Населенная простым людом, южная часть 13-го квартала вызывала особый интерес спекулянтов, намеревавшихся построить там жилые дома в тридцать и более этажей, рассчитанные на зажиточный управленческий класс, а также соорудить роскошный спортивный комплекс, начальные школы, детские сады, ясли, библиотеку, кинотеатр, больницу. Однако уже на первой стадии, несмотря на то что в Париже установили относительно низкие земельные ставки, торговые операции с землей шли вяло. Вопреки планам, часть готовых уже квартир пришлось сдавать в аренду; на фоне общего экономического спада все громче раздавались голоса противников такой застройки. Проект пришлось свернуть, начатые стройки заморозить, в миражи обратились и всевозможные, в том числе развлекательные, сооружения. В результате продажа участков сокращалась, в то время как цены на аренду безудержно росли. На короткие договорные сроки старались привлекать молодые семьи и приезжих из провинций. Однако же пустых квартир оказалось в избытке, в них и ринулись беженцы из Юго-Восточной Азии. За исключением вьетнамцев, быстро получивших французское гражданство, у остальных иммигрантов возможности вселиться в «дешевое жилье» равнялись нулю, и у них не оставалось другого выхода, кроме как снимать квартиры в обычных домах. Даже за рассчитанные на холостяков малогабаритки приходилось платить очень дорого. Квартиросъемщикам это оказывалось не по карману, и потому они вынуждены были подселять к себе кого ни попадя — дальних родственников, друзей, любовниц… Плотность заселения становилась катастрофической. В результате в этом районе довольно быстро скопилось не поддающееся обсчету количество иммигрантов, которые до неузнаваемости изменили облик района, придав ему специфический колорит.
Я любил этот квартал, потому что тут ходили похожие на меня люди. В воскресные дни с удовольствием наблюдал за толпами, слонявшимися возле огромного супермаркета, мне нравилось слушать гудки становившихся на рейд судов, детский гомон радовал меня до слез.
В этот день я тоже прогуливался около пагоды, блаженствовал на скамеечке под солнышком, рассматривая лица мелькающих перед моим взором людей. Какими же разными они бывают! Вот среди азиатских лиц бросилось в глаза бесстрастное лицо крупной темнокожей женщины, вероятно с Мартиники. Она тащит за руку славного малыша и держит себя удивительно непринужденно, выгодно выделяясь на фоне виляющих бедрами европеек; даже когда она останавливается передохнуть, в ней ощущается что-то настоящее, природное. И в этот самый момент я вдруг замечаю прямо перед собой медленно бредущего человека в сером костюме — «учителя». Прямая спина, шаркающая походка (ноги как бы не связаны с верхней частью туловища) — память в точности воспроизводит его силуэт в темном коридоре общежития. Я встаю, с покупками в руках семеню ему вслед и, догнав, легко трогаю за плечо.
«Учитель», повернув ко мне испитое лицо, сначала смотрит с недоумением, а потом говорит по-французски: «А, это вы!», и смущенно улыбается: «Как… вы себя… чувствуете?» — «Спасибо, здоров. Вы, наверное, здесь недалеко живете?» — «Я… играть в пинг-понг… сейчас тут… Не желаете ли?» Он произносит раздельно каждое слово, сопровождая его соответствующим жестом правой руки. Мы не виделись несколько месяцев, к тому же я не настолько дружен был с этим китайцем, чтобы сразу принять его приглашение поиграть в настольный теннис. Причиной моего замешательства было и то, что облик этого человека никак не вязался со спортом. Я знал, конечно, что пинг-понг в Китае можно считать национальным видом спорта, что число одних любителей его, возможно, превышает численность населения всей Японии. И все же кого-кого, но «учителя» представить себе играющим в пинг-понг мне было трудновато.
Все же я принял его предложение. Как-никак, в юности я считался хорошим игроком, наследовал таким мастерам теннисного мяча, как Мицуру Коно, Сэйдзи Оно, звездой тенниса тех лет был для меня Го Яохуа — в начале 80-х годов победитель всемирных чемпионатов. Сразиться с китайцем мне представлялось чрезвычайно лестным. Я пошел вслед за «учителем»; с первого этажа высотки, под крышей которой в основном размещались различные офисы, мы спустились на лифте в подземный этаж. Как только дверь раскрылась, послышались упругие, подобные накатам морских волн удары шарика. Эти звуки будто отбросили меня на десять лет назад. За стенами здания располагалась огромная автостоянка, но в воскресный день машин почти не было. В зал проникал дневной свет, и наверное поэтому он казался высоченным и был неожиданно светлым. Здесь стояли ряды складных столов для пинг-понга, группа детей самозабвенно тренировалась.
Может быть, «учитель» — на самом деле тренер по настольному теннису? «Ви, да… в прежние времена… часто… в пинг-понг… играл» — сказал мне «учитель». Я даже слегка занервничал: «Я, видите ли, тоже играл, но очень, очень давно… auparavant…»
Вот так! Неожиданно я сам употребил это слово как связующую нас ниточку! Но на «учителя» сантименты не действовали, отойдя в угол, он вытащил из деревянного ящичка две ракетки, одну передал мне. Потом попросил ребятишек освободить стол посредине, и какое-то время мы с явным удовольствием перебрасывались с ним шариком. Когда-то я был опытным игроком, но уже более десяти лет не притрагивался к ракетке, и потому сначала тело не слушалось меня. Но вскоре почувствовал уверенность, движения ног и рук стали более плавными. Разминка дает очень важную информацию о партнере. Когда играешь с кем-нибудь впервые, нужно за короткое время уловить ритм, в котором работает партнер, его манеру подачи шарика, траекторию самого шарика.
Нынче же я играл после долгого перерыва и слишком много старания вкладывал в то, чтобы более или менее удачно отражать удары. Но шарик летал не так, как мне бы хотелось. И загвоздка была в резине, которой обклеивается ракетка. Присмотревшись, я увидел, что ракетка настолько отшлифована временем, что впору глядеться в нее как в зеркало. Это несправедливо, подумал я. Ведь если партнер выполняет крученую подачу, отразить удар такой ракеткой — дело безнадежное. Я прервал игру и попросил «учителя» показать мне его ракетку. Оказалось, что она — я этого даже предположить не мог — была обклеена такой же дрянной резиной, как и моя. Но «учитель» умудрялся использовать то обстоятельство, что при такой резине трение было минимальным, это позволяло ему посылать шарик резко и неожиданно — он летал словно кидающаяся на добычу змея. Высочайшее мастерство моего соперника не подлежало сомнению.
В школьные годы я упорно тренировался с угловатой формы ракеткой, которая была обклеена красной резиной с иероглифом-лозунгом. Помню, как, заняв позицию и приготовившись к броску, я переводил шарик с левого угла стола на правый, дабы ввести противника в заблуждение; ракетка позволяла великолепно делать это. Мы понимали, что ракетки требуют надлежащего ухода. После тренировок краешком влажного полотенчика легонько протирали поверхность резины, заворачивали ракетку в салфетку и осторожно укладывали ее в целлофановый пакет. Для нас, провинциальных юношей, увлекавшихся настольным теннисом, это было неким ритуалом. Не допускалось ни единой малюсенькой складочки. «Священнодействие» происходило в молитвенной тишине. Если так проделывать каждую неделю, то, после того как с резины сдунешь тальк, шарики начинали будто прилипать к ней. Для игрока, не отличавшегося ни умением, ни силой, такая ракетка была воистину палочкой-выручалочкой.
Но от той ракетки, которой мне пришлось играть с «учителем», никакого чуда ждать не приходилось.
Вот «учитель», приняв стойку, нужную для проведения «резаной» подачи, выпрямил указательный палец левой руки и посмотрел на меня. Этот жест означал предложение играть один сет. Ребята, забросив свои игры, сгрудились вокруг нашего стола: «Невесть откуда взявшийся японец взялся тягаться с самим „учителем“!» Мы привлекли всеобщее внимание, будто открывали товарищескую встречу по настольному теннису, стартовавшую в подземном гараже многоэтажного здания в китайском квартале.
Соревнования, однако, явно не получалось. Пришла моя очередь подавать. Я рассчитывал, что решающим будет мой второй или третий удар, но реакция «учителя» была настолько стремительной, что шарик будто сам натыкался на его вездесущую ракетку.
Предполагая по перемещениям «учителя», что он готовит мне ловушку на моей диагональной подаче, я решил бить напрямую, но в ответ незамедлительно следовал атакующий «резаный» удар справа. Я невольно засматривался на то, с какой ловкостью и изяществом он орудовал ракеткой.
Серьезность, сосредоточенность «учителя» поражали. Каждый третий его удар был атакующим, цепкий взгляд неотрывно следил за белым шариком. Теперь это был совершенно другой человек, ничуть не похожий на того, кто на кухне в сыром общежитии мучительно искал нужное французское слово, устремив глаза к потолку, будто там надеялся его прочесть. Судья — молодой китаец — ради меня вел счет на непривычном французском языке. Вспоминая старые свои навыки, я отчаянно пытался не уступать «учителю», но практически сразу же отстал, и когда опомнился, счет уже был 20:5. Игра подходила к концу, а тут еще и подача оказалась у «учителя».
