Картинка, которую Гарп рассматривал во сне, относилась к высшей категории порнографических снимков. Классифицировались они по степени откровенности изображения. Если были видны только волосы на лобке, снимок назывался «зарослью»; если был виден половой орган, опушенный волосами, картинка именовалась «бобриха»; «бобриха», естественно, ценилась выше «заросли». Если же виднелись внутренности «бобрихи», это была уже «открытая бобриха». Ну а если при этом она еще и блестела, то это был шедевр порнографии — «влажная открытая бобриха», — означавший, что женщина не только обнажена, приняла позу, но и готова.
Во сне Гарп разглядывал то, что борцы называли «влажной открытой бобрихой». Вдруг ему послышался детский плач. Он оторвался от картинки и увидел: по лестнице спускаются дети — чьи, неизвестно. Но их вели Хелен и Дженни; дети шли мимо, и он стал лихорадочно прятать от них журнал. Спавших наверху детей что-то разбудило, и вот они идут в подвал, в бомбоубежище. Тут начали рваться бомбы, посыпалась штукатурка, замигали лампочки, и на Гарпа накатил неодолимый ужас. Дети шли по двое и плакали, а Хелен и Дженни вели их в укрытие, невозмутимые, как и полагается быть медицинским сестрам. Изредка они бросали на Гарпа грустный и вместе с тем презрительный взгляд, точно это он их всех подвел и бессилен теперь помочь им.
Может, надо было следить за вражескими самолетами, а он упивался «влажной открытой бобрихой»? Как бывает во сне, он не мог понять, почему в нем так сильно чувство вины и почему у них такой обиженный вид.
Последними шли, держась за руки, Уолт и Данкен. Маленький Уолт плакал, как в ту ночь, когда его мучил кошмар и он никак не мог проснуться. «Я вижу страшный сон, — хлюпал Уолт. Взглянул на отца и почти крикнул: — Я вижу страшный сон!»
Но в этом сне Гарп не мог спасти мальчика от кошмара. Данкен обернулся к отцу. На его красивом юношеском лице застыла молчаливая мужественная покорность. Им с отцом был ведом один секрет — это не сон, и Уолту уже ничем не поможешь.
— Разбуди меня! — плакал Уолт, но длинная двойная цепочка детей уже почти скрылась в бомбоубежище. Вырываясь от Данкена (Уолт едва доставал ему до пояса), он то и дело оглядывался на отца.
Гарп не шевельнул пальцем, не сказал ни слова, не попытался сбежать по лестнице, ведущей куда-то вниз. Осыпающаяся штукатурка делала все белым. Бомбы за окном продолжали падать.
— Это сон! — крикнул он вдогонку сыну. — Это просто плохой сон!
Но Гарп знал — это неправда.
Тут Хелен толкнула его, и он проснулся.
Вероятно, Хелен боялась, что безудержное воображение Гарпа, этот мучивший его амок, устремленный сейчас на Уолта, может перекинуться на нее. И тогда неизбежно разоблачение.
Хелен была уверена, что полностью контролирует происходящее; во всяком случае — самое начало событий. Открывая дверь кабинета и застав, как всегда, перед ней чуть сутулившегося Майкла Милтона, Хелен пригласила его войти, закрыла за ним дверь и быстро поцеловала в губы, обняв его тонкую шею, так что он едва смог перевести дух, и раздвинув коленкой его ноги; от неожиданности он двинул ногой по корзинке и выронил на пол тетрадку.
— Обсуждать больше нечего, — сказала Хелен, обретая дыхание. Она быстро провела языком по его верхней губе, хотела разобраться, нравятся ли ей его усы. Решила, что нравятся, по крайней мере в эту минуту.
— Поедем к тебе, — сказала она. — Больше некуда.
— Я живу за рекой.
— Знаю. У тебя там чисто?
— Конечно. И отличный вид на реку.
— Вид меня не волнует, — сказала Хелен. — А вот чистота — да.
— Довольно чисто. Но можно сделать почище.
— И поедем на твоей машине.
— У меня нет машины, — ответил он.
— Знаю, что нет. Где-то придется взять.
Он улыбнулся; Хелен, надо признаться, застала его врасплох, но теперь он опять обрел присущую ему самоуверенность.
— Прямо сейчас? — Он прижался губами к ее шее, коснулся груди. Хелен высвободилась из его объятий.
— Возьми напрокат, — сказала она. — Мы никогда не будем ездить на моей; и никто никогда не должен видеть нас вместе — ни на улице, ни в автобусе. Если кто-нибудь узнает, все кончено. Ты понял?
Она села за стол, а он, почувствовав, что она не зовет его к себе, тоже сел, где всегда — на стул для студентов.
— Понял, — ответил он.
— Я люблю мужа и никогда не причиню ему боль, — пояснила Хелен, и Майкл Милтон сообразил — улыбаться не следует.
— Пойду за машиной сейчас же, — сказал он.
— И приберись в квартире или скажи, чтобы прибрались.
— Непременно, — ответил он. И рискнул чуть-чуть улыбнуться.
— Какую машину лучше взять?
— Мне все равно, — ответила она. — Лишь бы ездила, а не стояла вечно на ремонте. И чтобы спереди сиденье не разделялось на два.
У него на лице изобразилось такое недоумение, что Хелен пришлось пояснить:
— Я хочу, чтобы мне было удобно лежать. Я положу голову тебе на колени, и никто меня не увидит.
— Не беспокойся, — он опять улыбнулся.
— Городок у нас маленький. Пойми, никто ничего не должен знать, — сказала Хелен.
— Не такой уж он и маленький, — возразил Майкл Милтон.
— В этом смысле любой город маленький, а наш и подавно. Хочешь, я тебе сейчас кое-что скажу?
— Что именно? — спросил он.
— Что ты спишь с Марджи Толуорт. Она занимается у меня литературной композицией на втором курсе, — сказала Хелен. — И еще ты встречаешься с совсем молоденькой студенткой из класса Дерксона. Она, кажется, первокурсница, но я не знаю, спал ли ты с ней. Если нет, то не по своей вине. Насколько мне известно, ты пока не трогал никого из своих сокурсниц. Наверняка я кого-нибудь пропустила. Но тогда, скорее всего, это было еще до меня.
Майкл Милтон был и застенчив, и самоуверен, а на сей раз полностью потерял контроль над своим лицом. То, что увидела Хелен, ей не очень понравилось. И она отвернулась.
— Вот как мал наш городишко, — продолжала Хелен. — Если я буду твоей, никого другого быть не должно. Эти юные создания все замечают, а я знаю, какие они болтливые.
— Понимаю, — сказал Майкл Милтон, готовый, кажется, записывать ее слова, как лекцию.
Хелен вдруг о чем-то подумала, и на лице у нее отразился испуг.
— А у тебя есть водительские права? — спросила она.
— А как же! — ответил Майкл Милтон, оба рассмеялись, и Хелен опять успокоилась, но когда он, обойдя стол, наклонился поцеловать ее, она покачала головой и жестом отстранила его.
— Здесь ты никогда больше не дотронешься до меня. В этом кабинете не может быть никаких интимностей. Дверь я не запираю. Не люблю даже закрывать ее. Так что, пожалуйста, открой дверь, — велела она, и он без слов повиновался.
Он нашел машину, огромный старый «бьюик» с деревянными панелями по бокам. Выпуска 1951 года, тяжелый, сверкающий старомодным никелем и настоящим дубом. Весил он почти полторы тонны, требовал 3,5 литра масла и 80 литров бензина. Новым он стоил 2850 долларов, но Майклу Милтону удалось купить его за шестьсот.
— Восьмицилиндровый, на 320 кубиков, с усилением рулевого управления и картеровским карбюратором, — говорил продавец Майклу. — И не слишком проржавел.
Машина была тусклого, неприметного цвета свернувшейся крови, шириной два метра, длиной пять. Переднее сиденье было такое длинное и глубокое, что Хелен могла вытянуться на нем, почти не сгибая колен и даже не кладя головы на колени Майкла Милтона. Но в этот раз она положила, потому что ей нравилось смотреть на приборную доску. Ей нравилось лежать на коленях Майкла, чувствуя, как напрягаются мышцы его ноги и слегка двигается бедро, когда нога переходит с тормоза на газ. Голове было покойно лежать на этих коленях, потому что у машины не было сцепления и водитель работал только одной ногой, да и то нечасто. Майкл Милтон, предусмотрительно переложил мелочь в левый карман брюк, справа были только мягкие бороздки вельветовых штанов, оставлявшие едва заметный отпечаток на щеке Хелен, да еще иногда ухом или шеей она чувствовала эрекцию.
Минутами она воображала, что берет его в рот, и они мчатся через весь город в большом автомобиле с радиаторной решеткой, похожей на рыбью пасть, и надписью «бьюик-8», выложенной поперек зубов. Но Хелен сознавала, это небезопасно.
Скоро начались неожиданности: Марджи Толуорт перестала заниматься в семинаре Хелен и даже не потрудилась объяснить причину ухода — первый намек на то, что тайна их встреч известна. Хелен боялась, что дело не в отсутствии интереса, а в чем-то другом, и пригласила мисс Толуорт к себе в кабинет поговорить о причинах принятого решения.
Марджи Толуорт училась второй год и знала, что имеет право в начале семестра поменять семинар без каких-либо объяснений.
— Разве я обязана давать объяснение? — спросила она, нахмурившись.
