Вопросами на этот счет я, вместо того чтобы заниматься монтажом, мучил спасателей.
– Вы не находили, – спрашивал я, – пепельницы в осветительской ложе?
На меня смотрели как на повредившегося умом. Тут тысячи мертвых, трупам конца не видно, а этот сумасшедший журналист интересуется пепельницей в какой-то ложе.
Как ни старался я воссоздать общую картину, с фильмом ничего не получалось. О чем бы я ни думал, все вытеснялось мыслью о смерти Фреда. Кроме того, мне не давал покоя вопрос о том, как и почему это случилось. Каким образом удалось осуществить теракт? Отснятый материал не давал на сей счет никакой информации. Пресса в основном перечисляла различные версии. Как получилось, что маленькая группа, именовавшая себя Друзьями народа, через три года после ее разгона не только сохранилась, но и сумела превратить Венскую государственную оперу в газовую камеру? Действия полиции отличались невероятным дилетантизмом. Только спустя две недели она расчухала, что этот самый Стивен Хафф из Аризоны – реальная личность, человек из плоти и крови, житель штата Огайо. Прошло еще сколько-то дней, пока не выяснилось, что погибший при совершении теракта тип по имени Стивен Хафф – не кто иной, как скрывшийся после поджога на Гюртеле предводитель Движения друзей народа. Газеты печатали бесконечные списки убитых, каждый день появлялись новые имена. На улицах чернели траурные флаги. Временное правительство, руководимое министром сельского хозяйства, объявило тридцатидневный траур. После чего без предвыборной борьбы должны были состояться новые выборы.
Через день после смерти Фреда ЕТВ показало фотографии своих погибших сотрудников. Я увидел лицо Фреда. В состоянии крайнего изнурения я мог лишь тупо смотреть в пространство и внушать себе, что все это какой-то сон. Потом я выключил телевизор, напился и завыл, не видя ничего, кроме бесконечной пустоты. В какой-то момент зазвонил телефон, я даже не дернулся. Из динамика автоответчика донесся голос моего отца: «Курт, мы просто убиты горем. Скажи, что можно для тебя сделать? Может, приехать в Вену? Бланка считает, что нам надо вылететь завтра. Как будет лучше для тебя?»
Я не стал звонить им. Я вообще не знал, что мне делать. Потом уснул на кушетке в гостиной. Следующий день я провел в вымершем здании нашего офиса. На том этаже, где кабинеты начальников, заседал кризисный штаб. Коллеги выражали мне соболезнования и с пониманием отнеслись к тому, что я не принял участия в заседании. Четыре съемочные бригады, уцелевшие после катастрофы, получили долгосрочное задание. В коридорах не было ни души. Несколько дней назад здесь в воздухе свистели циничные реплики, какие можно услышать во всякой большой редакции. Но тс, кто был горазд на них, либо сидели в штабе, либо ушли в мир иной. Секретарши с заплаканными лицами сидели в пустых приемных. «Я так сочувствую вам, господин Фрэйзер». Двери держали открытыми, будто приглашая к себе духов жизни, которые еще оставались в этом здании. Некоторые из сотрудниц выбегали ко мне в коридор и начинали рассказывать какие-то истории про Фреда. Я не мог это выслушивать.
Позвонил Мишель Ребуассон, он хотел непременно поговорить со мной лично. У него нашлось удивительно много слов для выражения соболезнования. Мне сказать было нечего. Он знал, что значил для меня Фред. Мы говорили о нем еще во время нашей первой встречи в лондонском отеле. Затем Ребуассон перешел ко второму пункту, то есть к документальному фильму. Он прекрасно понимает, в каком я теперь состоянии. Но ведь у меня в запасе целый месяц, пока этим делом занимается отдел новостей. По словам генерального директора, мне сам Бог велел делать такие фильмы, кроме того, никто лучше меня не знает материал в целом. А сам он на собственном опыте убедился, что лучший способ пережить утрату близкого человека – это с головой уйти в работу.
Вечером меня ждали дома три телефонных сообщения. Сначала звонила мать, потом отец и снова мать. В конце она спрашивала: «Ты уже говорил с Хедер? Если нет, позвони ей непременно. Мы не можем не сказать об этом. Пожалуйста, позвони».
Мать права. Я должен позвонить Хедер. Но я был не в состоянии. Возможно, мать предполагала это. Поздно ночью я слушал «Песни об умерших детях» Густава Малера.
Я должен был позвонить ей. Если бы я просто дал ей услышать одну из этих песен и затем положил трубку, может быть, она бы поняла. Нет, ничего бы она не поняла. Она бы решила, что даже в этой ситуации я хочу досадить ей. И все-таки через какое-то время я заставил себя найти свой старый лондонский номер. Было уже где-то три часа ночи.
– Я разбудил тебя?
– Да.
– Ты знаешь, почему я звоню?
– Да.
Я не мог сообразить, какие слова еще надо сказать. Она начала плакать. У меня тоже слезы наворачивались на глаза. Мы уже не говорили, только плакали. Мне не приходила в голову ни одна уместная фраза. Когда она вроде бы перестала плакать, я пробормотал:
– Созвонимся в другой раз. Или ты хочешь что-то сказать?
Молчание. И вдруг срывающийся голос:
– Фред должен быть похоронен в Лондоне.
– Об этом не может быть и речи. Я хочу, чтобы он был рядом.
Снова молчание. Она пыталась отнять у меня Фреда, подумал я. После бесконечно долгой паузы я сказал:
– Поговорим об этом в другой раз. Спокойной помп. И положил трубку.
Похороны состоялись только через три недели. Столько времени понадобилось для вскрытия и экспертизы. Этим занимались специалисты со всего мира. Поскольку холодильные камеры моргов всех венских больниц не могли вместить такое количество трупов, для их хранения приспособили холодильный цех одной из боен. В пристройке лежали неопознанные трупы. Сюда предлагалось приехать всем, кто не нашел имени пропавшего в списке погибших. Я, конечно, понимал: у администрации не было иного им хода. Но при мысли о том, что Фреду отведено место рядом с убоиной, у меня кошки скребли на сердце. Я был вправе увидеть мертвое тело Фреда. Однако, взглянув на показанную по телевидению картину перекладывания и сортирования трупов, я отказался от намерения ехать на бойню.
Мне позвонила Хедер, она спросила, когда будут похороны. По всей видимости, она поняла, что перевезти тело в Лондон ей не удастся. Точную дату еще не назвали. Я обещал сообщить ее, как только узнаю. Родители тоже собирались приехать. Отговорить их я не мог. На тот день, когда тела были выставлены дня прощания, правительство назначило общенациональное траурное шествие. Жителей Вены присыпали собраться в полдень на Ратушной площади. Предполагалось, что после выступления главы временного правительства люди направятся по Рингштрассе к зданию Оперы, где в час дня память погибших почтят минутой молчания. Затем шествие, двинется по Кертнерштрассе на Штефансплац, и траурная церемония закончится речью кардинала. Похороны Фреда должны были состояться день спустя на Центральном кладбище.
Хедер хотела не только прийти на похороны, но и принять участие в траурном шествии. В половине двенадцатого я встретил ее в аэропорту Швехат. Вместо флагов всех стран на здании развевались черные стяги. В зале прибытия стояли люди, одетые в черное, в ожидании родственников и знакомых. Я выпил в кафетерии большую чашку крепкого кофе и, листая газеты, поглядывал на автоматические двери, которые беспрестанно открывались и пропускали прибывших. Какая-то женщина приветствовала родных, в этот момент с ее багажной тележки упал тугой целлофановый мешок. Из него потекла густая жидкость. Дама беспомощно посмотрела по сторонам. Потом положила мешок рядом с автоматической дверью и ушла. Темно-желтое пятно стало расползаться по полу, и вскоре у самой двери образовалась целая лужа. Скорее всего, это был ликер. Пассажиры, толкавшие тележки с багажом, не смотрели под ноги. Они везли свой груз прямо по луже и, лишь почувствовав, как ноги прилипают к полу, стали брезгливо поглядывать вниз. Жидкость, как видно, оказалась довольно липкой. Вскоре ею было покрыто все пространство перед дверями, и грязно-желтые вереницы следов протянулись к обоим выходам. Благо до появления Хедер уборщица в синей спецовке успела пройтись по полу шваброй.
О посадке лондонского самолета сообщили еще пятнадцать минут назад. Я встал и подошел к автоматическим дверям. Хедер я узнал издалека. Прежде всего по походке. Раньше у нее были длинные светлые волосы, которые она укладывала волнистыми прядями. Теперь я видел коротко стриженную голову с темно-красными волосами. Длинное черное пальто из искусственного меха расстегнуто, под ним черное шелковое платье.
Хедер подошла ко мне с дорожной сумкой в руках. Она подставила на миг щеку, и я мимолетно коснулся ее своей. От нее исходил какой-то чужой запах. Я спросил:
– Как полет?
– В самолете не я одна летела на похороны. Командир экипажа сказал по радио слова соболезнования.
Мы сели в машину. Почти всю дорогу молчали. Правда, она спросила, пришлось ли Фреду мучиться.
