Мне стало стыдно за свое замечание о коньяке, так что я проводил его до дверей. После такого количества еды и выпивки мне самому нужен был глоток свежего воздуха.
– Вы сможете добраться до дому? – спросил я, когда мы стояли на тротуаре Пятьдесят седьмой улицы.
– Она не знает, какую причиняет мне боль, – сказал Ареш. – Я потерял страну. Карьеру. Личность. Все. Ей ничего не стоит помочь мне, но она даже не думает об этом. Хватит с меня.
Он ушел, даже не попрощавшись, маленький сломленный человечек в превосходном костюме.
Я вернулся в ресторан, наша вечеринка стала шумной и неистовой. Теперь, когда Ареш ушел, пришлось мне розовыми салфетками счищать икру с груди миссис Кудлип. Мне нравилось ухаживать за ней, словно нянька. Я чувствовал себя благодетелем и важной персоной одновременно.
Миссис Кудлип много пила и ела, но ни разу не попросила проводить ее в туалет. Я подозревал, что на ней подгузник.
Ресторан закрывался, и все благодарили ее за щедрость, но она была слишком пьяна, чтобы подписать чек. У нее здесь был свой собственный счет, и метрдотель просто попросил меня написать ее имя; по тому, как он предложил мне это, было ясно, что многие из эскорта делали то же самое. Счет составлял больше тысячи двухсот долларов. Боясь, что сделаю что-то не так, я спросил метрдотеля:
– Чаевые включены?
Счет включал чаевые, так что я вывел имя миссис Кудлип с великой цветистостью. Затем практически вынес ее из ресторана. Я обхватил рукой ее шишковатое, сутулое тело, и мне не было неприятно. Миссис Кудлип мне понравилась.
Метрдотель открыл передо мной дверь. На тротуаре Пятьдесят седьмой улицы миссис Кудлип покачнулась, и я испугался, что уроню ее. Я помахал водителю лимузина, который припарковался в нескольких ярдах от нас, но тот, похоже, спал на переднем сиденье. Я был один против всего Нью-Йорка, угрожавшего миссис Кудлип. Кто угодно мог напасть на нас и украсть кольца с ее пальцев. Она была абсолютно беззащитна. Я потащил ее в лимузин, прижимая к себе, постучал в окно. Водитель проснулся и, страшно извиняясь, помог посадить ее в машину.
На заднем сиденье она ухватила меня за руку, опустила голову мне на плечо и уснула. Как просто я мог бы стащить кольцо с ее пальца.
Горничная открыла парадную дверь. Мы с водителем подняли миссис Кудлип по лестнице в спальню. В доме было темно, но я разглядел элегантную гостиную с прекрасной мебелью, люстрой и огромным роялем. Наверху мы повернули налево, потом горничная прошептала:
– Направо.
Миссис Кудлип проснулась, когда мы разворачивались, – ее ноги едва касались пола, – но она изобразила нечто вроде танцевального шага, совпадающего с изменением направления. У нее был неукротимый дух.
Мы внесли ее в спальню и положили на кровать. Когда мы ее клали, мне пришлось встать на колени. В первый раз за этот вечер я сумел заглянуть в ее крошечные глаза. Она обхватила меня руками и притянула к своему красному платью, заляпанному едой и шампанским.
– Благодарю вас, дорогой мальчик, – сказала она.
Водитель лимузина довез меня до дому.
– Не думаю, что в ней осталась хоть капля крови, – сказал он. – Сплошной алкоголь.
Когда я вошел, Генри проснулся. Он намеренно не стал втыкать в уши затычки, чтобы я мог разбудить его и рассказать, как все прошло. И после того как я почистил зубы и лег в кровать, я представил ему подробнейший доклад, хотя и не стал упоминать о его брачном предложении.
Я рассказал ему все об Ареше и о том, как трогательно и печально он выглядел, уходя вдаль по Пятьдесят седьмой улице, на что Генри сказал:
– Он отчаянно хочет жениться на ней или хотя бы получить немного денег. Он плачет всякий раз, как они бывают вместе, но она это терпит. Его могли пытать, когда свергли шаха.
Я рассказал, как Вивиан прижала меня к себе в конце вечера.
– Ты не должен был вести себя настолько хорошо, – сказал он. – Я послал тебя, чтобы нейтрализовать моих соперников, а не для того, чтобы ты стал одним из них.
– Она очень милая, – объяснил я. – С ней нетрудно хорошо себя вести. Мне ее жалко. Она такая крошечная, сгорбленная, и все хотят ее денег и глазеют на ее кольца.
– Не сочувствуй ей. Она вовсе не милая. Она монстр. Обращается со своей прислугой словно Петр I. Ну, она милый монстр… Расскажи мне о еде.
Я вкратце описал ему всю эту икру, борщ и шампанское, и он сказал:
– Прекрати. Не нужно было спрашивать. Из-за этого зуба я изголодаюсь до смерти.
– А как ваши дела? – спросил я.
– Опухоль спала, но я, вероятно, подхватил СПИД от инструментов дантиста. А чего можно было ожидать за двадцать пять долларов? Обычно когда идешь в клинику, то сидишь в очереди с бедняками ирландцами. Теперь это сплошь наркоманы и бездомные. Консерваторы ни на что не обращают внимания. А либералы обращают слишком много внимания на большинство – на бедных. Нам нужен лидер-мечтатель. Нам нужны великие люди в правительстве, как я сам. Но в наше время это невозможно. Так что величие остается невостребованным.
– Я бы проголосовал за вас, – сказал я.
– Надеюсь, что так. Потому что из-за меня ты целый вечер ел икру. Не думаю, однако, что мы сможем накормить всех избирателей икрой… Да и захотят ли они икры? Они хотят гамбургеров. Значит, вот мы где. Так где мы? Я затыкаю уши.
Наутро, когда я одевался, чтобы идти на работу, меня мучило похмелье, но предыдущий вечер того стоил. Зазвонил телефон. Это была секретарша миссис Кудлип. Нас с Генри обоих приглашали на обед к «Мортимеру» сегодня после полудня. Генри спал, и я рискнул принять приглашение за нас обоих. Я не думал, что он может пропустить два бесплатных обеда подряд. После того как я повесил трубку, я разбудил Генри и рассказал ему новости. Он ощупал лицо, опухоль спала. Мы решили увидеться в час в ресторане.
Джордж разрешил мне уйти на полтора часа на обед. Мэри, видя, как я ухожу, сказала:
– Хорошая куртка.
На мне была полосатая куртка из сирсакера – воспоминание тех далеких дней, когда я гулял в Принстоне. Бросив робкий взгляд на великолепные белые коленки Мэри, я поблагодарил ее и заторопился прочь из офиса. Я все еще чувствовал себя рядом с ней Раскольниковым, поэтому ее комплимент был прямо-таки подарком, словно я и вправду красавец.
Я дошел до «Мортимера» пешком – он был всего в тринадцати кварталах вверх по Лексингтон. В ресторане Вивиан не было. Генри на пару с Арешем ждали в баре. Я пожал руку дипломату в изгнании, он застенчиво посмотрел на меня. Он вернулся за еще одним обедом.
Мы с Генри пожали друг другу руку в качестве шутки. Посмотрев на меня поближе, он сказал:
– Все не так. Блондинам не стоит одеваться в сирсакер. Ты выглядишь как застиранный. У тебя лицо исчезло. Тебе нужно что-то поярче.
Это замечание опровергло комплимент Мэри. Я посмотрел на Генри, чтобы найти в нем какой-нибудь изъян, который бы разом подорвал его уверенность в себе. Это была ярко-зеленая спортивная куртка.
– Зато ваша куртка слишком яркая, – сказал я.
– Вот именно, – подтвердил он, посмеиваясь над собой. Я не сумел задеть его. – Я похож на пуэрториканского распорядителя похорон из Южного Бронкса.
Я заказал содовую и оглядел ресторан. «Мортимер» оказался на редкость обыкновенным и уродливо отделанным, но, очевидно, этим он приманивал богатых клиентов с Верхнего Истсайда. Они могли притворяться, что едят обыкновенную еду, хотя Генри рассказывал мне, что это уродливое местечко известно именно своей эксклюзивностью. Чтобы заказать столик, нужно было лично знать его владельца – и в этом, очевидно, также состояла его привлекательность.
Вскоре прибыла Вивиан в сопровождении высокого тощего мужчины с агатово-черными волосами, желтой кожей и диким взглядом. Все дамы с Верхнего Истсайда смолк – ли при ее появлении, а метрдотель, Генри, Ареш и я рванулись к ней и вертелись вокруг до тех пор, пока не получили столик и не уселись.
Меня усадили рядом с миссис Кудлип, и во время перемены блюд джентльмен с темными волосами, антиквар из Филадельфии по имени Филип, и я по очереди вытирали ее платье салфеткой.
Разговор был бессодержательный, его поддерживали по большей части Филип и Генри. В конце концов он перешел в обсуждение «Бонни и Клайда». Филип сильно пил – в этом была причина его дикого взгляда и желтой кожи. Он сказал, что Бонни была настоящей карлицей и что фильм приукрасил ее.
– Некоторые карлики красивы, – сказал Генри.
Заговорили о карликах. Филип сказал, что Александр Поуп был карликом, а Ареш, который по большей части молчал, вспомнил Тулуз-Лотрека. Я возразил:
– Лотрек не был карликом, он был маленького роста из-за болезни костей.
– В самом деле? – заинтересовался Филип.
– О да. И ненавидел себя за это. Что видно из его полотен: его предметы всегда гротескны. Он восхищался гротеском. – Я читал о Лотреке и чувствовал себя человеком осведомленным, но Генри сердито поднял на меня бровь. Я незамедлительно осознал, что не должен говорить о гротеске, когда Вивиан сидит рядом, но я совершенно выпустил ее из головы.
