Но знала чертова дыра
Родство сиротства — мы отсюда.
Так по родимому пятну
Детей искали в старину.
Остается надеяться, что интереснейшая монография об истории отечественного плаката в скором времени будет переведена на русский язык. Тогда конкуренция за место в списке интеллектуальных бестселлеров явно обострится.
Дмитрий БАК.
КНИЖНАЯ ПОЛКА АНДРЕЯ ВАСИЛЕВСКОГО
Не раскрылся парашют у пацана.
Смотрит — а под ним лежит страна.
Она лежит, раздвинув ноги.
Глаза пусты и одиноки.
Владимир Богомяков.
±10
Леонид Блехер, Георгий Любарский. Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья. М., “Академический проект”, Институт Фонда “Общественное мнение”, 2003, 608 стр. (“Окна и зеркала”).
“Цель этой книги — привести материалы для описания современного состояния вопросов, которые традиционно занимали мыслителей России <…>. Основой книги послужила дискуссия между современными западниками и почвенниками, инициированная Фондом „Общественное мнение” (ФОМ) и Фондом „Либеральная миссия” (ФЛМ). Материалы этой дискуссии можно посмотреть на сайтах www.fom-discurs.ru и www.liberal.ru ”. Многостраничная работа Блехера и Любарского радует (лично меня) обилием цитат, она, собственно, построена на разнонаправленных цитатах, занимающих, вероятно, до половины общего объема (не считал, но уж точно не меньше трети) и выделенных на странице узкой колонкой и мелким шрифтом. Многоголосье замечательное и привлекательное, опирающееся на уверенность авторов, что диалог западников и почвенников “может быть описан не с точки зрения выбора того, кто прав, а с точки зрения необходимости самого диалога”. И более того: “можно говорить, что почвенники более правы, время новизны уходит”, а с другой стороны, “можно говорить, что западники сейчас как никогда актуальны: остались последние миги для того, чтобы на все последующее средневековье усвоить нечто из возрождения”. (Можно еще сказать, что Сарра тоже права.) А последующее, оно же Новое, Средневековье — это вот что такое: относительно долгие стадии “устойчивого существования с неизменными параметрами системы” (авторы называют их средневековьями) чередуются с краткими периодами “восприятия новизны и кардинальной перестройки системы” (соответственно это возрождения). Первая часть книги ретроспективна, вторая предсказательна (“изложенная <…> модель Глобального Средневековья, или „Глобализм + Новое Средневековье”, представляет собой отрицательную футурофиксацию ”). А в целом остается странное послевкусие: как будто два командированных инопланетянина добросовестно систематизируют для диссертации/отчета земные мнения и прогнозы (и знают, что улетят и где-то там защитят/отчитаются).
“Открытость цитат и точек зрения, из которых авторы строят свои выводы, делают эту книгу лабораторией мысли, интересной не только для ученых-профессионалов своим анализом и огромным справочным аппаратом (курсив мой. — А. В. ), но и для студентов и аспирантов, специализирующихся в политологии, социологии, философии, культурологии, истории” (из аннотации). Но как раз огромного справочного аппарата в книге не наблюдается (или под ним подразумеваются таблицы с результатами опросов общественного мнения), а то, что имеется, недостаточно именно с точки зрения общего замысла. В книге есть список использованной литературы (187 позиций), но, естественно, без ссылок на страницы, на которых та или иная книга была использована. И это бы не беда, но отсутствует совершенно необходимый в таком издании указатель имен. Таким образом, если вы сами наткнулись в основном тексте на интересную цитату, то вы сможете установить, по какому изданию авторы ее приводят, но если вы хотите найти в тексте цитату из того или иного автора, у вас не остается иного выхода, как пролистать всю книгу Блехера и Любарского от начала до конца. Таким образом, пользоваться ею в научных или учебных целях затруднительно, а вот читать можно — и с любого места.
“Это совершенно не важно. Вот почему это так интересно” (Агата Кристи).
Борис Кагарлицкий. Периферийная империя. Россия и миросистема. М., “Ультра.Культура”, 2004, 528 стр.
Кратких курсов должно быть много. И этот (левый? материалистический? марксистский?) курс российской истории от хазар до Путина, с упором на торговлю, экономику, с апелляциями к историку-марксисту М. Покровскому (которого и я когда-то читал с большим интересом), совсем не лишний. Установка: “Без понимания мировой истории русское прошлое действительно превращается в цепочку нелепых загадок”. Ключом к пониманию отечественной истории является, по Кагарлицкому, неизменно периферийное положение России в международном разделении труда, в “миросистеме”. “Периферия” не может догнать и перегнать “центр”, ибо это не два всадника на ипподроме, а всадник и лошадь, которые одновременно приходят к финишу, но в разном положении. Лошадь может попытаться скинуть седока: “Революция 1917 года, выключив Россию из мировой системы, превратила ее из периферийной страны — в отсталую”.
“Миросистемный анализ играет с автором злую шутку, — пишет Ольга Быкова в газете „Завтра” (2004, № 18, 27 апреля <http://www.zavtra.ru> ). — При принятии тезиса о Центре и периферии (не принять его невозможно, в этом мире мы живем) для XIX и XX века все справедливо, и построения Кагарлицкого почти безупречны. Но для меня, человека, посвященного в работы Валерстайна чуть-чуть, остается непонятным, почему центр сформировался именно там, где он есть. <…> Видимо, я не понял Валерстайна (почему Ольга Быкова пишет о себе в мужском роде? или опечатка? я цитирую по электронной версии газеты. — А. В. ). Или Борис Юльевич не смог мне его объяснить. Постоянные натяжки, пропуски, перескакивания с одной темы на другую, жонглирование фактами, игнорирование источников. При правильной постановке задач, при благородной цели, при точном анализе конкретных ситуаций, на мой взгляд, книга оказалась неубедительной. И заняла на моих полках место между трудами Гройса и словарем культуры ХХ века Руднева. Среди прочих постмодернистских текстов”.
Да, книга любопытная, безотрадная. Я не берусь здесь (да и вообще не берусь) анализировать ту историософскую конкретику, которая занимает 99 процентов книги. Но Борис Кагарлицкий, как известно, не столько ученый-историк, сколько актуальный публицист, поэтому в книге есть мораль . К сожалению, именно тут нетривиально проинтерпретированная конкретика оборачивается малоинтересной риторикой. “Опыт русской истории показывает, что оставаться в рамках [миро]системы — значит обречь себя на деградацию, а искать спасения, отделяясь от нее, — на изоляцию”. Спрашиваю: ведет ли изоляция — к деградации? Спрашиваю это, памятуя о новейших концепциях изоляционизма и блаженной автаркии, например, о сумбурно-симптоматичном докладе бизнесмена Михаила Юрьева “Крепость Россия” (“Новая газета”, 2004, № 17, 15 марта), живо обсуждавшемся с разных точек зрения в “Русском Журнале”. У Кагарлицкого вопрос только обозначен, но должным (логически-непротиворечивым) образом не прописан. Зато: “В ХХI веке у России, как и у всего человечества, остается только один выход: изменить миросистему”. Всего-то. Сделать “новый рывок, направленный на преодоление периферийного положения страны в миросистеме <…>”. Рывок — внутри этой миросистемы или вне ее (через изоляционизм)? И если мы (представим) всё преодолеем, то… станем ли “центром”? А кто будет (кого назначим) “периферией”? Надо: “Преобразовать себя таким образом, чтобы одновременно изменился и внешний мир”. Ка-а-ак?! Возможно ли это хотя бы теоретически? “Насколько успешными будут подобные попытки — вопрос уже не теории, а практики”. Нет, тут без теории (хоть самой приблизительной) не обойтись. “Миросистема” в любой своей временной точке создана такой (“англосаксами”?) или, что называется, так сложилось? Является ли дуализм “центра” и “периферии” неизбежным? Возможна ли миросистема без “центра” и “периферии”? Было ли такое когда-либо? Возможно ли это в будущем? К тому же возникает вопрос о самой возможности/невозможности целенаправленного изменения, а не просто слома таких сложных систем. И почему мы можем надеяться, что гипотетическая ликвидация порочной миросистемы приведет именно к таким переменам, которые улучшат положение России, а не ухудшат его? “<…> судьба России неотделима от истории человечества. И бороться за лучшее будущее для себя мы способны, лишь пытаясь построить лучший мир для всех”. Славно. Но, как справедливо заметил философ Михаил Ремизов, “хотя бы шепотом мы должны оставлять за собой право спросить — а в какой атмосфере Россия имеет больше шансов на самоосуществление — в атмосфере мирового порядка или в атмосфере катастроф мирового порядка?”. Не говоря уже о том, есть ли у нас время . Может, именно (исторического) времени не осталось? (Может, только и осталось, что бензинчику плеснуть?)
