«Что мне эта работа? — думал Сергей, сидя поутру за рабочим столом, — Что мне такая жизнь? Люди проживают одну, и в старости не хотят в ней ничегошеньки менять… Ни-че-го-шеньки!.. Ни о чем не жалеют… Реальность низкого уровня.
А я проживаю несколько жизней за один только вечер, как в компьютерной игре — несколько жизней, много попыток, восстановление, пока не настанет — «Game over» — «Игра окончена». А с вискариком, да под «клёгг» — и вовсе не один десяток жизней. «Jack» делает меня всемогущим, с ним я отворяю скрытые двери… Как скрытые файлы. Я как дельфийский оракул, общающийся с мертвыми душами…
Хочется домой… Туда, где можно быть не таким как на работе, потому что на работе не будешь таким как дома. Я живу в обстоятельствах. Здесь я в плену обстоятельств!»
Но уже вечером, Сергей думал в противность, мыслям утренним:
«Мне не надо сто жизней! Дай мне одну, ту, в которой будет она. — И выпивал очередную порцию алкоголя. — Даже если она — жизнь, будет «энтеогеновым» или «миксовым» бредом, плевать! Потому что он — бред, будет таким, как я решу. Он зависит от моей воли: то, что я прикажу себе бредить, то и исполниться. Так бывает почти всегда! Я как художник, познавший высшие реалии творчества и возвращающийся в эту реальность лишь по необходимости, потому что все, что мне нужно — это она… а она там. И необходимости в этих страданиях — нет!»
В этом свете идеальный внутренний мир Сергея, моделируемый электрохимическими процессами взаимодействия отравленных нейронов с наркотическим бредом, изящно вплетенный во всемирную интернет-паутину был и виртуальным и дополненным. Симбиоз объективной социальной реальности и виртуальной ее части, казался гораздо привлекательнее реального мира, вследствие чего, у Сергея временами возникали психологические проблемы с его реальным восприятием. Но Сергей этого не осознавал. Сергей жил как бы двойной жизнью. Симулякр виртуально-дополненного существования казался Сергею оригинальным и желанным, потому как в искусственно-созданном мире то появлялась, то исчезала Александра. И хотя в мозгу Сергея очень четко прописалась информация относительно смерти Александры. Какая-то часть мозга, отказавшись от этой мысли, непреодолимо верила в обратное, создавая любовный образ, подкрепляя его визуальное присутствием, мышечной памятью и слуховыми галлюцинациями, ориентируя Сергея в виртуальном мире с помощью слуха и тактильных ощущений. Выпивая очередную порцию алкоголя, Сергей безоговорочно верил, что приближает себя к Александре, бегущей ему навстречу сквозь звездный тоннель ночного клуба «Gold Iguana».
Сергей пил «Jack Daniels». На виски Сергей принципиально не экономил, но теперь он предпочитал не разбавлять их колой, а подливал в бокал холодной воды из крана, правда, лишь для того, чтобы они были немного прохладней. Не было льда.
В нередкие минуты затишья, когда Сергей ничего ни выкрикивал, ни распевал песен, не бросал в стены каких-либо предметов, он прислушивался к шуму за входной дверью, ожидая, что за ним вот-вот придут сотрудники милиции, обвинят в убийстве Артура Могилевского и арестуют. Но их не было. Просматривая «on-line» подборку из фильмов-ужастиков и фильмов-боевиков, Сергей остановил свой выбор на фильме Тони Скотта «Black hawk down». «Падение черного ястреба». Этот фильм был военной драмой, про какую-то реальную спецоперацию в Сомали, и особенно понравился Сергею, вероятно, из-за своей апокалипсической безысходности и напыщенной беспредельной американской саможертвенности — не бережливостью и пренебрежением к собственной жизнью. Это очень понравилось Сергею. Просматривая момент, где рейнджеры и бойцы отряда «Дельта» поедают убитого ими во время сафари кабана, Сергей отметил, что возникший ассоциативный ряд, мысленно выстроенный им из некогда материалистических образов, на первое место водрузил — Халка. Но не американского «марвелонского» героя, а инструктора милицейского отряда быстрого реагирования, по одноименному прозвищу — «Халк». Задумчивого тяжеловеса, грузно напирающего локтями на свои колени, чье лицо озарялось едва теплившимся на углях огнем, в тот момент, когда жарили мясо и пили виски на базе «собровцев», после пейнтбольной игры.
На второе место — Жана Бодрийяра, а на третье — американского кинорежиссера Френсиса Форда Копполу.
Доброжелательный и немного печальный образ Халка, сменился прежде никогда не виденным, но, тем не менее, с легкостью представленным представительским видом французского социолога, культуролога и философа-постмодерниста. Не редко именуемого, как «гуру» постмодерна.
Введенный Жан Бодрийяром термин «симулякр» — «делать вид, притворяться», «копия», не имеющая оригинала в реальности; иными словами, семиотически — представлял знак, не имеющий означаемого объекта в реальности. К примеру, фотография — это симулякр той реальности, что на ней отображена. Но необязательно точное изображение, как на фотографии: картины, рисунки на песке, пересказ реальной истории своими словами — всё это симулякры. Согласно доктрины Бодрийяра, война в Персидском заливе, как возможно и специальная операция в Сомали, по мотивам которой и был отснят этот фильм про «черного ястреба». Да, вероятно, и не только этот; еще с десяток документальных и художественных фильмов. В том смысле, что у телезрителей, наблюдавших по каналу CNN и BBC за пляской изображения с видеокамер, и взволнованными пропагандистскими репортажами передовых военных журналистов, как и у зрителя просматривающего художественный фильм про «войну в Сомали», не было никакой возможности знать, было ли там то, что показывают на самом деле, или не было. Репортаж ли это, или это хорошо срежессированная короткометражка — тоже есть ничто иное как симулякр — привычно-насаждаемый образ несдающихся американских супергероев.
В точности такие, какими Френсис Коппола снимал в своих фильмах, в частности о вьетнамской войне. «Апокалипсис сегодня», наверное, лучшее из возможных свидетельств, как американцы воюют — с той неумеренностью, с той неуёмной тратой жизней и сил, с той же чудовищной безупречностью… и тем же успехом. Как и сама «война Копполы» — как бесконечное наступление, как технологическая психоделическая фантазия, череда сумасшедших спецэффектов, когда она становится фильмом ещё до того, как будет снята на плёнку. Коппола произвел вторжения кинематографа в реальность войны, измеряя при этом его влияние, когда кино становится непомерным спецэффектом серо-черно-красного в разноцветном мире, далеко в тылу, от линии фронта, далеко за осознанием войны.
В этом смысле фильм Копполы — это самое настоящее продолжение войны, воскрешение павших солдат, оправдание выживших, но только другими средствами. Это восхождение на вершину проигранной вьетнамской компании, к её апофеозу, превращая войну в фильм, а фильм — в войну, связанные психо-технологической экспансией.
Сергей сидел завороженный боевыми событиями фильма о «черном ястребе», когда один из рейнджеров оказался под завалом кусков, крошки и бетонной пыли после гранатометного выстрела, и глухим стуком сердца посреди образовавшейся тишины от акустической травмы органов слуха. Глядя на американского солдата, Сергей подумал о его внутренней нетерпимости к поражению и силе сопротивляться смерти. После чего в голову Сергея пришла мысль — убить Валерия Непокрылова.
Мысль убить Непокрылова не стала неожиданной или внезапной. Скорее она была желанной, срочной и обязательной. Правда, придумывать изощренный способ ее воплощения Сергей уже не думал. Способ не имел значения. Важен был только результат, и Сергей с совершенным безразличием решил убить Непокрылова килограммовой гантелью, нанеся ему семнадцать смертельных ударов по голове.
«Или облить его кислотой? — возникла в голове Сергея очередная идея. — А если кислотой, то какая нужна кислота?»
Вопрос был явно не из легких. С химией у Сергея всегда были проблемы, еще со школы, когда «химичка» Гадолиния Дамали Мариановна била нерадивых учеников деревянной линейкой по рукам, сжимающим лакмусовые бумажки: «Молчать! — кричала она. — Кто сказал? Кто это сказал?! Название «химия» произошло от слова — Хемия — старинного названия Египта, а не от слова — ху..ня! — кричала она, злобно потрясая жилистым кулачком перед лицами девятиклассников. — Химия — это одна из отраслей естествознания, предметом изучения которой являются такие химические элементы, как атомы, и образуемые ими простые и сложные вещества, как молекулы, а так же изучающая их превращения и законы, которым подчиняются эти превращения! А вы будете подчиняться мне, пока я не превратила всех вас в жаб! И я запрещаю вам употреблять при мне слово — химичить!»
Ко всему прочему Сергею совершенно не хотелось думать сейчас о кислотах, о неожиданно вспомнившейся учительнице химии, о линейке и детских душевных переживаниях того времени. Сергею вообще не хотелось думать. Ни о чем.
