Чарльз Буковски - Макулатура

— Ну нет, — сказала Синди, — никуда вы не пойдете! Я повернулся к двери, а она нажала звонок. Передо мной появилась приличная копия Кинг-Конга. Он был чудовищен. Он медленно двигался ко мне.

— Эй, малыш, — сказал я ему, — ты любишь конфетки?

— Сморчок, — сказал он, — ты моя конфетка!

— А игрушки? Ты какие игрушки любишь?

Кинг-Конг игнорировал мой вопрос. Он повернулся к Синди.

— Мне убить его?

— Нет, Брюстер, но отделай его так, чтобы он некоторое время поменьше двигался.

— Сейчас.

Он двинулся ко мне.

— Брюстер, — сказал я, — ты за кого голосовал на президентских выборах?

— А?

Он встал, задумался. Я взял видеокамеру и швырнул ему прямо в игровую площадку. Она попала в цель. Он согнулся, схватился за причинное место. Я подбежал, подобрал камеру и треснул его по затылку. Раздался звон стекла. Кинг-Конг рухнул. Он упал лицом на кушетку и вырубился. Половина его тела лежала на кушетке, а другая где-то еще. Я подобрал с полу бывшую камеру. Я поглядел на Синди.

— Я все равно возьму тебя за жопу.

— Он сумасшедший! — сказала Синди.

— По-моему, вы правы, — сказал Селин. Я круто повернулся и вышел вон. Еще один потерянный день.

На другой день я сидел в кабинете. Казалось, все дела зашли в тупик. Ночь я провел ужасно: все время пил, чтобы уснуть. Но стены в моей квартире тонкие. Было слышно, чем занимались соседи…

— Детка, эта гусиная шейка начинена липким белым кремом, и, если его не выпустить наружу, меня хватит удар или что-нибудь такое!

— Это твоя проблема, малыш.

— Но мы женаты!

— Ты чересчур уродлив.

— А? Что? Ты никогда мне не говорила.

— Я только что решила.

— Крем ударяет мне в голову! Мне надо что-то делать!

— Только без меня, садун!

— Ах так? Ладно. Где кошка?

— Кошка? Нет, негодяй, только не Цыганочку?

— Где эта чертова кошка? Я видел ее минуту назад!

— Не смей! Не смей! Мою Цыганочку!

Водка не принесла мне сна. Я только сидел и лакал. Без толку. Так вот, как я уже сказал, на следующее утро я сидел у себя в кабинете. Я ощущал себя совершенно никчемным. Я никчемный. Вокруг миллиарды женщин, и ни одна не постучит в мою дверь. Почему? Я неудачник. Я детектив, ничего не способный решить. Я понаблюдал за мухой, ползшей по моему столу, и приготовился отправить ее к праотцам. И вдруг меня осенило! Я вскочил.

Селин продавал Синди страховку! Они застраховали жизнь Джека Басса! Теперь они его уберут — и так, чтобы это выглядело естественно! Вот они что затеяли! Я держал их за яйца. То есть за яйца я держал Селина, а Синди… ну, ее я возьму за жопу. Джеку Бассу грозит опасность. А Леди Смерти нужен Селин. И Красный Воробей до сих пор не найден. Но я чувствовал, что продвигаюсь. К чему-то большому. Я вынул руку из кармана и взял телефонную трубку. Потом положил ее. Кому это к чертям я собрался звонить? Я же знал, который час. А Джек Басс влип крепко. Надо было подумать. Я попробовал. Муха все еще ползала по столу. Я скатал «Программу бегов», хлопнул по ней, промахнулся. Неудачный день. И неделя. И месяц. И год. И жизнь. Будь она проклята.

Я откинулся в кресле. Рождаешься, чтобы умереть. Рождаешься, чтобы жить, как загнанный бурундук. Где хористки? Почему такое чувство, будто я присутствую на собственных похоронах? Дверь распахнулась. На пороге стоял Селин.

— Ты, — сказал я. — Я знал, что ты придешь.

— Знакомая песня, — сказал он.

— Ты никогда не стучишься?

— Смотря когда, — сказал Селин. — Не возражаешь, если сяду?

— Давай, только к делу.

Он залез в мою сигарную коробку, вынул сигару, снял наклейку, откусил кончик, взял зажигалку, закурил, выдул роскошный султан дыма.

— Знаешь, эти штуки продают, — сказал я.

— А что не продают?

— Воздух. Но скоро будут. Так чего тебе надо?

— Понимаешь, друг мой…

— Не тяни резину.

— Ну ладно, ладно… Значит так… Селин положил ноги на мой стол.

— Красивые на тебе туфли, — сказал я. — Во Франции покупал?

— Франция, шманция, какая разница? Он снова выдул дым.

— Ты тут зачем? — спросил я.

— Хороший вопрос, — сказал Селин. — Он гремит из века в век.

— Гремит?

— Да не придирайся ты к словам. Ведешь себя как человек с несчастным детством. Я зевнул.

— Так значит так, — сказал он. — Ты сидишь в глубокой жопе по крайней мере по двум пунктам. Взлом и проникновение. Нападение и избиение.

— Что?

— А то, что Брюстер теперь евнух. Ты разбил ему яйца своей камерой, они похожи на два сушеных финика. Теперь он может петь колоратурным сопрано.

— И?

— Нам известно местонахождение преступника, осуществившего взлом и проникновение и лишившего другое лицо первичных мужских признаков.

— И?

— И возможно, что об этом сообщат полиции.

— У тебя есть неопровержимые улики?

— Три свидетеля.

— О-о, куча.

Селин спустил ноги на пол и, навалившись на стол всем телом, заглянул мне в глаза.

— Билейн, мне нужно в долг десять кусков.

— Я понял. Понял! Шантаж! Сволочь! Шантажист! Я почувствовал возбуждение. Это было приятно.

— Не шантажирую, фрайер. В долг прошу десять кусков. В долг, понял?

— В долг? А у тебя есть обеспечение?

— Откуда к черту? Я встал из-за стола.

— Ах ты слизняк! Думаешь, я это скушаю от тебя? Я двинулся к нему вокруг стола.

— БРЮСТЕР! — завопил он. — ПОРА!

Дверь открылась, и вошел мой старый друг Брюстер.

— Привет, мистер Билейн, — сказал он тонким голосом. Но меньше ростом от этого он не стал. Такого здорового долбака я в жизни не видел. Я вернулся за стол, выдвинул ящик и достал свой 0,45. Навел на него.

— Сынок, — сказал я, — эта штука может остановить поезд. Хочешь поиграть в паровозик? Ну, давай, чух-чух, давай! Давай ко мне по рельсикам! Я спущу тебя под откос! Давай, чух-чух! Ехай сюда!

Я сбросил предохранитель и прицелился в массивное брюхо.

Брюстер остановился.

— Мне не нравится эта игра…

— Ага, — сказал я. — Тогда видишь ту дверь?

— Угу…

— Это дверь в уборную. А теперь ступай туда и сядь на горшочек. Штаны можешь спускать, а можешь не спускать, мне без разницы. Главное, чтобы ты пошел туда и сидел на горшочке, пока я не велю тебе выйти!

— Сейчас.

Он подошел к двери, открыл ее, закрыл и остался там. Слоновья куча, ноль без палочки. Затем я навел 0,45 на Селина.

— Ты, — сказал я.

— Ты пролетишь, Билейн…

— Я всегда пролетаю. А ну-ка, марш к своему мальчику! Живо, живо, шевелись!

Селин погасил сигару и медленно направился к двери сортира. Я шел за ним следом. Я подтолкнул его стволом.

— Залезай!

Он вошел и закрыл за собой дверь. Я вынул ключ и запер ее. Потом вернулся к столу и стал медленно двигать его к двери сортира Стол был очень тяжелый. Я с трудом одолевал сантиметр за сантиметром. Адская работа. Десять минут потребовалось на то, чтобы передвинуть его на пять метров. Я припер им дверь.

— Билейн, — послышался из-за нее голос Селина, — ты выпусти нас, и будем считать, что квиты. Я не буду требовать в долг. Я не пойду к легавым. Брюстер тебя не обидит. И Синди я займусь.

— Нет, дорогой, — сказал я, Синди я сам займусь! Я возьму ее за жопу!

Я покинул их. Запер дверь кабинета, прошел по коридору и поехал вниз на лифте. Настроение у меня улучшилось. Кабина остановилась на первом этаже, и я вышел на улицу. Первому же нищему я дал доллар. Второму нищему я сказал, что уже дал доллар другому. Третьему нищему — то же самое, и так далее. В этот день не было даже смога. Я двигался целеустремленно. Я уже знал, чем позавтракаю: креветками и жареным картофелем. Ноги мои шагали по тротуару красиво.

После завтрака я остановил машину за четверть квартала от дома Синди. На дорожке стоял ее красный «мерседес». Вероятно, она ждала возвращения Селина и Брюстера. Ай-я-яй. Я включил радио — послушать новости.

— Дурак, — раздалось из приемника, — ты нисколько не продвинулся!

— Кто, я? — спросил я.

— Ты же один тут сидишь, а? Я огляделся.

— Да, — сказал я, — я тут один.

— Тогда давай пошевеливайся!

Это говорила со мной из приемника Леди Смерть.

— Слушай, крошка, я как раз занимаюсь твоим делом. Веду наружное наблюдение.

— За кем ты наблюдаешь?

— За знакомой Селина. Тут все завязано.

— И туфли у тебя тоже. Где Селин?

— В сортире с двухсоткилограммовым евнухом.

— Что он там делает?

— Остывает.

— Он мне нужен в целости и сохранности. Он мой.

— Я ничего ему не сделаю, крошка, честное индейское!

— Иногда, Билейн, мне кажется, что ты умственно неполноценный.