— Вам нужна помощь?
— Да.
— Проблемы с машиной? — Сторожевые псы высунули наружу свои морды, словно чтобы посмотреть, что это за тип, а потом принялись радостно обливать слюной сиденье водителя.
— Изольда! Тристан! Хватит! Место! — прикрикнул на них монах и снова обернулся к Трекке. — Уже три часа сидят здесь взаперти...
— Можно я сяду в машину? Мне надо исповедаться.
Монах нахмурил брови:
— Простите, я не понял?
— Вы должны меня исповедать.
— Здесь? Сейчас?
— Да, сейчас. Прошу вас... — взмолился социальный работник. И, не дожидаясь ответа, сел к нему в "рено-эспас".
224.
Млечный свет фонарей заливал широкую лестницу больницы "Сакро Куоре". Человек-падаль припарковал мотороллер. Из-под кепки и замотанного в несколько оборотов шарфа виднелись только его глаза. Сгорбившись и хромая, он вошел в полупустынный вестибюль больницы. Кристиано стоял у лифта.
Он подошел к мальчику:
— Вот он я.
Тот в первый момент как будто не признал его. Но потом взял за руку:
— Что с тобой случилось?
Человек-падаль собирался выдать ему заготовленную заранее идиотскую небылицу ("Я упал с мотороллера"), но тут его посетило озарение.
Он потупил взгляд.
— Меня побили.
Кристиано отступил на шаг и сжал кулаки, словно боксер на ринге.
— Кто?
— Парни на мотоциклах подсекли меня и поколотили кулаками и ногами.
— Когда это случилось?
— В воскресенье вечером. Я ехал к Данило...
— Кто это был? — Гримаса ненависти исказила черты лица Кристиано. — Скажи мне правду. Это был Теккен? Теккен это сделал?
"Он клюнул"
Тут Человек-падаль, как искушенный актер, кивнул головой.
— А почему ты мне не позвонил?
— Не знаю... Когда они уехали, я сел на мотороллер и вернулся домой. А потом не мог встать с кровати.
— Почему ты ничего мне не сказал, когда мы говорили по телефону?
Четыресыра пожал плечами.
— Ты должен был мне рассказать, Четыре. Теккен побил тебя, потому что ты мой друг. У него зуб на меня, а отыгрался он на тебе. Этот ублюдок мне за все ответит. Клянусь Богом, ответит. — Кристиано посмотрел на его щеку с огромным фиолетовым фингалом: — Ты врачу не показывался?
Человек-падаль попытался замять тему:
— Пустяки... Я в порядке.
Кристиано потрогал ему лоб.
— Да ты горишь. У тебя температура. На ногах не держишься... Здесь есть отделение скорой помощи...
— Нет! Я сказал тебе, нет. Меня куда-нибудь упекут. Они спят и видят...
Кристиано втянул воздух через ноздри.
— Ты прав, Четыресыра. Меня тоже хотят запихнуть в интернат. Послушай-ка, у меня родилась идея. Хорошая...
Человек-падаль не слушал его. Побелев, он скрежетал зубами, словно хотел стереть их в порошок, и раздувал щеки. Уже третий раз Кристиано называл его "Четыресыра", и это не шло ни в какие ворота. Больше никто не должен был так его называть. Никто и никогда.
Он еле удержался от того, чтобы не схватить его и не шмякнуть о стеклянную стену холла, крича: "Никто! Никто не должен меня так называть. Понял?! Никто!"
Вместо этого он пару раз хлопнул себя по лбу и, горько вздохнув, буркнул себе под нос:
— Ты не должен меня так называть.
— Что? — Кристиано не расслышал его за своими словами. — Что ты сказал?
— Ты не должен больше меня так называть.
Кристиано недоуменно поднял бровь:
— В каком смысле, извини?
Человек-падаль два раза стукнул себя по бедру и опустил глаза, как нашкодивший ребенок.
— Как ты только что меня назвал. Больше так не называй.
— Так — как? Не хочешь, чтобы я звал тебя Четыресыра?
— Да. Мне неприятно. Прошу тебя, не делай так больше.
225.
"Так-так, значит, это ты Четыресыра".
Кристиано так и слышал голос Теккена и его дружков, когда они избивали его друга.
"Славный у нас сырок"
Вот почему он не хочет больше слышать это имя.
"Теккен, кусок дерьма, за это ты мне заплатишь".
Он подошел к Четыресыра и крепко обнял его, чувствуя сквозь куртку, что тот превратился в дрожащий скелет. И еще от него воняло.
Все эти дни он был один. Мучился, как собака. Без еды. Без чьей-либо помощи.
Кристиано представил, как Четыресыра лежит на кровати в этой своей конуре. Горло сжалось, словно он проглотил морского ежа.
Дрогнувшим голосом он сказал:
— Обещаю. Я больше никогда не буду тебя так называть. Не волнуйся.
И услышал, как тот пробубнил в ответ:
— Я — Человек-падаль.
Кристиано отстранился и поглядел ему в глаза.
— Как ты сказал?
— Человек-падаль. Теперь меня так зовут.
"Приехали. Он тронулся".
Рино в коме. Данило мертв. А у Четыресыра окончательно поехала крыша.
Может, он после этих побоев совсем свихнулся.
— Послушай... — Кристиано старался говорить ясно и медленно. — Послушай, что я тебе скажу. Мы с тобой должны смотаться отсюда... Если не дадим ходу, все это плохо кончится. Я точно знаю.
— И куда мы отправимся?
Кристиано снова обнял Четыресыра, чтобы шепнуть ему на ухо. За стеклянными дверьми бара компания врачей за столом смеялась, глядя на бармена, который клал монету себе на локоть, подбрасывал и потом ловил ее на лету.
— В Милан. Мы поедем в Милан. Послушай. Мне сказали, что в подземельях Милана живет куча народу. Люди, которые не хотят жить с теми, кто наверху. У них есть король и что-то вроде армии, которая живет в туннелях метро и решает, можешь ли ты войти. Думаю, тебя вначале испытывают. Но мы с тобой пройдем испытания. И потом мы найдем тихий уголок, где сможем устроить себе дом. Ну, знаешь, место с потайным входом, о котором знаем только я и ты. Внутри сделаем себе кровати и место для готовки. А по ночам будем выбираться наружу и, пока все спят, искать себе все необходимое. Что скажешь? Нравится моя идея? Неплохая, верно?
Кристиано прикрыл глаза, уверенный, что Четыресыра ни за что не поедет с ним. Он никогда не оставит свой городок и свой дом.
Вместо этого он услышал, как тот прошептал:
— Хорошо. Поехали.
226.
Человек-падаль плакал на плече у Кристиано.
Наконец кто-то сказал ему, что делать. Кристиано, его друг, был здесь, с ним, и он его никогда не покинет...
Да, они должны уехать в Милан и жить там под землей. И больше никогда не возвращаться. Никогда. Забыть все. Рамону. Дождь. Лес.
От чудовищности того, что он совершил, закружилась голова, и ему показалось, что под ногами разверзлась бездна. Он схватился за Кристиано, вытер слезы и спросил:
— А Рино? Как мы поступим с Рино? Оставим здесь?
— Пойдем к нему. — Кристиано протянул ему руку. — Давай я помогу тебе.
Человек-падаль крепко сжал руку мальчика.
227.
"...Но, падре, как вы считаете, если я пошлю ей сообщение, я нарушу обет? По сути, ведь я ее не увижу..."
Беппе Трекка и монах сидели в машине на аварийной площадке, в то время как дорога слева от них наконец ожила. Дождь барабанил по металлическому корпусу "рено"
Беппе обо всем ему рассказал. Про ночь. Про Иду. Про Марио. Про аварию. Про иммигранта. Про обет. Про чудо. Это было сущее избавление.
Монах молча слушал его.
Теперь он развел руками.
— Сын мой, что я могу тебе сказать.. Обет — это торжественное обязательство перед Богом. Нарушить его — тяжкий проступок. — Он поглядел Беппе прямо в глаза. — Очень тяжкий. Все остальное должно отойти на второй план, чего бы это ни стоило...
Трекка, убитый горем, отодвинул от себя морду сенбернара, который принял его за леденец.
— Значит, даже сообщение нельзя?
Монах покачал головой:
— Бог вразумил тебя. Он дал тебе возможность не вступать на дурной путь. Ты бы разрушил семью. Оскорбил друга. Господь вернул тебя на путь истинный. Тебе посчастливилось. Всякий раз, как у тебя появится желание нарушить обет, молись — и ты обретешь силу, чтобы устоять.
Социальный работник вздохнул:
— Я так и делал. Я молился. Но у меня ничего не выходит. Она — часть меня. Я смогу жить только рядом с нею.
Монах взял его за руку и крепко сжал ее.
— Мальчик мой, прекрати! Послушай меня. Ты был избран Всевышним. Твоя молитва была услышана. Ты стал свидетелем чего-то безмерного. Думаешь, Бог каждый день творит чудеса? Забудь эту женщину. Теперь у тебя есть миссия. Рассказать свою историю другим, как только что поведал ее мне. — И, охваченный внезапным волнением, он тряхнул Беппе за плечо. — Поедем со мной. Беппе съежился и, робея, спросил:
— Куда, падре?
— В Швейцарию. В Сент-Уайен, в странноприимный дом у перевала Сен-Бернар. Я познакомлю тебя со своим духовным начальством. Ты понимаешь, насколько твоя история может быть поучительна для молодежи? В обществе, которое утратило веру, ты — как маяк, сияющий во тьме. Чудеса для того и нужны, чтобы вернуть людям надежду.
