— Наверное, будет лучше, если я вам еще кое-что объясню. Ваша настоящая фамилия не Доллангенджер, а Фоксворт. Фоксворт — очень важная фамилия в Виргинии.
— Мама, — удивленно воскликнула я, — разве разрешается менять фамилию и писать другую, фальшивую, в наших свидетельствах о рождении?
— Конечно, господи, разумеется, — нетерпеливо ответила она, — закон разрешает менять фамилию. Видите ли, фамилия «Доллангенджер» тоже имеет отношение к нам до некоторой степени. Твой папа говорил, что это фамилия его далеких предков и посчитал ее забавной, и потом она хорошо выполняла свое предназначение.
— Какое предназначение? — спросила я. — Зачем было папе менять такую легкую в написании фамилию, как Фоксворт, на такую длинную и трудную, как Доллангенджер.
— Кэти, я устала, — сказала мама, падая в кресло. — Мне ведь так много нужно сделать, так много уладить юридических деталей. Очень скоро сами все поймете, я объясню вам. Клянусь быть абсолютно честной, но сейчас, пожалуйста, дайте мне перевести дыхание.
Ах, что это был за день! Сначала мы узнали, что какие-то таинственные «они» придут, чтобы забрать от нас все, включая дом. Потом оказалось, что и наша фамилия на самом деле не наша.
Близнецы уже почти спали, свернувшись у нас на коленях. Они все равно были слишком малы, чтобы что-то понять из разговора. Даже я в свои двенадцать лет, почти женщина, не понимала, почему мама не выглядела особенно радостной, направляясь к родителям, которых не видела пятнадцать лет. И потом, эти таинственные дедушка и бабушка, о которых мы до смерти отца и понятия не имели. Только сегодня мы услышали, что у нас было два дяди, погибших в несчастных случаях. Только сейчас меня осенила мысль, что наши родители жили нелюдимой жизнью еще задолго до нашего рождения, и что мы, в конце концов, были не в центре мироздания, как мне казалось раньше.
— Мама, — осторожно заговорил Кристофер, — твой огромный дом в Виргинии… — это, конечно, прекрасно, но нам очень нравится здесь. Здесь наши друзья, здесь нас все знают, все любят, и лично я предпочел бы остаться здесь. Разве ты не можешь разыскать папиного адвоката и попросить его, чтобы он помог нам остаться и сохранить наш дом и мебель.
— Да, мама, пожалуйста, давай останемся, — добавила я.
Мама снова резко поднялась и заходила по комнате. Потом она опустилась перед нами на колени так, что ее глаза оказались на одном уровне с нашими.
— А теперь послушайте, — велела она, взяв нас за руки и прижимая их к своей груди. — Я много думала о том, удастся ли нам остаться здесь, и если да, то как. Но это невозможно, совершенно невозможно, потому что у нас нет денег, чтобы платить по счетам, которые приходят каждый месяц, а у меня нет профессии, которая позволила бы мне работать и содержать четырех детей и саму себя. Посмотрите на меня, — сказала она, выбрасывая вперед свои руки, которые в этот момент показались нам ранимыми, беспомощными и красивыми. — Знаете, кто я? Просто хорошенькое, бесполезное украшение. Украшение, которое всегда верило, что найдется человек, который будет заботиться о нем. Я ничего не умею. Я даже не умею печатать. Я не знаю арифметики. Я не знаю, как вышивать красивые узоры нитками или шерстью. Такие люди не способны заработать деньги. А без них нельзя прожить, мои дорогие. Не любовь движет миром, а именно они, деньги. А у моего отца их столько, что он не знает, что с ними делать. И теперь у него единственный живой наследник — я. Когда-то он заботился обо мне гораздо больше, чем о моих братьях, и, наверное, теперь будет нетрудно снова завоевать его привязанность. Ему шестьдесят шесть лет, и он умирает от сердечного расстройства. Судя по тому, что моя мать написала на отдельном листке, которого отец не видел, он не проживет дольше двух-трех месяцев. Поэтому у меня будет достаточно времени, чтобы очаровать его и заставить снова полюбить меня. А когда он умрет, все его состояние будет моим. Моим! Нашим! Мы навсегда освободимся от денежных тягот. Мы сможем поехать куда захотим, делать все, что нам вздумается, путешествовать, покупать все, что угодно. Я говорю не о миллионе или двух, а о многих, многих миллионах — может быть даже миллиардах. Когда у людей столько денег, они даже не знают их численного выражения. Они вложены повсюду, и им принадлежат разные вещи, такие, как банки, авиакомпании, отели, универмаги, пароходства. Вы даже вообразить себе не можете, какая империя находится под контролем вашего дедушки, даже сейчас, когда его дни сочтены. Он настоящий гений в области делания денег. Все, к чему он прикасается, превращается в золото.
Ее голубые глаза засверкали. Солнце светило через окна фасада, и его лучи алмазным блеском ложились на ее волосы. Казалось, что она уже владеет неоценимым богатством. Мама, мама, но почему все это открылось только после смерти отца?
— Кристофер, Кэти, вы слушаете, вы пытаетесь использовать свое воображение? Понимаете, на что способен человек с таким огромным количеством денег? Мир со всем, что ни есть в нем, будет вашим! У вас будет власть, влияние, уважение. Поверьте, очень скоро ко мне вернется расположение моего отца. Ему достаточно будет посмотреть на меня, и он поймет, что все эти пятнадцать лет мы были нелепо, бессмысленно отделены друг от друга. Он стар, слаб, и все время находится в комнате на первом этаже, за библиотекой, и за ним днем и ночью ухаживают медсестры, а слуги прислуживают ему на каждом шагу. Но только собственная плоть и кровь становится действительно важной для человека в таком состоянии, а я — все, что у него осталось. В первый вечер я подготовлю его к встрече с его четырьмя внуками и внучками, а потом я приведу вас, и он будет заворожен, очарован этим зрелищем: четверо красивых детей, само совершенство, он просто не сможет не полюбить вас, каждого из вас. Честное слово, все будет так, как я сказала. Я сделаю все, что отец потребует от меня. Клянусь жизнью, клянусь всем, что для меня свято и дорого — вами, которых я родила, потому что так сильно любила вашего отца, очень скоро я буду наследницей неправдоподобно большого состояния, и через меня любая ваша мечта сможет немедленно осуществиться.
Я сидела, раскрыв рот. Так поразительна была ее страстность. Взглянув на Кристофера, я поняла, что он тоже смотрит на нее в изумлении.
Близнецы были в мягкой полудреме и вряд ли слышали все, что она говорила.
Итак, мы собирались переехать в дом, огромный и богатый, как дворец.
В этом величественном дворце нас должны были представить царю Мидасу, который скоро отойдет в мир иной, и тогда мы получим все его деньги, а мир будет у наших ног. Мы будем неправдоподобно богаты. Я стану чем-то вроде принцессы! Но почему я не чувствовала себя счастливой?
— Кэти, — сказал Кристофер, улыбаясь своей лучистой, счастливой улыбкой, — ты все равно сможешь стать балериной. Я не думаю, что талант можно купить за деньги, также как я уверен, что деньги никогда не сделают из богатого бездельника хорошего доктора. Но до того, как придет время становиться собранными и целеустремленными, почему бы не побывать на празднике жизни?
Я не могла взять с собой серебряную музыкальную шкатулку с розовой балериной. Она считалась дорогой и была внесена в «их» списки, как ценный предмет.
Нельзя было снять со стены коробки или потихоньку взять одну из миниатюрных кукол: я не могла увезти ничего из того, что дарил мне папа, кроме маленького колечка с полудрагоценным камнем, сделанным в форме сердца, которое постоянно было у меня на руке. И, как сказал Кристофер, когда мы разбогатеем, наша жизнь превратиться в один нескончаемый праздник, одну длинную-предлинную вечеринку. Так живут все богатые люди, постоянно веселясь, когда они закончат считать деньги и составят план развлечений на будущее.
Развлечения, игры, вечеринки, невообразимое богатство, дом, похожий на дворец со множеством слуг, живущих в постройке над гаражом, где стоят, по крайней мере, девять дорогих автомобилей…
Кто бы мог подумать, что моя мать выросла в такой семье? Почему она постоянно спорила с отцом, пытавшимся ограничить ее траты, когда она могла просто написать домой и просто попросить, пусть униженно?
Я медленно прошла через прихожую в свою комнату и остановилась перед серебряной шкатулкой, где балерина делала арабески, когда крышка открывалась. При этом она могла увидеть свое отражение в зеркале. Я услышала, как шкатулка прозвенела свою мелодию: «Кружись, балерина, кружись…» Я могла ее стянуть, если бы у меня было куда ее спрятать.
Прощай, моя розовая комната! Прощай, моя маленькая белая кровать с прошитым швейцарским одеялом, под которым я болела корью, свинкой, ветрянкой.
Прощай, папа, теперь я не смогу представить, как ты сидишь на краю кровати, взяв меня за руку, или приносишь мне из ванной стакан воды. На самом деле мне совсем не хочется уезжать, папа, я бы лучше осталась здесь, где все напоминает о тебе.
