Уверенный, что гость явился, чтобы извиниться перед ним за отказ быть третейским судьей, глава наревской ешивы заговорил жемчужными словами Геморы, что, мол, мы живем в такое время, когда надо действовать во имя Господа, и что мудрец, посвятивший себя изучению Торы, не должен запираться в узких рамках Галохи. Опершись подбородком на рукоятку трости, реб Авром-Шая, по своему обыкновению, слушал и молчал. Реб Симха Файнерман продолжил говорить — на этот раз сочными обкатанными словами книг мусара, и его длинные холеные пальцы проворно побежали по волосяным струнам узкой золотистой бороды до самого горла. Но поскольку гость все еще молчал, реб Симха Файнерман тоже умолк. Лишь после этого реб Авром-Шая спокойно ответил реб Симхе, что глава наревской ешивы прав, надо что-то делать, но он не деятель. Он пришел, чтобы узнать, учится ли Хайкл-виленчанин с постоянством.
— Трудно сказать, во всяком случае, он проявляет больше интереса к разговорам с ешиботниками, чем к тому, чтобы сидеть и учиться, — ответил реб Симха, которого как холодной водой окатили, и с деланной наивностью спросил: — Он действительно ваш ученик?
Реб Авром-Шая понял колючий намек: он ничего не делает для преподавания Торы, а когда он все-таки подобрал себе ученика, тот оказался не из лучших.
— У Хайкла подходящая для учебы голова, и он по-настоящему велик в том, что касается чувств. — Уголки рта реб Аврома-Шаи растянулись в разгневанной улыбке, как всегда, когда при нем задевали честь Торы. — К сожалению, одной Геморы недостаточно, чтобы удержать его. Это я уговорил его остаться на зиму в Нареве.
Из этого ответа следовало, что глава наревской ешивы, где обучалась сотня парней, не понимал своего нового ученика. Реб Симха Файнерман успокоился, он не хотел ссориться с Махазе-Авромом и потому принялся заглаживать возникшую напряженность мягкими речами: нет сомнения в том, что Нарев окажет на виленчанина положительное влияние. В ешиве находится и его бывший директор из Валкеников реб Цемах Атлас, вернувшийся после многих лет скитаний, и он приближает к себе виленчанина.
— Реб Цемах Атлас все еще не уехал к своей жене в Ломжу? — воскликнул реб Авром-Шая и рассмеялся с сердечной болью. — Он не изменился!
В Нареве знали, что Махазе-Авром велел отослать директора валкеникской ешивы из местечка. Поэтому реб Симха ответил, что когда-то и ему тоже не нравилось поведение Цемаха-ломжинца, очень сильно не нравилось. Но теперь Цемах-ломжинец вернулся с покаянием, и он, реб Симха Файнерман, хочет понять, почему поведение реб Цемаха неподобающе. Реб Симха ожидал долгого спора и даже приготовился помочь гостю снять пальто. Однако Махазе-Авром встал, собираясь уходить, и ответил, что поведение реб Цемаха Атласа неподобающе потому, что после всех его переживаний в Валкениках и Амдуре он должен был вернуться к своей жене в Ломжу.
— Она женщина из светской семьи, и он женился на ней в то время, когда ушел от Торы. Теперь он хочет развестись с ней, но она не желает брать у него разводного письма, — сказал реб Симха, удивленный возмущением Махазе-Аврома. — Помимо того, что они не подходят друг другу, реб Цемах однажды разъяснил, что неспособен жить со своей женой, потому что он буквально, в прямом смысле, ощущает, что между ними стоит его первая, умершая невеста.
— И это называется вернувшийся с покаянием? Вернувшийся с покаянием бросает жену своей молодости на позор и страдания? А в какой это древней книге он вычитал, что позволительно позорить живую жену из-за умершей невесты? — пришел в еще большее раздражение реб Авром-Шая. С минуту он молчал, закрыв глаза, чтобы получше осмыслить это дело. — Кроме того, я не уверен, что его жена совсем ему не подходит. Если она не хочет брать у него разводного письма, это знак того, что он мог бы от нее добиться, чтобы она вела себя так, как ему надо.
На обратном пути в Нарев реб Симха Файнерман вел внутренний диалог с самим собой и долго раскачивался в разные стороны, как будто бы его так раскачивал поезд, до тех пор, пока не решил, что не будет вмешиваться. Прежде всего, он далеко не уверен, что реб Авром-Шая-коссовчанин прав. И, во-вторых, ему совсем ни к чему, чтобы его упрекали в том, что он отдалил вернувшегося с покаянием ломжинца, много сделавшего в свое время для ешивы. И, наконец, у него есть вещи поважнее, чтобы о них думать. Он несет ответственность за наревскую высшую ешиву и за связанные с ней начальные ешивы, да увеличится их число. Но Махазе-Авром просто удивляет! Он не хочет быть третейским судьей в споре между мудрецами Торы, умоляющими его, чтобы он нашел выход. Но зато вмешивается в отношения между мужем и женой, хотя ни он, ни она не просят его совета или приговора относительно того, как им себя вести. После того как реб Симха Файнерман вернулся в Нарев и узнал о войне Янкла-полтавчанина со старостой благотворительной кассы Сулкесом и о жуткой истории с логойчанином, он вообще больше не думал о семейных неприятностях реб Цемаха-ломжинца. Правда, с Хайклом-виленчанином он как раз хотел поговорить и сразу же, как скандал в ешиве немного утих, велел позвать к себе этого ученика.
— В Вильне к нам на постоялый двор приходил Махазе-Авром, чтобы спросить о вас, — сказал глава ешивы, раскачиваясь вместе со своим стендером. — Ваш ребе — великий гений, и он ценит вас, но мы не знали, что ответить ему на вопрос о вашем поведении.
В первую минуту Хайкл почувствовал жар во всем теле от радости, что ребе пришел спросить о нем. Однако он тут же нахмурился: ведь ребе велел ему остаться на зиму в Нареве, и получается, что в Вильне хорошо и без него. Глава ешивы увидел, что виленчанин печально молчит, поэтому спросил, хорошее ли место ему выделили для постоя.
— Хорошее.
А едой он доволен?
— Доволен, — снова коротко ответил Хайкл. Глава ешивы отпустил стендер и, выпрямившись, начал переминаться с ноги на ногу.
— У нас так заведено, что либо нам говорят, либо мы говорим. Мы слышали, что на собрании группы аскетов вы произносили речи, не подобающие ученику Махазе-Аврома. Вы сказали, что человек — это лишь очень небольшая часть Творения. И мы действительно должны восхищаться всем Творением, помимо человека, если видим во всем чудеса Творца, как Давид в псалме «Восхваляй, душа моя»[169]. Однако если мы хотя бы на мгновение забываем о том, что все является Творением Его, то наше восхищение природой — это идолопоклонство, как если бы мы поклонялись звездам и планетам, Боже упаси.
Слишком долго разговаривать с молодым учеником, да еще и на глазах у всех, глава ешивы считал ниже своего достоинства, поэтому кивнул головой в знак того, что разговор окончен. Но и после этого разговора реб Симха Файнерман не понимал, почему этот виленчанин, по мнению Махазе-Аврома, «по-настоящему велик в том, что касается чувств».
С тех пор как реб Цемах Атлас вышвырнул логойчанина из синагоги, никто не сомневался, что этот меднолобый еретик больше не сунется даже на кухню, чтобы поесть. Однако вместо радости, что они наконец от него избавились, у всех на сердце осталась какая-то тоска. Ешиботников точила глубоко потаенная обида на вернувшегося с покаянием за то, что тот так схватил и швырнул своего бывшего ученика — и раз, и еще раз! Подобную жестокость не увидишь у деликатного человека, тем более у сына Торы. Каждый понимал, что именно потому, что реб Цемах прежде так много заступался за логойчанина, чтобы его не удалили из ешивы, теперь его гнев на него так велик. И все-таки оставался вопрос, откуда у вернувшегося с покаянием так много злобы и ярости? Всем это очень не нравилось, а у некоторых старших ешиботников возникло подозрение, что годы бед и скитаний ломжинца еще не закончились.
У приближенных главы ешивы тоже было множество претензий. Зундл-конотопец часами изучал мусар, читая книги вслух рассерженным хриплым голосом, как будто отрезал от своего тела куски мяса тупым ножом — и все же не мог вырвать из себя обиду. «Так-то вы берегли ешиву?» — кричал ему глава ешивы. И ему тоже хотелось крикнуть в ответ: «Вот она, ваша благодарность за то, что я так и остался старым холостяком, чтобы помогать вам управлять ешивой?» Реб Дов-Бер Лифшиц никак не мог простить главе ешивы, что тот бросил ему вымоленное одолжение и велел все-таки Янклу-полтавчанину отправиться искать местечко для новой начальной ешивы с таким же пренебрежением, с каким в канун Пейсаха отдают зачерствевший кусок халы для обряда сожжения квасного или как вытряхивают карманы в Новолетие во время обряда ташлих[170].
Один только полтавчанин расхаживал веселый, именно теперь Янкл увидел, какая сила у него есть в ешиве. Сколько на него ни доносили со всех сторон, а глава ешивы ему худого слова не сказал. Его только попросили поехать подыскать место для реб Дов-Бера-березинца, а заодно уж не бросаться какое-то короткое время в глаза старосте благотворительной кассы Сулкесу. У Янкла был еще тайный план, о котором никто не должен был знать. Он остановился рядом с Хайклом и расспросил его, на какой улице в Вильне живет Мейлахка, как зовут его родителей и чем они занимаются. Хайкл сообщил ему все подробности и спросил Янкла, почему его это интересует.
