— Эта да, — кивнула Юлия Анисимовна. — И ты точно такой же. Так что смотри, сынок, останешься совсем один с твоим-то характером.
— Ну и пусть, — Сергей упрямо сдвинул брови. — Лучше я буду один, чем вместе с кем попало. И потом, у меня есть ты, есть Оля, ее ребенок. Ничего, мам, не пропаду.
Он собрался было процитировать известную газель Омара Хайяма, но вдруг почему-то почувствовал, что это неуместно.
* * *
Наконец Ольга вернулась. Саблин не мог дождаться, когда же она приедет в Москву, сразу же позвонил и сказал, что вечером придет. Она жила все там же, в той квартире, которую ей устроил могущественный родственник и в которую в течение нескольких лет постоянно приезжал Сергей.
Они не виделись с тех пор, как расстались в аэропорту Северогорска, и Сергей, наученный горьким опытом с женой, готовился увидеть явственные приметы того, что прошло много времени. Ольга, наверное, тоже постарела, все-таки сорок три года, уже не девочка. Но ему все равно, пусть седина, пусть морщины, пусть с фигурой что-нибудь не то — это не имеет ровно никакого значения. Он любит только ее и хочет быть только с ней.
Ольга открыла ему дверь еще более красивая, чем раньше. Нет, она не помолодела, она просто изменилась. Лицо стало мягче, темные глаза словно посветлели, и вся она из свободной независимой женщины превратилась в мадонну.
— Какая ты красивая! — прошептал он, переступив порог. — С ума сойти, Оля, какая же ты красавица.
Он даже не поздоровался, просто схватил ее в охапку и потащил в комнату. Успел только спросить, судорожно срывая с себя рубашку:
— Мальчик спит? Мы его не разбудим?
— Он у родителей, — ответила Ольга. — Я его отвезла на сегодняшний вечер. Я же понимала, какой гость у меня будет.
Сергей как-то смутно осознавал происходящее, он только чувствовал, что безумно соскучился по этой женщине и что тоска, оглушившая его после ее отъезда, отупляющая, не дающая видеть яркость красок и воспринимать красоту звуков, рассыпается мелкими осколками, и мир снова становится осязаемым, видимым и слышимым.
— Ты в прекрасной форме, Саблин, — с улыбкой заметила Ольга, когда он откинулся на подушку и прикрыл глаза. — Впору поверить, что у тебя действительно никого не было после того, как мы расстались.
— М-м-м, — промычал он, не в силах произнести ни слова. — Как хорошо, Оль… Я даже забыл, как с тобой хорошо. То есть помнил, что хорошо, но чтобы так…
— Я сварю кофе? Или ты будешь чай, как обычно?
— Нет, — он открыл глаза и весело улыбнулся, — я буду кофе и коньяк. Я принес хороший коньяк, фрукты, сладкое… Только не помню, где все это.
— В прихожей валяется, — сообщила она, накидывая прозрачную тунику. — Через пять минут можешь вставать.
Он снова прикрыл глаза и представлял себе, что так теперь будет всегда. Он будет приходить с работы, рассказывать Ольге о событиях в отделении, в Бюро, об интересных экспертных случаях, которые они будут вместе обсуждать. А потом они лягут спать, и им будет так же хорошо, как сегодня. И еще они вместе будут растить Олиного приемного сына, которого Саблин после развода с Леной и регистрации брака с Ольгой тоже усыновит.
Пять минут промелькнули быстро, и он вышел на кухню, закутавшись в простыню. Его вещей пока нет в этом доме — ни тапочек, ни халата, ни бритвы, но это ничего, уже завтра он приедет сюда с большой дорожной сумкой, в которой будет лежать самое необходимое, а все остальное постепенно перевезет от матери. Господи, как же они будут счастливы!
Едва усевшись за стол и выпив первую рюмку коньяку, он принялся с азартом и воодушевлением рассказывать Ольге о ситуации в отделении судебно-гистологической экспертизы, о кознях бывшей заведующей, о старых и новых аппаратах гистологической проводки, о хищениях спирта… Ольга слушала, как и раньше, очень внимательно и подавала острые и точные реплики, свидетельствующие о прекрасном знании ею предмета. Да и немудрено, ведь 90 % работы в патанатомии — это именно гистологические исследования, и кому как не Ольге понимать всю ситуацию и с аппаратами, и с микротомами, и со спиртом. «Она понимает каждое мое слово, — у Сергея внутри все пело, ему так не хватало в последнее время собеседника, с которым можно поделиться всем и который будет его понимать. — Она разделяет каждую мою мысль. Я не могу без нее жить. И не буду. Я буду жить с ней».
Около полуночи Ольга его выпроводила: ей нужно было рано вставать, чтобы успеть до работы съездить к матери, забрать малыша и отвезти его в ясли.
— В котором часу ты завтра придешь с работы? — спросил он уже на пороге. — Во сколько мне приезжать? Или, может, ты мне ключи дашь, чтобы мы друг друга не привязывали к определенному времени?
Ольга улыбнулась и покачала головой.
— Прости, Саблин. Не нужно. Поздно. Ты — воин, твое место на войне, а на войне нет места для ребенка и женщины, это закон жанра. Ты должен быть один.
Он опешил. Он был уверен, что Ольга хочет того же, что и он сам. По-другому и быть не могло.
— Но я не собираюсь больше воевать. Я хочу, чтобы у нас с тобой была семья. Я столько лет…
— Нет, Саблин, — она снова улыбнулась, на этот раз немного грустно. — Тебе не нужна семья. Тебе нужна подруга, с которой ты можешь разговаривать и спать, но которая не связывает тебе руки. Я много лет была для тебя такой подругой. Но теперь у меня есть ребенок, и на роль подруги я больше не гожусь. А ты, в свою очередь, не годишься на роль мужчины, у которого есть жена и ребенок. Один раз ты с этой ролью уже не справился. И второй раз не справишься.
— Но почему? — в отчаянии спросил Саблин. — Почему ты не хочешь?
— Потому что ты не можешь не воевать. И свою войну ты себе всегда найдешь. А женщина, которая растит ребенка, не может позволить себе роскошь жить рядом с войной. Постарайся это понять.
Она легко подтолкнула его к двери и щелкнула замком.
— Целоваться не будем. Иди, Саблин.
* * *
Он вошел в пустую секционную и осмотрелся. Он снова стал брать себе вскрытия. Не век же ему сидеть в гистологии, которую он, конечно, любит, но… Его призвание — экспертиза трупов. И рано или поздно он вернется к ней. Сегодня ему предстоит провести исследование трупа тридцатилетней женщины, матери двоих детей, любимой и любящей жены, которую вынули из петли. Муж утверждает, что никаких причин для самоубийства у нее не было. Может быть, ее все-таки убили? И ответ на этот вопрос будет искать судебно-медицинский эксперт, кандидат медицинских наук, врач высшей категории Сергей Михайлович Саблин.
Распахнулась дверь, санитар Женя, толковый симпатичный паренек, вкатил каталку с трупом.
— Сергей Михайлович, а чего вы… — удивленно протянул он. — Я еще не резал, вы же на одиннадцать назначили. Я что, опоздал? Я думал, вскрою — и вас позову, у нас так принято. Или вы сами хотите?
Он ловко, привычными движениями переложил труп с каталки на секционный стол.
— Все в порядке, Женя. — Саблин махнул рукой в успокаивающем жесте. — Ты не опоздал, это я пришел раньше. Выйди в коридор.
— Зачем?
— Я сказал: выйди, — жестко повторил Сергей. — Я тебя позову.
Санитар недоуменно пожал плечами и скрылся в коридоре.
Саблин медленно обошел секционный стол, не сводя глаз с мертвого тела. Потом отошел к дальней стене, привалился к ней, скрестил руки на груди.
И сразу почувствовал ЕЕ. Она появилась справа, как обычно. Почему-то она никогда не приходила ни слева, ни сзади. Только справа. Пришла посмотреть, полюбопытствовать, как эксперт Саблин будет разбираться с ее загадкой.
— Ну, здравствуй, подруга, — сказал он вполголоса. — Давно не виделись. Соскучилась без меня? Что ж ты тут натворила, а? Думаешь, не разберусь? Надеешься, что ты хитрее меня? Ну, в общем-то это правильно, ты действительно и умнее, и хитрее.
Его успокаивал собственный негромкий голос, помогал обрести сосредоточенность и уверенность в себе. Хорошо, что никто никогда не слышал, как эксперт Саблин разговаривает с НЕЙ перед каждым вскрытием. Раньше он разговаривал с умершими. Теперь — только с НЕЙ.
Он смотрел на мертвое тело, которое еще совсем недавно, всего два дня назад, было красивой женщиной, полной жизни и любви к мужу и детям, к родителям и друзьям. Это был целый мир, сложный, многогранный, уникальный и неповторимый. Именно это так привлекало Глеба… «В этом мы с ним похожи, — неожиданно подумал Саблин. — Только я занимался тем, что устанавливал причину, по которой рвались нити, а ему нравилось эти нити обрывать и слушать, как они издают последний замирающий вдали звон».
— А ты постарела, — снова обратился он к своей гостье. — Раньше ты была злее, ты все время усмехалась у меня за плечом, улыбалась ехидно, а порой и хохотала в полный голос. Теперь ты молча смотришь, как я работаю. Наблюдаешь. Ты привыкла ко мне? Может быть, даже привязалась? Ты по мне скучаешь, когда я долго не работаю. Мы с тобой теперь неразлучны, как старые приятели, которые и не дружат, и расстаться друг с другом не могут. Я тоже к тебе привык. Знаешь, я раньше тебя боялся. Мне все время было холодно, когда ты появлялась в секционной. А теперь я тебя жду как старую знакомую. У меня ведь больше никого нет, кроме тебя. Лена меня бросила. Оля меня бросила. Дашке я не нужен. Мы с тобой, подруга, остались вдвоем. Ты и я. Я буду тебя уважать. И ты, уж пожалуйста, сделай одолжение, яви свою милость, дай мне разгадать твою загадку. Потому что если эту женщину на самом деле убили, то только я смогу это доказать и защитить ее, чтобы ее не считали сумасшедшей самоубийцей, бросившей на произвол судьбы двух маленьких детей, чтобы про нее не говорили и не думали плохо. Я для нее — последний оплот, последняя надежда. Если я не смогу ее защитить, то никто не сможет. А если ты мне поможешь, то нас будет уже двое. Ты ведь поможешь мне?
