В уголке сидел Шимшонл-купишкинец, пришибленный святоша, как его называли в ешиве. На спинке скамьи над его головой была прилеплена свечка, и от ее желтоватого отсвета на его щеке восковое лицо купишкинца стало похожим на лицо покойника. Он непрерывно раскачивался и бормотал что-то из своих книжек по каббале, из проповедей злобных проповедников и завещаний богобоязненных старцев детям их детей. Хайкл несколько раз прошел мимо него и наконец остановился. Он хотел знать, ведет ли и купишкинец ту же войну с соблазном зла, насылаемым сатаной.
— Реб Шимшонл, расскажите мне о своем видении Торы, — начал Хайкл по новогрудковскому обыкновению.
Скорчившийся ешиботник распахнул свои бегающие глаза и затараторил непослушными губами:
— Мидраш говорит, что прежде, чем молиться, чтобы слова Торы вошли в его тело, пусть человек сначала помолится, чтобы в его тело не вошли яства, чтобы он не наслаждался едой. В сочинении одного древнего мудреца сказано, что, когда кто-либо перестает есть посреди трапезы для того, чтобы не наслаждаться едой, это засчитывается ему за принесение жертвы. От одной вещи позволительно получать удовольствие — от горького хрена, который едят на пасхальный седер. Надо съесть кусок размером с маслину, а если кто-то съест больше, то это похвально. Великий реб Арон-Лейбеле, да благословенна будет память о праведнике, видел во сне пророка Илию. Великий реб Арон-Лейбеле подал ему миску с едой и сказал на языке сынов адамовых: «Пусть учитель мой произнесет благословение». Илия с гневом ответил ему: «Ничтожный смертный, ты полагаешь, что мне подобает упоминать Имя Господне над миской с едой?» Отсюда со всей очевидностью следует, что надо вообще воздерживаться от еды. Чтобы человек помнил, что он умирает не один раз, а каждый час, каждое мгновение, он должен как можно больше изучать Тору и выполнять как можно больше заповедей. Носить короткую одежду или нееврейское одеяние — точно такое же преступление, как ношение шаатнеза[172], Господи спаси и сохрани. Нельзя доверять портным, даже самым набожным из них. Гордыня — один из главных источников нечистоты, это хорошо известно. По тем же причинам не следует курить сигарет и папирос, ибо выдыхать дым изо рта — это гордыня. Правда, есть праведники, которые курят сигареты и даже трубки, но, когда речь идет о праведниках, это приравнивается к воскурениям на жертвеннике. Известно, что в каждой нечистой вещи есть скрытые искры святости. Некоторые из этих искр такие крохотные, мельчайшие из мельчайших, что даже праведник поколения не может извлечь эти искры из нечистых вещей и вознести их к святости иначе как через курение. Но всем прочим смертным нельзя выдувать изо рта дым, потому что это гордыня, Господи спаси и сохрани. Караул надо кричать, караул! Если отец пошлет своего сына на рынок покупать товар, а тот где-нибудь проиграется или пропьет деньги, ведь отец же ему голову оторвет. А человек растрачивает всю свою жизнь и всю свою душу, вместо того, чтобы заслужить себе место в Грядущем мире, на ненужные вещи, на сквернословие и шутовство. Горе, горе, какой это стыд! Какой позор!.. Виленчанин, это правда, то, что говорят про вас, что вы изучаете Танах и пишете стихи? — прошептал Шимшонл-купишкинец, и его водянистые глазки забегали от страха перед дибуками, клипами[173] и злыми духами.
— Кто говорит? — удивился Хайкл, будто ничего не знал о том, что говорят о нем в ешиве. — И что плохого в том, что человек изучает Танах и пишет стихи?
— В том, чтобы изучать Танах со святыми комментаторами, нет ничего дурного, — ответил купишкинец.
Но Господи спаси и сохрани от толкования Песни Песней таким образом, как будто там идет речь о парне с девушкой, а не о Всевышнем, да будет благословенно Имя Его, и о сообществе Израилевом. Виленчанину позволительно использовать свой талант к написанию стихов для того, чтобы сочинять надгробные надписи на могилах праведников, главное, чтобы он стремился прославить Имя Владыки Небесного, а не похваляться своим умением. Горе ему, если он будет писать стишки для бадхенов[174]. Бадхены суть шуты, а шуты не принимают Шхины. Если он не хочет пропасть в аду, то пусть побережется от сочинения стишков, как от ямы со змеями. Не следует также смеяться, слушая слова мудрости, пусть даже кому-то покажется, что вы не поняли сказанного. Мудрецы Талмуда, да будет благословенна память о них, учат нас, что лучше всю жизнь выглядеть глупцом, чем оказаться всего лишь на один час нечестивцем перед лицом Господа, да смилуется Он над нами.
— А какое лекарство вы предлагаете от соблазна совершить греховный поступок? — спросил Хайкл.
— Гадшанэль! — с большой поспешностью ответил купишкинец. — Надо написать на кошерном пергаменте святое имя Гадшанэль и носить на шее. В тот момент, когда одолевает соблазн совершить греховный поступок, надо три раза сплюнуть и прикоснуться к пергаменту со святым именем, и это сразу же поможет. Но если это все-таки не помогает и глаза и дальше продолжают смотреть на женщин, то следует подумать о том, какой смысл в том, что я на них смотрю? От того, что я на них смотрю, они еще не становятся моими, как сказано, «простым смотрением не приобретают»[175], — продолжал купишкинец плачущим голосом.
Его глаза загорелись, и он прошептал тоном, который должен был выражать загадочность:
— Если имеет место нечистый случай, надо поститься и пойти погрузиться в микву.
Даже в самые большие холода нельзя лениться ходить в микву. Кроме того, следует прочитать исповедь, а также Шестнадцатый псалом, начинающийся со слов «Михтам Давида»[176], и Тридцать второй псалом, начинающийся со слов «Маскил Давида»[177]. Потом надо прочесть последнюю песнь из псалмов на день воскресный и первую песнь из псалмов на понедельник. Кроме того, нельзя прикасаться к мерзким вещам, к жабе или к светской книжке. Нельзя слушать гнусных слов и вдыхать дурной запах. Он уже не помнит, сказал Шимшонл-купишкинец, в какой святой книге это читал, но он помнит, что там было написано черным по белому о строгом запрете ходить по дому в подштанниках. Из-за этого можно оступиться и совершить самые тяжкие прегрешения, Господи спаси и сохрани. Караул надо кричать, караул! У каждого животного есть рот, зубы и язык, но разговаривать умеет только человек. Так что же он делает с таким сокровищем, как дарованная ему речь? Он говорит пустые слова. Поэтому надо, помимо тех случаев, когда произносишь слова Торы, носить на устах замок. Со ссылкой на слова святого Ари[178] нам передано, что тот, кто будет молчать сорок дней подряд, сможет достичь святости. Но в ешиве этого трудно добиться, потому что с вами разговаривают, и приходится отвечать.
— Во всех книжонках вы выискиваете только то, чего нельзя делать, — сказал Хайкл, вставая со скамьи, чтобы уйти.
— Вы ищете в Торе, что можно, а я ищу в Торе, чего нельзя, — вдруг крикнул купишкинец, и его пальцы с большими ногтями вцепились в руку виленчанина, как будто он хотел утащить его в ад.
Хайкл ощутил пронзительную боль в руке и едва вырвался. Он не понимал, чем разгневал пришибленного святошу.
В малый Судный день накануне начала месяца шват[179] все собрались около полудня в доме мусара послушать урок главы ешивы. После урока и предвечерней молитвы, которую начали на этот раз через полчаса после полудня, Зундл-конотопец подошел к биме в пальто, наброшенном на плечи вместо талеса. Он несколько раз качнулся и прорычал своим львиным голосом:
— Отец наш, Царь наш, мы согрешили перед Тобой!
Ешиботники, сидевшие тесными рядами на длинных скамейках, раскачивались, хлопали в ладоши, повторяли слова кантора, ведшего молитву. От стиха к стиху Зундл-конотопец брал тон все выше, и мусарники лупили кулаками по стендерам, задирали руки к небесам, пытаясь взломать запертые врата милосердия. В будень синагога бурлила восторгом, как в Судный день. На улице было спокойно и снежно, но в синагоге от кричащих голосов в воздухе оставалась висеть темнота. Конотопец у бимы уже далеко зашел в повторяющиеся восклицания «Отец наш, Царь наш!», и молящиеся следовали за ним, словно плыли против течения бурной реки. Вдруг послышался крик:
— Спасите! Спасите!
Приглушенный крик доносился из синагогальной библиотеки, располагавшейся в чердачной комнатке, в которую надо было подниматься по винтовой лестнице. Несколько парней бросились туда. Все остальные ждали в напряженном молчании. Из читальни вынесли купишкинца с пожелтевшим лицом и запрокинутой головой. В одно мгновение все столпились вокруг потерявшего сознание, глядя, как его приводят в себя. Глава ешивы и старшие ученики не суетились, не удивлялись. Они даже избегали смотреть друг на друга, как поступают родственники, когда дело касается лежащего на семье пятна, о котором все знают и которого все стыдятся. Говорил только младший синагогальный служка, придурковатый еврей с большой круглой и розоватой безбородой физиономией.
