Эми Шимизу в задумчивости чуть запрокидывает голову. Тонкая золотая цепочка грациозно огибает шею: наверно, раньше на ней висел кулон. Может быть, она его потеряла? Или сняла? Нет ни обручального кольца, ни других украшений.
— То есть считать безопасность труда делом скорее коллективной ответственности, нежели индивидуальной, — думает она вслух. — Искать вереницу причинно-следственных связей. Но где у последовательности начало и конец? Кого и что надо в нее включать? Того, кто поставил нереальную задачу, или того, кто взялся ее выполнять, зная, что у него начинается радикулит? Врача, не увидевшего симптомы заболевания, или жену, не заметившую подавленности, профессионального выгорания? Сетку надбавок и премий, которая поощряет к переработкам, или тяжелый развод, захвативший все мысли? Кадровая политика, диктующая быстрые перемены, или пугающие цифры безработицы? Ливень, сокративший видимость в момент, когда Кристиан П. съезжал с шоссе?
— К черту политкорректность, — прерывает ее Пакс. — Поиск причин — это мутная туфта, поиски виновного ничего не решают.
Он умолкает, испуганный смелостью и грубостью собственной формулировки. Он чувствует, как превращается в крошечную, ничтожную, не нужную точку посреди огромной пустоты. Как у него это вырвалось? Он боится, что шокировал Эми Шимизу, но та кивает головой.
— Даже очертив границы ответственности, невозможно все предвидеть, оформить правилами, процедурами, — соглашается она, — при самых похвальных намерениях и полном бескорыстии. Как бы ни соблюдал правила движения водитель машины, он не помешает ребенку выскочить на дорогу за мячом. Есть определенная неустранимая зона риска, состоящая из случайностей, перепутий, эксцессов, которые не укладываются в рамки закономерности.
Она глубоко вздыхает, полуприкрыв веки.
— Жить значит рисковать.
Ее тонкое тело вдруг застывает, как будто каменеет. Взгляд уходит, парит, исчезает где-то за стенами — совсем как во время нашей первой встречи, замечает растерявшийся Пакс. Она как будто покинула свое тело. Машинально он поднимает глаза, словно рассчитывая увидеть ее зависшей у потолка. Спохватывается: что за дикая мысль. Но Эми Шимизу определенно сейчас не с ним, она вне досягаемости. Она вязнет и топчется в липкой тине собственной судьбы, где главное уже не Кристиан П., а невозможность защитить близких от непредвиденного.
Несколько секунд — и она бледнеет, мертвеет, застывает, как мумия. Не зная, что именно так внезапно вырвало ее из общей беседы, Пакс строит предположения: должно быть, кончина Кристиана П. серьезно тронула молодую женщину. Вряд ли они были просто сослуживцами… Наверно, друзьями? Любовниками? За этой мыслью возникает другая, трудно формулируемая мысль, в которой смешаны ревность, влечение и жалость. Он хочет оживить эту женщину, обнять ее, вернуть ей ту радость, которой она себя лишила. Он не осознает, сколько в этом желании самонадеянности, насколько оно связано с его собственным мучительным прошлым. Он чувствует прилив новой энергии, которая прогоняет тени. Слова льются, рожденные десятками сыгранных ролей, всеми этими утешителями, адвокатами, психологами, отцами, сыновьями, братьями, наперсниками. Он говорит о неведении, неполном знании, неуверенности — основе всякого существования и матери всех страхов, которая опутывает, сковывает, душит и его тоже. Мало-помалу краски возвращаются на щеки Эми.
Она снова здесь.
Больше того: у нее на губах — тень улыбки.
— Возможно, надо признаться в собственной неуверенности, — вздыхает она. — Наверно, это и есть мужество.
Он кивает и тоже улыбается. Их взгляды на миг соединяются, потом расходятся. Позднее они смогут точно определить тот короткий промежуток времени, когда их отношения разительно меняются: все еще невидимо, но все уже есть — в этой улыбке, разделенной на двоих. Они перешли границу и уже не вернутся назад. Беседа может снова обратиться к тренингу, к техническим параметрам, расценкам, графику: в ближайший вторник Пакс покажет Эми семинарский центр, где будут собираться участники, потом они увидятся, чтобы окончательно утвердить рабочий текст участников и порядок модулей. Они расстаются легко, потому что знают, что скоро встретятся снова.
Покидая офис, Пакс с изумлением обнаруживает, что вокруг — глубокая темнота. Она укутывает город, освещенные окна прорезают ее желтыми клеточками, уже очень поздно. Он посылает сообщение Элизабет: «Встреча прошла продуктивно. Контакт установлен».
Эми Шимизу закончила работу с очередными досье. Можно идти домой, но она все сидит за столом, прямо держа спину и сложив ладони на коленях. Она слушает тишину, ей хочется, чтобы она длилась вечно.
Но начинает вибрировать мобильный телефон, и на экране возникает послание от Алексиса, который ждет и нервничает.
«Далласский клуб покупателей»
Их любовные отношения начинаются через три недели после первой встречи. Пакс предложил Эми обсудить за бокалом вина недавнее занятие для ветеранов предприятия (персонал Demeson разделен на шесть групп, которые будут проходить тренинг поочередно вплоть до начала декабря). Некоторые настроены негативно — в основном это ближайшие сотрудники Кристиана П., и Пакс решил «по ходу» внести кое-какие изменения. Эми сразу согласилась. Они вместе выбрали террасу, красиво затененную деревьями, где на стульях разложены пледы и где они будут почти одни. Высокие инфракрасные обогреватели усиливают интимность обстановки, официант ненавязчиво принимает заказ: ему — водку с мартини, ей — бокал белого вина. Она колеблется: сто лет не была в кафе или в баре. Забыла коды поведения. Не зная правил, не имея привычки, она вынуждена импровизировать. Он сразу глотает половину рюмки, она отпивает по глоточку, словно мелкими шагами идя по неосвещенной дороге.
С обсуждением последних деталей программы покончено, беседа уходит в сторону. Эми расспрашивает Пакса о его профессии. Ей интересно не развитие природного дара, способность влезать в чужую шкуру, более или менее удачные роли и фильмы или взлеты и падения самолюбия, а присущая профессии зависимость, переменчивость судьбы, финансовая неустойчивость.
— Как можно по доброй воле выбрать такую… (она подбирает слово) нестабильность?
Пакс думает, что ответить. Когда он в семнадцать лет выбрал этот путь, то ничуть не представлял себе, что его ожидает. Он верил, что скоро его имя появится на афишах, написанное большими буквами, представлял себе профессию актера абстрактно, наивно, думал, главное — труд, талант, даже гениальность в случае отдельных счастливцев. К тому же себя он считал довольно одаренным. После курсового экзамена один из педагогов даже отметил: запоминающаяся актерская работа. В то время юноша еще колебался между актерством и учебой на юриста, но эти слова позволили ему пойти против воли родителей, которых актерское будущее пугало.
А потом как-то его друг с того же театрального курса заметил, что отзыв преподавателя мог и не быть комплиментом: тот славился сарказмом и любовью к тонким издевкам. Такой удар мог сбить Пакса с ног, но он выстоял, и только с дружбой было покончено. Разве настоящий друг позволит себе подобный намек? Разве настоящий друг усомнится в таланте того, кого он будто бы любит? И даже если есть сомнения, настоящий друг держал бы их при себе, понимая, что такие мысли глубоко обидны. По иронии сцена, о которой шла речь, была отрывком из мольеровского «Мизантропа». Пакс не без лихости парировал другим пассажем из той же пьесы, глядя прямо в глаза коварному однокурснику:
Я — друг вам? Вот еще!.. Скажу без дальних слов:
Я с вами до сих пор действительно был дружен,
Но, знайте, больше мне подобный друг не нужен.
Повязка спала с глаз: я вас узнал вполне;
В испорченных сердцах не нужно места мне.
