Антон спрашивал соседей:
– Вы же говорили – весь аул глупым не бывает. Почему же все хотите убежать? Это же глупо.
Армяне говорили:
– А что делать, Сынок? И вообще, «весь аул глупым не бывает» – это абхазская поговорка. А мы армяне.
– У вас что получается? – гневно возражал Антон. – Нет родины?
– У нас родина – Армения, – печально отвечали армяне.
Возразить на это ему было нечего.
Дауншифтеры Адель и Наденька вообще сказали Антону, что их родина – Тибет.
Абхазы были упрямее армян. Они ни в какую не соглашались ни переносить, ни закатывать под слалом-супергигант свое древнее святилище и кувшин с вином, с помощью которого каждый год Мир создается заново. Пришлось потеющим, во‑первых, пообещать святилище не только сохранить на территории спорта, но и обнести красивой оградой художественной ковки и сделать достопримечательностью абхазской истории для туристов, достопримечательностью платной, так что святилище обеспечит всем абхазам безбедное существование, что, в общем-то, и призвано сделать святилище. Плюс всем абхазам обещаны были новые дома, каждой семье – один новый дом, десять на двенадцать, с мансардой и кафе на цокольном этаже, и дома эти абхазы смогут использовать как частные гостиницы для туристов, что, опять же, обеспечит безбедное существование. Все эти доводы в сумме подействовали. Абхазы пришли к Кучке Аублаа.
После того как при сотворении Мира принял на себя все болезни, молодой жрец Кучка месяц лежал. Но за три дня до того, как к Кучке пришли абхазы, к нему приходил Ибрагим – Сократ привозил его в коляске. Ибрагим сказал Кучке:
– Придут к тебе, скажут: «Может, уступим?» Скажи «да». Пусть уступят. Так будет лучше. А потом опять будет как было. Святилище было и будет.
Ибрагим видел будущее. Так сказала Антону Аэлита однажды. На три дня вперед он точно видел. Через три дня абхазы пришли к молодому жрецу Кучке и сказали, что им предлагают дома и много чего еще, только чтобы они не мешали празднику спорта. И Кучка сказал:
– Уступите. Так будет лучше.
Была только одна семья, которая уходить или уезжать никуда не собиралась. Семья Аублаа. Ибрагим сказал:
– Скоро не будет этого дома. Но ничего. Лестница останется.
Сократ и Аэлита очень расстроились, когда Ибрагим так сказал. А Кучка даже не поверил Ибрагиму и ответил:
– Я все время в доме лежу. Захотят сносить дом – пусть сначала снесут меня.
Ибрагим сказал:
– Хорошо. А я наверх поднимусь. Захотят грушу спилить – пусть сначала спилят меня.
Ибрагим попросил Антона, Сократа и Аэлиту перенести его на руках к груше. Перенос Ибрагима на руках оказался задачей ненамного более легкой, чем перенос армянского кладбища. Он занял два дня. Несли Ибрагима Сократ с Антоном короткими переходами с передышками. Ибрагим только на вид казался сухим, а был тяжелым, как камень, и был к тому же с саблей, при полном параде. К концу второго дня Ибрагима посадили под грушей, а Сократ с Антоном легли под священным деревом и долго лежали без сил, без движения, как Бестужев-Марлинский, нашедший здесь покой.
В последующие дни руками Сократа и Антона над Ибрагимом сооружен был навес на случай дождя. Антон предлагал даже для Ибрагима сделать домик на дереве – для защиты от зубробизона, но Ибрагим над этой идеей посмеялся, сказал, что он не дрозд, чтобы жить на дереве, и что зубробизона он не боится, потому что у него сабля есть.
Так Ибрагим стал жить под деревом. Сократ теперь большую часть дня проводил рядом с ним. Антон – тоже. Аэлита им троим снизу, из дома, приносила еду.
Сократу предстоящая осада и кровопролитная битва с врагами явно казалась хорошим способом снискать славу. Он ходил важный.
Войско осаждающих не появилось, зато вместо него вскоре появились тучи на небе и начались июньские дожди. Они были даже длительней и беспросветней майских. Дожди шли стеной с утра до утра без передышек, без перерывов. Все это время Ибрагим сидел под навесом – вернуть его обратно в дом было просто невозможно. С ним сидели Сократ и Антон. Аэлита приходила каждый день, мокрая до нитки. Дождь шел неделю, прекращаясь только под утро на час или два, и Антон уже стал думать, что сбывается прогноз дяди Эдика – всемирный потоп второго созыва.
На восьмой день выглянуло солнце. К полудню стало даже жарко. Палатку удалось наконец высушить, натянув на ветках груши. Потом Ибрагим сказал Сократу и Антону, чтобы пошли в лес и собрали опят – вечером Аэлита пожарит. Ибрагим грибы любил – он вообще покушать любил. Вечером должна была прийти Аэлита, принести чачу – лекарство от простуды. На пятый день дождей кашлять начал Антон. Но старик, договорившись об этом с Антоном, тоже стал хрипеть, а потом симулировать кашель начал, уже по общей их просьбе, и Сократ. Таким образом, чтобы уберечь от повальной простуды мужчин, Аэлита согласилась принести наверх чачи. Антон, памятуя рассказы Сократа, уточнил у Ибрагима, не будет ли на них сердиться дух Аибги за распитие спиртных напитков в горах. Ибрагим ответил, а Сократ его слова перевел Антону так:
– Дух видит, кто пьет, чтобы веселиться, а кто пьет, чтобы не грустить.
Антон за эти дни не просто промок и промерз, а многократно, раз сто, промок и промерз. Лето в горах – внизу, в деревне, и в горах – наверху, на высоте трех километров, – это были два разных времени года. Утром и днем наверху было так же тепло, как внизу, даже жарче, если солнце светило. Но когда шел дождь – тут было в сто раз тоскливей и неуютней, а ночью – в сто раз холодней и страшней. По ночам разжигали костер. Но дрова, чуть подсушенные рядом с костром, быстро кончались, а новые сухие дрова взять было негде – вокруг был потоп. Так что теперь глоток обжигающей, градусов семьдесят, чачи с горячей, хоть сто градусов пусть будет, закуской был для Антона заветной мечтой. Только теперь он понял, почему те, кто живет в горах, едят очень горячую пищу. Тот, кто промерзал и промокал хоть раз вот так, пять дней подряд, тот может есть и пить хоть жидкую сталь.
Антон и Сократ спустились вниз по горе и зашли в лес, где, по сведениям Сократа, в большом количестве появлялись опята, когда после дождей выходит из-за туч солнце. И действительно, скоро нашли целое море опят. Росли они в кавказском лесу не так, как в русском. Они вырастали прямо на деревьях, усыпая собой стволы, от земли на высоту второго и третьего этажа жилого дома, где собрать их было уже невозможно, или можно было, только если ты – бортник. Но и тех, до которых можно было дотянуться, было столько, что невозможно было собрать все. Поэтому Сократ собирал только самые красивые опята – с длинными плотными ножками и хорошенькими коричневыми шляпками. Антон тоже собирал. Они успели обойти всего одно дерево – только на нем опята можно было собирать до вечера; но Сократ брал только самые лучшие, поэтому, собрав десятка три отборных опят, он направился к следующему дереву. И Антон вместе с ним. Когда они обошли первое дерево и пошли ко второму, они остановились.
Потому что прямо на них смотрел зубробизон. Он стоял у дальнего дерева – толстой старой липы с расколотым надвое стволом. В расколе были россыпи опят. Зубробизон тоже выбирал самые лучшие – откусывал только шляпки опят и ел их. Жевать он перестал, когда увидел Антона и Сократа. Дальше зубробизон долго не думал. Он ударил рогами в старую липу. Удар был такой, что с липы градом посыпались куски коры, листья, сухие ветки и опята. Потом зубробизон уронил голову, выставил вперед рога и не помчался, а пошел к Сократу и Антону. Торопиться ему было некуда.
Мужчины тоже долго думать не стали. Они побежали. Зубробизон замотал громадной лобастой головой с таким выражением, что, мол, бегать ему не хочется, а хотелось бы убить их спокойно, но если надо бегать, то он будет, ладно. И побежал. Лес взорвался звуками – ломались с хрустом ветки, гулко дрожала под зверем земля.
Антон и Сократ опять бежали рядом. Мальчик на ходу прикидывал возможный путь к спасению. Но не находил. С одной стороны был молодой, легко преодолимый для зубробизона лес. С другой стороны, в ста шагах, был край склона Аибги, нависающего над пропастью, внизу шумела пограничная Псоу. Антон крикнул Сократу:
– Шашку!
Сократ не понял сразу, выкрикнул удивленно:
– Зачем?
А Антон закричал так, что мальчик перестал задавать вопросы:
– Шашку!
Сократ на ходу, едва не упав, достал и отдал Антону обрубок оружия. Он ему поверил.
Потом Антон крикнул Сократу:
– Уходи! – указав в сторону леса.
Сократ подчинился и тут же свернул. Но убегать далеко он не стал – отбежав, он остановился и стал смотреть, что будет дальше.
Антон добежал до края обрыва и остановился. Потом оглянулся. На него летели полторы тонны ярости: зубробизон, лохматый танк на тонких ногах, бежал на Антона, не разбирая дороги. Уже не было никакого смысла бояться. Убегать было некуда. Антон выхватил обрубок шашки и закричал. Антон закричал так, что зубробизон на ходу даже чуть вскинул голову – решил еще раз проверить, а правильно ли он сделал, что надумал убить такого врага. Но даже если бы он понял, что поторопился, – сделать уже ничего было нельзя. Он был слишком близко и бежал слишком быстро, и весил слишком много. Физика, которую так любил Гамлет, предопределила все. Антон в эту секунду сделал еще три шага – прямо к краю обрыва. Потом развернулся. И занес для удара руку с обрубком шашки.
