим.
– А ты разве нет?
– Я? Нет.
– Лучше ответь, почему у нее под платьем халат?
– Это из другого стихотворения.
– Знаю.
– Потому что она не врач, было бы наоборот.
– Отлично. А как выбирать хорошее? По наитию?
– Воспитание. Десять заповедей.
– Ты сколько помнишь?
– Наверное, четыре… Нет, пять.
– Всегда так: помнить, как «Отче наш…». Ладно, десять заповедей. Скажи еще – уголовный кодекс.
– Из десяти заповедей только две…
– Нет, три. Не убий, не укради и девятая – не лжесвидетельствуй.
– А десятая – это…
– Не возжелай…
– Ни хачапури ближнего твоего, ни чахохбили его, ни…
– Не кощунствуй.
– Прости. Значит, только воспитание?
– Выходит, так. Смотри, что делается: большой стиль, старый гимн. Крепкие хозяйственники, менеджеры среднего звена. Ты этого как-то не замечаешь.
– Замечаю, замечаю.
– Но к тебе не пристает.
– Скажи, а в церкви тоже – все не слава богу?
– Опять ты… Да, конечно.
– Без идеологии никак. Давай придумаем идеологию.
– Была идеология.
– Да сплыла. И хорошо. А все-таки можно было кое-что предложить мальчику, который стоит на подоконнике и ждет, когда его отговорят прыгать.
– Идеалом была машина. В Германии – зверь, у нас – машина.
– Не только. Коммунистический идеал – почти христианский.
– Ага. Сам погибай, а товарища выручай.
– Не только. Что сказать мальчику?
– Частная жизнь.
– Летом собирать ягоды, зимой пить чай с вареньем?
– Скажи ему: есть любовь. И не вообще, а к сверстнице.
– Он не верит, что его полюбит сверстница. Нужен общественный идеал. Мальчик готов потерпеть, пострадать, но для чего-то внятного.
– Жалеешь, что коммунизм кончился? А какая идея! Безо всего, без денег поначалу, на ровном месте завоевала полмира.
– Кончился? Посмотри на Китай. Как бы мальчику не пришлось жить при коммунизме. Еще Куба.
– Жизнь на Кубе не сахар. Так жалеешь?
– Ни о чем я не жалею. И винить мне некого. С детства мечтал о распаде СССР.
– Мне и в голову не приходило думать о таком.
– Особенно ночью. Спать не мог от ненависти. Болел за самые идиотские команды, хоть за ГДР, лишь бы не за наших.
– Комсомольцем был?
– Увы. Все были. Впрочем, не все.
– Так правильно сделали, что разломали?
– Само собой. Хоть и по ложным основаниям, за неэффективность. Надо было – за бесчеловечность. Но кто это мог сделать? Даже Сахаров ссылался на производительность труда, когда объяснял вождям, почему нужна свобода.
– Глупо. «Kind of глюпо», как говорил Джереми.
– Кстати, простой советский человек не был плох. Не самодоволен. В общем, образован, беспечен, щедр, с понятиями о подвиге, самопожертвовании. Мне тут приснилось, что Солженицын умер. И я говорю во сне: «Это был настоящий советский человек». Смелый, бескомпромиссный, общественное ставил выше личного, готов был жертвовать собой и окружающими во имя цели. Об истории, о евреях, об искусстве судил по-советски ясно.
– По-толстовски: искусство должно быть нравственным.
– Крепкая семья, хорошие дети, любовь к России, всеобщее уважение – единственный великий человек.
– «Кто не с нами, тот против нас» – тоже из Библии?
– Нет, там «Кто не со Мной, тот против Меня» и «Кто не против вас, тот за вас». Согласись – разница. Советский человек любил поговорить о горнем.
– Пародия.
– И все же – последняя великая идея. Потому что – само собой, обогащаться естественно. Хорошая машина, дом, все такое. Но разве не естественно желать, чтобы все были сыты? Элементарная еда: картошечка, хлеб, лук, каша. Чтобы каждую старушку лечили так хорошо, как это возможно, любого ребенка учили наукам, языкам, искусству.
– Пока ему самому, дураку, не надоест.
– Кое в чем это очень даже работало: от чего умер Пушкин, знали все. А теперь не знают. В каком году родился, никто младше тридцати не знает. Инопланетяне. В Новомосковске – это образ преисподней на земле, туда на химию ссылали – в советские времена было несколько музыкальных училищ. Пять раз Гилельс приезжал.
– Все верно, все верно. Но стоит лишь высказаться в таком духе – про лук, картошечку, – и уже хочется управлять мыслями людей.
