* * * 1/2
9 августа 1978
3 + 261 П.С.
если он хочет писать, если хочет сочинять музыку, все мечты, которые он носит в себе, которые так явно проступают в нем каждый день, что-то будет утрачено, что-то, чего он никогда не сможет, не знаю, сегодня мне трудно подыскивать слова, и стоило ли тогда писать с новой страницы, правда?
К этому времени (4.20 следующего дня) произошло еще два события, одно смешное, другое нет. Хотя на самом деле смешным одно из них считаем, похоже, лишь мы с мамой. Или только мы еще и сохранили здесь чувство юмора?
Погода просто невероятна. Папа поднялся утром (в 6.30), чтобы снова раскинуть тент, затягивал на кольях веревки под холоднющим ветром и дождем. Так что он был в ужасном настроении еще и до того, как Пол с Бенжаменом затеяли самый последний их крикливый спор. На сей раз о Дуге Андертоне. Дуг сейчас отдыхает с какой-то счастливицей в Португалии, и Бен надеялся получить от него, еще до отъезда, письмо, однако оно так и не пришло. Пол ни с того ни с сего снова заговорил о нем сегодня, сказал, что его это нисколько не удивляет. Пол, по его словам, всегда знал, что, как только они закончат школу, Дуг просто отбросит Бенжамена в сторону, будто камень. Он считает Дуга жестоким и расчетливым. (Я-то знаю, думает он так потому, что Дуг однажды поставил Пола в нелепое положение, напечатав в журнале его частное письмо. К тому же и преглупое.) Потом Пол еще и повернул нож в ране, сказав, что Бенжамен обманывает себя, если полагает, будто хоть кто-нибудь из друзей станет поддерживать с ним отношения после школы. После школы, сказал Пол, никто и ни с кем отношений не поддерживает. Он упомянул даже о Сисили, сказал, что Бен ее, скорее всего, никогда больше не увидит.
Бен отвечать Полу не стал, однако таким расстроенным я его еще не видела. Я думала, он заплачет. Он и сейчас такой — сидит рядом со мной на софе и, я вижу, напряженно о чем-то думает, стараясь прийти к какому-то решению. Насчет чего, не знаю.
Пожалуй, придется позаимствовать из блокнота Бенжамена листок и после подклеить его к этой странице.
Ну хорошо, теперь о смешном. Папа только что возвратился в виде самом плачевном. Настоящей уборной в нашем прицепе нет, только химический туалет, то и дело наполняющийся мочой и какашками, — чего уж тут жеманничать или ходить вокруг да около. Папе приходится через день таскаться на другой конец поля, к выгребной яме, и опорожнять в нее туалет. Та еще работка! Да только сегодня ветер был настолько силен, что папу всего обрызгало. Обрызгало сверху донизу, пока он все это вываливал, папа и опомниться не успел, как оказался покрытым с головы до ног отходами семейного, так сказать, производства.
Так вот, вчера мне казалось, будто он ругается последними словами, но теперь я понимаю — это были только цветочки. Папа, насквозь мокрый, воняющий хуже некуда, стоял под тентом, ветер выл, точно при шторме в десять баллов (по-моему, их именно столько и было), а он орал на маму: «Предполагается, что мы в е-ном отпуске, предполагается, что люди во время отпуска отдыхают, валяются под е-ным солнцем и пьют коктейли, а посмотри на меня — промок до костей и весь в г-не, да и все мы в самом центре ср-го муссона…» — и так далее и так далее, с полчаса, не меньше.
Что ж, я готова просить прощения, но мне же следует видеть во всем смешную сторону. В самом деле, хохотала я как истеричка. И маму этим заразила. Папа пришел в ужас. Не мог поверить, что мы смеемся над ним, в его-то состоянии, хотя мы смеялись не над ним, а над жутким положением, в которое попали, над тем, что отдых наш обернулся полным кошмаром.
Возможно, женщины лучше умеют обращать подобные вещи в шутку. Бенжамен уж точно ничего смешного в них не увидел. Вот только сейчас — минут пять назад — он встал с софы и сказал: «Папа прав. Так отдыхать нельзя. Пора мне выбираться отсюда».
Интересно, что он имел в виду?
9.40 вечера. Ладно, теперь мы это знаем. Он сказал, что хочет вернуться домой, в Бирмингем, и папа отвез его на вокзал в Пулхели и посадил на поезд. Поездка его ждет отвратительная, три пересадки, надеюсь, все обойдется. Здесь так по-прежнему и льет. Наверное, Бенжамен поступил правильно, но только мне хотелось бы, чтобы он не оставлял меня тут в беде, в обществе одной лишь Агаты Кристи.
Брось, Лоис, ты справишься! С тобой случались вещи и похуже! Как там говорил доктор Сондерс?
Буря так и бушевала. В пяти ярдах перед собой Бенжамен почти ничего не видел. Узкие, извилистые тропки казались бесконечными. Машин больше не было, никакие прохожие вот уж час как не попадались ему навстречу. Он заблудился, и самым безнадежным образом. В ничем не нарушаемой тьме с язвившими ему глаза стрелами дождя он не смог бы даже сказать, лежат ли горы слева, а океан справа. Стихия стерла все ориентиры. После того как отец посадил его в Пулхели на поезд, Бенжамен подождал, пока отъедет отцовская машина, и мигом соскочил на перрон. Возвращаться в Бирмингем он вовсе не собирался. Он собирался найти Сисили.
Минут пятнадцать он шел по дороге на Аберсох, потом фермерский грузовичок подвез его до Лланбедрога. Погода, казалось, становилась все хуже, если такое вообще было возможно, и он просидел недолгое время в пабе деревушки Глен-и-Веддв, надеясь, что дождь поутихнет. Не тут-то было, дождь лишь полил пуще и гуще. Часов около восьми Бенжамен начал подниматься на холм, направляясь к Минито. Шел он навстречу ветру и потратил на то, чтобы добраться до деревни, почти час — к этому времени уже совсем стемнело. Бенжамен продолжал двигаться в сторону Ботунног и вскоре свернул на круто уходящую вниз узкую дорогу о двух колеях, ведшую, как он решил, к морю. Ему потребовалось не так уж и много времени, чтобы понять — это было первой его ошибкой.
Давно ли он вышел из паба? Два часа назад? Три? И почему он так и не миновал Ллангиан, почему не достиг травянистых низин, тянущихся к Порт-Нейгулу? Где-то он повернул не в ту сторону, это точно. Но ведь эта дорога должна же вести к какой-нибудь ферме, коттеджу, деревне; должно же найтись в этих измокших, жутких местах живое существо, кто-то, способный указать ему правильный путь, а то и приютить на ночь.
Вот тут-то живое существо из мрака и выскочило. Трое существ, если быть точным, — три охваченных ужасом овцы, во весь опор летевших на него по дороге, безумное блеяние их было первым, не считая воя ветра и шума дождя, звуком, какой Бенжамен услышал с тех пор, как сошел с дороги на Ботунног. Он отскочил в сторону, не меньше овец испуганный этой причудливой встречей. Потом, оглянувшись, ускорил шаг — внезапное появление овец представлялось ему дурным знаком. Если даже они заблудились в этой ночи, на что остается надеяться ему?
Пройдя еще мили две-три, он увидел в стороне от дороги пустой амбар, сломанные двери бешено мотались на ветру. Бенжамен заглянул внутрь. Редкие клочья соломы валялись по земляному полу, если собрать их все вместе, как раз будет на чем поспать. Однако подобная перспектива Бенжамена не привлекала. Его уже колотила дикая дрожь, мысль о том, чтобы попытаться заснуть в промокшей одежде, с ветром, бьющим о стены амбара, и дверьми, которые так и прохлопают всю ночь, выглядела не очень привлекательной. Он бросил рюкзак на пол и несколько минут простоял в дверях, вглядываясь в бурю. Никаких признаков того, что она стихает, не наблюдалось. Ночь оставалась непроглядно черной. Так легко было вообразить себя последним уцелевшим на земле человеком.
И тут Бенжамен ощутил прилив надежды: он углядел вдали точку света. Она появилась только что, в этом Бенжамен был уверен. Кто-то где-то засветил, надо думать, лампу, и совсем недавно. Еще миг — и точка погасла. Нужно идти туда, как можно быстрее.
Бенжамен подхватил рюкзак и побежал по дороге, однако на долгий бег его не хватило, сказалась усталость. Он перешел на быстрый, запышливый шаг, сердце его, словно жалуясь, билось о грудную клетку. Свет то исчезал, то появлялся снова, и Бенжамен решил, что его раз за разом заслоняют деревья. Затем впереди вдруг поднялся кряжистый холм, и дорога начала круто восходить по его склону. Справа можно было различить группу деревьев — что для этого полуострова, с его, как правило, голым, безлесым ландшафтом, редкость. Ударил гром, блеснула изломанная молния, на миг озарив — всего в четверти мили слева — тяжелые, гневные валы океана. Выходит, это Порт-Нейгул — «Уста ада», как называют этот залив англичане. Значит, Рива где-то рядом. Взбодренный этой мыслью, Бенжамен с удвоившейся энергией поспешил к верхушке холма; свет снова погас, но Бенжамен был уверен, что отыщет его. И, пройдя еще несколько сот ярдов, увидел то, что искал — приколоченную к дереву у начала длинной подъездной дорожки грубую деревянную доску с двумя словами на ней: «ПЛАС-КАДЛАН».
Сам того не сознавая, Бенжамен мог в любую минуту свалиться от усталости с ног. Запинаясь, он заковылял по дорожке, которая по всей немалой длине ее больше всего походила на туннель, так низко свисало над ней множество переплетенных древесных ветвей. Одна из них, сломленная порывом ветра, ахнула Бенжамена по голове, едва его не оглушив. Снова блеснул свет лампы, на этот раз слева, и хоть его сразу же загородила нескончаемая череда неухоженных рододендронов, еще минуту спустя Бенжамен уткнулся в маленькую кованую калитку. Он толкнул ее, калитка со скрежетом растворилась. Гравий заскрипел под ногами, Бенжамен торопливо устремился вперед, но тут же споткнулся и рухнул л гущу чего-то колючего, острого — возможно, то была низенькая живая изгородь. Он встал, постарался успокоиться. Ладони покрылись царапинами. Лизнув руку, Бенжамен ощутил вкус теплой крови.
