Прощай, «новый сладостный стиль»! И он тут же ушел из «Черного Куба» в слякотный простор.
Шагая по слякотному простору, он проклинал злосчастную судьбу и собственный идиотизм. Упустил такую женщину, посланницу безмятежных небес и бурнокипящих земных низин! Ради какого-то школьного театра бросил свою любовь на произвол техасских секс-маньяков. Прощай теперь уже навсегда, моя молодость по имени Нора! «Прощай, молодость» – так назывались гнусные советские фетровые боты. Теперь вся жизнь моя станет таким «говноступом» со слежавшейся внутри гнилью, которую даже вилкой не выковыряешь, даже вилкой, вот именно, даже вилкой.
Поперек аллеи ветер мел мокрые листья. Сзади медленно наплывали два хрустальных глаза. Он отступил в сторону. Подъезжал какой-то «Est-Que-Vous-Avez-Un-Grey-Poupon». Стекло поехало вниз. Из «роллса» смотрело лицо серьезной куклы. Марджи Корбах – ездит одна по ночам. «Я почему-то не видела Норы сегодня», – сказала она. «А хуй ее знает, где она. Уеблась, наверное, в свой Хьюстон», – ответил он по-русски. Мачеха любви кивнула, как будто поняла что-то еще, кроме Хьюстона. «Что же вы идете пешком, – сказала она, – садитесь ко мне в машину». – «Да на хуй мне нужна ваша машина, вот мой „сааб“ стоит под тем разпиздяйским фонарем».
С серьезностью необыкновенной она снова кивнула, как будто поняла что-то еще, кроме слова «сааб». «Роллс» поддал, и вскоре в слякотном мраке исчезли два маленьких его задних рубина.
На следующее утро в своей подлой «обезноренной» норе, если можно так сказать, играя с похмелья русскими префиксами, суффиксами и ударениями, в квартиренке посреди гейского квартала, он узнал о случившемся. Позвонил не кто иной, как Омар Мансур.
– Эй, слушай, принимаешь поздравления? – спросил он почти по-грузински.
– А ты что, там был? – Даже в такое гиньольное утро трудно было себе представить этого молодца на спектакле в «Черном Кубе».
– Зачем обязательно там быть?! – едва ли не вскричал Омар. – По телевизору утром видел. Включи телевизор и сам увидишь в любой программе новостей.
– Что-то невероятное, – пробормотал Саша.
– Вот именно! Невероятное! – Омар уже кричал. – Мое имя в космосе! Разносится по всему миру!
Саша Корбах с трубкой под ухом обеими руками амортизировал в воздухе, как бы отодвигая наваливающийся абсурд. Конечно, бывает, за ночь весь город может поехать, но все-таки о чем ты говоришь?
– Ну, как же, Саша, событие колоссальной важности, особенно для арабского мира, дружище! Для всех передовых мусульман! Наши ретрограды продолжают издеваться над женщиной, девочкам во многих странах выжигают клитор, а тут женщина в космосе, женщина-археолог фотографирует с орбиты районы древних цивилизаций! И вот вам самый главный удар по ретроградам – у женщины арабское имя! Пусть она американка, но она Нора Мансур, жена небезызвестного в Ливане Омара Мансура! Нет, я был прав, когда не торопился с разводом! Вот вам удар, ретрограды! И я тебя поздравляю, Саша Корбах, как ее друга, как ее фактического мужа, привет тебе, хорошему еврею и хорошему американцу, от мужа и араба, от финикийца и вообще!
Употребив несколько гусеничных движений, Александр приблизил свои подошвы к телевизору и большим пальцем ноги включил. Тут же обозначился «Спешл рипорт», и выявился ведущий, как всегда чуть-чуть как бы отрыгивающий что-то вкусное и, как всегда, в плохо повязанном галстуке. Последнее обстоятельство почему-то всегда раздражало Александра Яковлевича. Даже сейчас, за секунду до появления Норы и с голосом Омара в ухе, он успел подумать привычное: «Тебе, халтурщик, платят такие деньги, а ты даже не научился повязывать галстук».
Тут пошли кадры с мыса Канаверал, и, не веря своим глазам, он увидел Нору в космическом костюме, смеющуюся, с летящей на ветру гривкой, бодро шагающую среди всей команды на посадку в «Атлантис». «Впервые в истории в экспедиции принимает участие археолог, профессор университета „Пинкертон“ Нора Мансур!» – сказал тот, с плохо повязанным галстуком. Встык пошли кадры запуска: огненные струи под ракетной связкой, отход носителей и, наконец, оставшееся огненное пятно, быстро удаляющееся от Земли. Там Нора! Она удаляется от Земли, моя крошка! Он немедленно весь рассопливился. Дрожь стала продирать от макушки вниз, сосредотачиваясь в пятках. В ужасе вспомнил совсем недавнюю трагедию одного из таких «шаттлов», взрыв прямо на глазах у всех, абракадабра распадающегося огня. Там были две девушки, одна из них чем-то напоминала Нору. Боже, помоги! Боже, пронеси! Молитва услышана, тут же встык пошли уже кадры с орбиты: веселые физиономии, проплывающие в невесомости тела, вот и его любимая проплывает, тоненькая, попкой вверх, волосы тихо струящимся флагом следуют за головой, улыбается в камеру, помахивает рукой, как будто персонально мне. Конец спецсообщения.
В ухе продолжал еще восклицать арабский прогрессист:
– Нам нужен прогресс во всем… в космосе, в спальне, в стакане напитка!
– Как ты сказал, в «стакане напитка»? – переспро– сил АЯ.
– Вот именно, Корбах дорогой! Мы должны сегодня выпить с тобой за нашу Нору! Почему нельзя выпить шампанского? Пусть шариат запрещает водку, виски, но не надо запрещать шампанское, чтобы каждый мусульманин мог выпить за свою жену, полетевшую в космос! Правильно, Саша?
Он еще продолжал выкрикивать что-то, на этот раз о величии Америки, воспитавшей таких исключительных женщин, как Нора Мансур, но это уже явно предназначалось для магнитофонов ФБР. Александр повесил трубку. Боже милостивый, Господь всемогущий, ни о чем не хочу больше слышать, ни о чем не могу ни думать, ни говорить, пока она не спустится оттуда. Только бы она спустилась оттуда, как американцы говорят, in one piece![164]
Нора еще не спустилась оттуда – полет был рассчитан на неделю, – когда на пятый день после премьеры Александру пришлось расхлебывать свой собственный, пусть не столь космический, но все-таки успех. Позвонил известный кинорежиссер Штефан Чапский. Он говорил по-русски с характерным польским подхихикиваньем. Когда-то, еще в пятидесятые он окончил ВГИК и даже снимал что-то совместное на «Мосфильме». В конце шестидесятых остался на Западе, но не так, как советские оставались, без «предательства родины», без гэбэшных истерик. В Польше все-таки практиковался несколько смягченный подход к невозвращенцам: ну, остался так остался, нехорошо, но можно пережить.
В голливудском лесу Чапский поначалу погибал, как огромное количество его предшественников, но потом вдруг выскочил на веселую поляну и как-то сразу утвердился среди вереницы новых славянских режиссеров: Полянский, Кожинский, Форман, ну вот и Чапский.
– Хелло, мистер Корбах, дорогой товарищ! («Хелло» звучало как у Лайзы Миннелли в фильме «Кабаре» – «хеллееуу».) Это здесь Чапский, Штефан Чапский, не надо падать в обморок. Есть одна добра пропозыцыя, Саша, знаешь. Ты и я как една генерацыя сделаем муви. Не возражаешь? Файн! Можно взять авион сегодня? Не можно? Тогда можно держать? Две минуты – держи!
Сообразив, что употребляется глагол hold в прямом переводе, Александр держал трубку. Точно через две минуты Чапский, соскочив с какой-то параллельной линии, сказал, что вылетает в Вашингтон. Вот прямо сейчас поворачивает с Сансета на Сан-Диего-фривей. Рейс через час десять, он успеет. Водку купить? Все есть? «Гениально! Шедеврально!» – прокричал он популярнейшее восклицание своих студенческих пятидесятых и был таков.
К концу дня он прилетел, совсем не такой, каким его можно было представить после бойкого телефонного разговора. Тяжеловатый и как будто слегка подслеповатый еврей, или скорее полуеврей, как все вокруг. Впоследствии Александр привык к частым переменам в этом Чапском. Периоды грузности сменялись у него атакующим стилем, когда казалось, что он даже как бы теряет в весе.
Разумеется, они твердо перешли на «ты», еще не допив первой бутылки «Выборовой». Оказалось, что на Корбаха Чапского навел один его друг, который был на премьере «Гоглоевского» в «Черном Кубе». Один такой отличный «хлопак», богач, но совершенно свой, артистический тип. Ну, конечно, Арт Даппертат, кто же еще! Чапский был поражен. Он не знал, что Корбах в Америке. Конечно, он помнит его песни, он следил за историей «Шутов», за всей этой ебаной коммунистической скандалистикой, но потом все затихло: «Шуты» и Саша Корбах исчезли из сообщений корреспондентов. Столько всего происходит, пся крев, одна лавина новостей сменяет другую, только брызги в стороны летят. Послушай, мы достали два тейпа[165] с твоими монологами, один из московского спектакля, а другой в каком-то зале английской готики, похоже, что в Штатах. Знаешь, I’ve been just engrossed, просто обалдел, твой артистизм меня просто нокаутировал, Сашка, но самое главное – я вспомнил твои фильмы прошлых лет, тебя же тогда в русскую первую пятерку включали! Корбах был поражен, узнав, что расторопные ассистенты достали для Чапского и это старье: он был уверен, что ленты давно смыты соответствующими органами.
