Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!

Ознакомительная версия.

Сказав это, г. Велосипедов отпал в полуобмороке. Одна из сестричек Агриппины предложила ему холодное полотенце.

– Ты раскаялся, мой цыпленок? Тю-тю-тю, будешь честненьким?

– О чудесная! – г. Велосипедов положил ей голову на колени.

– Так вот ваше истинное лицо, ничтожество и подлец! – крикнула Катя графу.

– Посмотрите на ваше собственное лицо! – высокомерно сказал Опоясов. – Оно все в саже! Пушечный, заводи мотор, поехали из этого вертепа!

– Сами заводите, ваше сиятельство! – рявкнул важный механик.

– Рехнулся, дурак?! – взвизгнул граф.

– Сами вы дурак, ваше сиятельство!

– Нет, ты дурак!

– Нет, вы!

– Не спорь с ним, мой котеночек! – вторая сестрица Агриппины погладила Пушечного по щеке, и тот мгновенно растаял.

– О нежнейшая!

Тем временем Формидабль обратал графа Опоясова и задал риторический вопрос:

– Надеюсь, у нас не будет неприятностей с Россией, если в это дело слегка вмешается французский флот?

– И русская авиация на паритетных началах, – сказал Владислав и потащил к выходу обмякшего Клаксона.

Когда силы зла были выдворены, хозяин вынес в зал две корзины с бутылками старого бургундского.

– Теперь все девочки пристроены, – с большим удовлетворением произнес он.

Воцарилось общее веселье.

На ночной улице граф Опоясов, поднявшись с тротуара, пригласил Роже Клаксона в автомобиль.

– Садитесь, товарищ по несчастью. Мы оба жертвы невежества.

Клаксон, кряхтя и всхлипывая, влезает в машину. Граф за рулем.

Он гонит «паккард» по пустым улицам, рулит совершенно по-дурацки, стукается об углы, разбивает фары и, в конце концов, загорается. Так, пылая, «паккард» выезжает на набережную Сены и сваливается в воду.

Минута тишины, и на набережную выбираются Опоясов и Клаксон, мокрые и оборванные.

– М-да, – неопределенно промолвил граф.

– Вам нравится Париж? – светским тоном спросил Клаксон.

– Хорошо бы освежиться, – проговорил граф.

Клаксон, хихикнув, извлек из карманов две неповрежденные бутылки.

– Прихватил в трактире. Так, машинально. Где будем пить, мой граф?

– Под мостом! – твердо сказал Опоясов и направился в данном направлении.

Эпилог нашего фильма – это настоящий ликующий, с оглушительной, но чудесной музыкой хеппи-энд.

По набережной Сены в автомобиле «Рено» едут счастливые супруги Катя и Филип. Они направляются в Гавр получать новый броненосец. Филип в блестящем офицерском мундире, на руках у него дивные младенцы-близнецы, один говорит по-русски «папа», другой по-французски «мама».

В небе над Сеной курсом на Неву движется фантастический летательный аппарат. На нем другая пара счастливцев – Сюзан и Владислав.

Двое ободранных клошаров опустошенными взглядами из-под моста провожают блистательные экипажи нашего хеппи-энда. В клошарах не без труда, но все-таки отчетливо мы узнаем «силы зла» – графа Опоясова и бывшего лейтенанта Клаксона.

Силы добра поют заключительные куплеты.

Москва – Париж, 1977

Под лихой, едва ли не разбойный посвист проплывают внизу, покачиваясь, нежно-зеленые новгородские поля, темный бор, холодное озеро, по глади которого бегут тени рваных облачков… А вот и наша тень проходит, тень человека с босыми ногами, летящего на больших нелепых крыльях.

За озером открывается нашему взору белокаменная златоглавая церковь и кучка деревянных домишек вокруг нее.

…

На площади городка, где царит послеобеденная дрема, трое заспанных стрельцов, почесываясь, наводят великанскую пищаль на подлетающую к городку черную точку.

Разинул рот приезжий мужиченко:

– Никак упырь летит ай кикимора?

– Упырь! – передразнивает мужичонку стрелец и поясняет с некоторой даже гордостью: – Дворянский сын Фролка Скобеев за сластями прилетел.

На площади купцы торопливо запирают лавки.

Выстрел. Подламывается тренога, и пищаль падает в грязь, едва не зашибив крутившуюся под ногами стрельцов свинью. Стрельцы, сплевывая и зевая, ложатся спать на солнцепеке.

Низко-низко над площадью пролетает Фрол Скобеев: выпуклые блестящие глаза, лихо подкрученный ус, босые пятки. Озорно свистя и ухая совой, юноша опускается на лотки с пряниками, быстро набивает сластями запазуху, потом – крылья под мышку – улепетывает с площади прочь. Его никто и не думает преследовать, кроме собак, гусей и поросят.

– Одно дело – улетит…

ТИТРЫ

фильма

Фрол Скобеев забрался на макушку сосны, приладил за спиной крылья и сиганул вниз.

Худо-бедно, но крылья перепончатые с бисерной бахромой несут его среди воздушных струй, и на душе у него от этого привольно и он поет:

Вдруг оборвалась песня: Фрол Скобеев углядел с высоты медлительный поезд: без дороги по полям ехала шагом конная стража, а за ней карета с окошком, а потом еще конники, дворянские дети и смерды с пиками, а за ними туго груженных подвод десять или двадцать.

В глазах юноши зажигается шальной огонек, который будет всегда появляться в них перед рисковыми делами. Фрол круто снижается.

Душно, тряско, муторно в обитой изнутри пуховыми подушками боярской карете… Впрочем, хозяин карет стольник Нардин-Нащокин, сам расплывшийся, как подушка, умудряется и здесь спать в охотку, с присвистом. Мается, тоскует в карете дочь его красавица Аннушка, а мамка ее Ненилушка, продувная бестия, пытается прельстительным шепотом утешить девицу.

– Разбуди-ка батюшку, Ненилушка, – умирающим голосом попросила Аннушка. Мамка тут же поймала кружившую в карете пчелу и бесцеремонно засунула ее в нос боярину. Нардин-Нащокин проснулся и извлек из носа насекомое.

– Пчела, – говорит он. – Пчела осмелилась в ноздрю… Четвертованию подлежит…

Аннушка так, чтобы батюшка видел, снимает с крючка золоченую клетку с щеглом, открывает ее и подносит к окну.

– Лети, сизая птица, в родный лес и поведай птахам и зверюшкам, как деву красную замуж везли за незнакомца, – ломким да со слезой голосом говорит она.

Стольник всхлипывает, выпускает пчелу.

– Нешто, Аннушка, худого я хочу своей дитятке? Смотри, каким соком ты налилась – замуж тебе в самый раз…

Аннушка задумчиво смотрит в бездонное небо, куда полетел щегол, и замечает вдалеке некую крупную птицу.

– Небось, за старого отдадите, за крючконосого, – хнычет она.

Мамка, подыгрывая ей, заливается в три ручья.

– За рыцаря отдам! – восклицает стольник. – За лучшего вьюношу из Книги Бархатной! Даром ли твой батюшка Нардин-Нащокин первый стольник при царе?!

…Птица на глазах Аннушки растет-растет и вот оборачивается ясноглазым молодцем Фролом Скобеевым.

– Ахи! – всплескивает руками девица.

– Ахи, молодчик какой! – взвизгивает Ненилушка.

Фрол уже летит вровень с каретой, буравит лихим взглядом боярскую дочь.

Стольник высовывается из окошка. Свят, свят, свят! Вид летящего человека несказанно обижает его.

– Пымать! – кричит он страже. – Пымать дерзостного колдуна! В железа его!

– Ахи! – кричат женщины. – Ахи!

Стража на толстозадых конях неуклюже пытается поймать Фрола, но тот облетает карету с другой стороны и угощает Аннушку маковой головкой в сиропе.

– Кто ты есть, лебедушка, и как мне тебя называть? Как в памяти тебя держать? – спрашивает Фрол, трепеща крыльями и норовя цапнуть девицу за белу рученьку.

– Ах – увы, я есть несчастная Аннушка, и хотят меня за крючконосую турку замуж отдать, – лукавясь и посасывая сласть, отвечает девица. – А кто ты есть, крылатый молодец, и как мне тебя называть? Как в памяти тебя держать?

– Я есть…

Вдруг один из конников изловчился, набросил аркан на ноги Фролу. Юноша сброшен наземь. Стражники кинулись на наглеца и ну его трепать.

Визжат и причитают женщины, ржут кони, ругаются и харкают мужики. Фрол храбро защищается, но под градом ударов он вынужден бросить крылья и зайцем улепетнуть в поля.

Ознакомительная версия.