Ее стихи всегда написаны от обнаженного “я”, которое не прячется за иронию, за тон объективности, не прикрывается ролями и масками. Вера Павлова вводит в поэзию то, что обычно оставалось за скобками, на вырванных из дневника листах, хотя и волновало, может быть, гораздо больше, чем все остальное, говорит о том, что Ахматова называла сором, из которого растут стихи, “не ведая стыда”. А этот “сор” и есть наша подлинная, неприкрашенная жизнь. Таким образом, Павлова преодолевает границы между жизнью и литературой, границы, которые давно прогибаются под напором современной словесности.
За ее смелостью и раскованностью стоит стремление быть точной в каждом слове, отражающем глубоко личное. Павлова находит слова для тех моментов, когда “дар речи” становится “постылым”, а “дар жеста” — “заветным”. Здесь ошибки не прощаются, как и “описки на теле”. И она говорит о любви как никто другой. В ней есть отклик на каждое прикосновение, на каждое впечатление извне, каждый толчок сердца изнутри. Она переплавляет в поэзию всю фактуру жизни. Внешнее перестает быть внешним, если оно так задевает душу.
Павлова открывает новые связи в мире, рискованно сопоставляя, вписывая в контекст культуры не только жизнь души, но и тела. И это не воспринимается как кощунство, ведь все мы из первородного сада и “только смертный грех бессмертен”. В стихах Павловой нет ощущения греховности любви, потому что, “если где-то прибудет любви — / во всей вселенной прибудет. / И этим она пребудет”. Потому что настоящая любовь, как истинная вера, — это способность человека отдавать себя без остатка, не требуя доказательств:
Да святится имя Твое.
Да приидет отчество Твое.
Господи, да что же это я?
Да будет воля твоя.
Ее лирическая героиня жизни без любви не представляет, потому что “разлюбить — умереть”. Мир, где есть “я”, но уже нет Другого, — мертвый мир. Покой воспринимается как неестественная ситуация, как жизненный упадок. Женщина у нее всегда любящая, а любовь — чувство творческое (“дробь песнь”), которое высвобождает такие силы души, о каких человек и не подозревал до этого. Любовь сродни вдохновению. Традиционная для культуры трактовка мужчины как одухотворяющего и преображающего женщину начала не всегда уместна в лирике Павловой. Все мы уже однажды созданы Творцом, кто из праха, из глины, кто из ребра. Но все мы — сырой материал, который преображается (или нет) в течение жизни.
Вот он, мой первый мужчина,
растерянный, обнаженный,
сделанный богом из глины,
из глины необожженной.
Не бог мужчин обжигает —
мужчин обжигают жены,
а бог, он женам мешает —
мужчина необожженный
угодней богу.
И в любви не всякий мужчина равен женщине, которая с ним рядом.
Ева была влюблена
в Создателя, а не в Адама.
Вот в чем ее драма.
Вот в чем ее вина.
Потому что хоть и “из твоего ребра”, но “вся тебе поперек”, если ты не “создатель”. Довоплощением через любовь столько же женщина обязана мужчине, сколько мужчина женщине. Но женщина гораздо требовательнее в любви, потому что на нее изначально возложена ответственность за содеянное и за продолжение жизни. За свой извечный интерес к миру женщина расплачивается всю жизнь. “Была невинна, стала кругом виновата / в одну минуту, даже еще быстрее”. Правда, это из стихотворения о потере физической невинности. Но виновата и там и здесь женщина, а не мужчина. Виновата и в близости, и в плодах близости, и в жизни их, и в смерти, и в том, что не такая, как мужчины.
Несмотря на боль, в стихах Павловой нет надрыва и надлома, после них остается светлое ощущение. Может быть, дело в предельной меткости, в лаконизме, которые упорядочивают хаос, придают стройность окружающему миру и вселяют надежду?
Любовь в поэзии Веры Павловой часто отражена как тревожное единство противоречивых чувств:
В трех временах единосущен,
в трех лицах неделим
глагол любовь. Как хлеб, насущен,
как смерть, непобедим.
Люблю: отрава дробь отрада,
лекарство дробь болезнь.
Любима: кара дробь награда,
отчаянье дробь песнь.
Она убеждена, что “любовь — аксиома”, но все же каждый должен подтверждать ее своим личным опытом. Потому что любовь одинаковая и разная. Сколько уже существует в поэзии определений любви, но каждое новое (талантливое) не оказывается лишним. И Павлова с ее краткостью и пристрастием к формульным определениям пополняет этот список словами особенными: “Любовь — опасный абсцесс по оси абсцисс, / где в точке Ах — я растеряна, ты расстроен”, “Любовь — круговая поруха, / проруха на саване дней”. Встречаются целые стихи-миниатюры-определения любви (“Любовь — простое число”, “Любовь — бесконечный канон…”, “Нет, не морковь. И не редиска…”, “Не петли шелковы с балкона…”). На одном из выступлений Павлова сказала, что в сборнике “Вездесь” слово “люблю” встречается 144 раза, как выяснилось при специальном подсчете. О том же говорят и рассыпанные в стихах признания: “я ужасно люблю / писать Люблю, говорить „Люблю””.
В поэзии Павловой есть удивительное доверие к телу. Всех нас учили мыслить и действовать рационально, некоторых учили прислушиваться к своему сердцу, и, наверное, никого никогда не учили прислушиваться к своему телу. А это не менее важно. И вообще, сердце — это тело или душа? Извечный вопрос: “Где находится у человека душа?” Все предполагаемые места — это части тела. Познание себя — это и познание своего тела, и вот что бывает, если его игнорировать:
Думал, что я струшу?
Думал, кишка тонка?
Тело сбросило душу,
как скакун седока,
за вздорность, жестокость, чванливость,
за то, что блядь и ханжа,
за то, что любить разучилась…
С девятого этажа.
Поэтому полнота восприятия жизни воплощается у Веры Павловой и в умении воспринимать, открывать себя как сложное единство, не выбирая — “кожа” или “душа”. И хотя тело для нее знаменует высшую целесообразность бытия, в ее стихах не существует противопоставления Евы и Психеи. Чего больше? Ничего не больше. Ведь только когда “посеешь душу — пожнешь любовь”. Душа — это первое, что устремляется навстречу любимому человеку, что мы сразу отдаем ему. А может быть, тело? Что откликается первым на любовь — душа или тело? Поди разберись.
Влюбилась, но не по уши — по пояс.
А выше пояса — сплошная совесть.
Сними ладонь с моей груди, любимый
Моей бессовестною половиной!
И любовь у Павловой — одна из основных форм неуемной жизненной энергии, жажда пережить все многообразие чувств. Все по максимуму: и жизнь, и любовь, и творчество. И “желать меньшего — / самоубийство”. Она верна себе, и в этом ее неопровержимая логика и достоинство.
Кой-кого просила,
что греха таить,
чтобы дал мне силы
больше не просить,
но просила больше:
Дай быть собой.
Но вскрикивала: Боже!
Вместо нет и ой.
Не случайно в стихах Павловой часто появляется образ плывущего против течения. Ведь это очень тяжело — оставаться собой. От этого бывает больно и себе, и окружающим. Но надо. Поэтому “я плыву по-собачьи / против течения слёз”. По-собачьи, потому что как умею, так и плыву. А никто нас не учил, как оставаться собой и что для этого делать. И нечего принимать здесь гордые позы. У Веры Павловой и нет гордых поз и пафосных слов. Ее жизненный принцип “раствориться, / чтобы остаться навек”. Это единственный способ для человека, чтобы “душа сбылась”, и единственный путь для поэта, чтобы его творчество было подлинным.
Любовная ситуация в ее стихах нередко дается зрительно, с обращением по всем пяти чувствам, с подробным описанием телесности. Для нее характерна не недосказанность, а скорее наоборот — стремление сказать именно о том, о чем в стихах до нее не говорилось. Эта новизна проявлена не только на тематическом уровне, но и в лексике, и в строении стиха.
“Фирменный” жанр Павловой — лирическая миниатюра, вернее, даже не жанр, а способ мышления, эстетическая программа. Афористичные высказывания бьют в упор, заставляют вздрагивать, как слова, обращенные лично к тебе или незаконно подсмотренные в чужом дневнике и ожегшие предельной искренностью. Ее принцип точности — это “форма протеста” против оползня жизни, против беспорядка окружающего мира. Ее стихи наполнены конкретными деталями, диалогами, иногда сведены до емкого перечня. Математические термины и знаки, присутствующие в стихах, так и напоминают о возможностях поверить алгеброй гармонию, говорят о попытке жить сердцем, но ценя разум, упорядочивающий мир и постигающий его законы.
