Ознакомительная версия.
Так подначивает Фрола Онтий, а тот дважды себя упрашивать не заставляет: испивает, запивает и хлобыщет. В конце концов, совершенно обезумев, он обнимает Онтия, жарко целует, бормоча:
– Аннушка моя, лебедушка, голубушка…
После этого Фрол падает наземь без чувств и без движения, а Онтий говорит целовальнику и сторожам:
– Портки с него сымите парчовые и чиры, и чулочки полосатые, кафтан и рубаху – все долой! Бросьте его здеся в канаву, в лопухи, да накройте до утра гунькою кабацкою.
Спит необъятная Москва, только собаки брешут, да караульные покрикивают, да бледные лунные лики маячат кой-где в оконцах светелок, да храпит обнаженный Фрол Скобеев, еще не покойник, но уже в лопухах.
Впрочем, не все, не все спят в этот поздний час по Москве. Горит свеча в богатом мрачном доме боярина Кукинмикина, сидит боярин в высоком кресле наподобие трона, а у ног его свернулся, положив голову на колено, уже известный нам востроглазый Онтий.
– Повествуй далее, Онтий. Повествуй, ягодица моя клубничная, – говорит боярин, поглаживая молодого человека по волосам.
– И подумал я слабым умишком, солнышко-князь, а как бы нам энта наглая вьюноша верной слугой стал, до позорил бы лютого нашего ворога Нардин-Нащокина перед Государем-батюшкой, – запел Онтий, по-собачьи глядя на боярина снизу.
– Да бороду бы ему оторвал! – взревел вдруг, вскакивая и потрясая руками, Кукинмикин.
– Да и стал бы ты, солнышко-князь, первой в Думе головой! – возопил Онтий и трепетно обхватил боярские ноги.
Фрол Скобеев проснулся в лопухах, тряхнул головой и увидел свои босые ноги и живот, еле прикрытый гадостным рваньем. В ужасе вскочил он и, ничего еще не понимая, но понимая лишь страшное несчастье, опрометью помчался куда глаза глядят.
– Эй, жених! – с хохотом заорал ему вслед Вавилон. – Иди сюда, опохмелись перед сватаньем!
В ответ лишь чаще замелькали босые пятки честолюбца.
Ивановская площадь в Кремле. Семь высоких каменных лестниц опускаются на площадь от зданий приказов, а на этих лестницах и возле них, и вокруг «Ивановской палатки» суетится народ, бойко орудуют перьями площадные подьячие, составляя «закладные» и «заемные кабалы», объегоривая темных мужиков, приехавших в Москву за правдой-маткой.
Вот на эту площадь нелегкая и занесла ограбленного и униженного Фрола. Он все еще словно пыльным мешком из-за угла ударенный, все еще его на жарком солнце колотит колотун…
А вокруг Фрола опять происходит нечто не совсем для него понятное: начинается народное дерзкое представление о Ерше. Площадь очищается в середине, и на нее важной поступью выходят судьи – боярин Осетр да воевод Сом, да судные мужики Судак и Щука-трепетуха.
Лещ да Головль приносят в суд жалобу на Ерша-Ершовича, сына Щетинникова. Он – обмерщик да обворщик, постылая собака да лихая забияка, щетиньем нас своим острым изувечил, насильем нас своим подлым покалечил, хочет поморить смертью голодной в нашей воде плодородной, государи-судьи.
А вот и сам выскакивает на площадь наглый дворянчик Ерш-Ершович, лихая образина, раковые глаза, острые щетины.
– Э-э, я сын боярский,
Верный слуга царский!
А если я хозяин плохой,
Так хоть кидайте в озеро башкой!
Крутятся, пританцовывают вокруг мелкие рыбы, требуют для Ерша наказания.
А вот придет Вавила,
Возьмет Ерша на вилы,
Придет Антроп,
Повесит Ерша под строп,
Придет дочерь его Варя,
Она Ерша сварит,
Придет верблюд,
Разольет Ерша на семь блюд,
Придет клевать кочет,
Поплюет на Ерша, не захочет,
Придет тады Вавила,
И заварит из Ерша мыло.
Рыбы обступают Ерша со всех сторон, тянут сеть, но ловкий проходимец крутится по площади и с каждым пируэтом как бы невзначай подкидывает золотые к ногам судей.
…Едва начал Фрол разбираться в смысле происходящего перед ним пляса, едва начал сочувственно прихлопывать, присвистывать своему сословному брату Ершу-Ершовичу, как вдруг…
– Пади! Пади! – послышались жуткие крики. – Берегись! Берегись! Спасайтесь люди добрые! Держи воров!
Всадники с батогами ворвались на площадь, стали сечь толпу и хватать дерзких скоморохов. Толпа понесла Фрола, и вдруг он увидел, что по краю площади медленно едут два начальника – князь Томила Ловчиков и граф Шпиц-Бернар.
Фрол схватился за подштанники. Цело ли батюшкино заветное письмо?
Сказалось – цело!
– Авось-ка Ловчиков даст мне какой-никакой кафтанец со своего плеча… – бормочет он.
Фрол, отчаянно работая локтями, пробивается вплотную к всадникам и выкрикивает:
– Эй, князь Томила Путилович, знакомо ли тебе имя Скобеевых?
Но князь даже не услышал крика. Образ Аннушки, томящейся в окошке, все витает перед ним. Он оторвался от своего «дальновидца» и обратился к спутнику.
– Видал ли ты, граф Шпиц-Бернар, невесту мою Аннушку?
– Энгельхен! – рявкает бравый капитан. – Большой голубчик! – он показывает руками. – Цветущий блум! Цветущий плум!
– Ах, Аннушка… – вздохнул было Томила, но не успел закончить вздоха, как был стянут с седла железной рукой оборванца. Сильнейшая пощечина сбила князя с ног.
– Я те дам, ах Аннушка! – орал ужаснейший оборванец. – Аннушка моя!
Княжья стража налетела вихрем на голыша. Взметнулись сабли, но князь остановил расправу.
– Батогов ему! – томно сказал он. – Да смотрите не до смерти.
– О, джентль хат! – восхитился граф. – О лямур! О херц! Бабешка!
Рыцари уехали, а над поваленным Фролом засвистели батоги. Юноша скрипел зубами от боли и стыда.
– Ну, Москва… и верно ты бьешь с носка… – шептал он.
Ушли мучители, разбрелись бессердечные ротозеи, а Фрол Скобеев все лежал распростертый в грязи, глядя в веселое небо, где еще недавно летал хозяином. Вдруг ласковый голосок долетел до его слуха:
– Вставай, дворянский сын, да возьми себе платьице по чину.
Изумленный Фрол резко садится и видит перед собой опрятного милого вьюношу (это, разумеется, Онтий), который одной рукой протягивает ему кафтан и саблю, а другой держит под уздцы справную кобыленку.
– Кто ты есть, лукавый человек? – подозрительно спрашивает Фрол.
– Я есть пскопской купец и Скобеевых род хорошо знаю. Возьми-ка, Фролушка, кафтанец позор прикрыть, возьми лошаденку для помочи, а что с сабелькой делать, ты, видать, сам знаешь.
– А была не была!
Фрол вскакивает, мигом натягивает кафтан, хватает саблю, свистит сиим острым предметом направо-налево.
– Ну, Томила, ноне берегись!
– Хорош витязь, хорош, – умильно приговаривает Онтий и вдруг, схватив лошадь за хвост, резко поворачивает ее под саблю.
– Вжих! – опускается сабля, и в руке у Онтия остается лошадиный хвост.
– Караул! – завопил хитрец на всю Ивановскую, потрясая хвостом. – Держи вора! Хвост моей кобыле отрубил, супостат!
Прибежали караульные с бердышами, обратали Фрола, давай его давить.
– А ну, тащите его к судье Шемяке! – распорядился Онтий.
Вдруг из толпы кубарем покатился под ноги стражи юродивый Вавилон.
Отчаянным усилием Фрол сбрасывает с себя караульных, пускается в бегство, но ненароком сбивает с ног проходивших по площади попа с попадьей и насмерть зашибает их беленькую собачонку. Толпа настигает Фрола. Поп, громко рыдая, потрясает трупиком собачки.
– Ахи-ахи, братия, кобелек сей был нам с матушкой аки сын родной! Тащите убивца к Шемяке-судье!
Разросшаяся толпа с Онтием и попом во главе волочет Фрола пред грозны очи праведного судьи Шемяки. И вновь Фрол с помощью Вавилона вырывается и задает стрекача.
Он бежит по мосту над глубоким рвом, а навстречу ему бегут судейские мужики с кандалами да наручниками.
– Знать, погибель моя пришла. Прощай, Аннушка, – прошептал Фрол, закрыл глаза и сиганул вниз с моста.
Вот ведь беда – падает незадачливый самоубийца не наземь, а на черного козла, которого за веревку вел рвом некий посадский.
Козел лежит без дыхания, а посадский, оседлав Фрола, вопит на всю Ивановскую:
– Отца моего ро́дного зашиб насмерть, басурманин! Тащите его к Шемяке, православные!
Толпа, плотоядно журча, валится в ров, но Фрол успевает тайком поднять с земли камень, обернуть его тряпицей и сунуть за пазуху. Он встает на ноги, и по лицу его мы тотчас понимаем, что встал тут уже новый Фрол, ожесточенный, а прежний лопоухий «деревенщина» разбился вдребезги.
СУД. Шемяка-судья, засиженный мухами, выдавливая на слоновьем своем носу назрелые угри, ведет процедуру запросто.
– Глаголь! – тычет он в истца свободным пальцем, подозрительно напоминающим корень растения хрен.
Онтий с поклоном глаголет:
– Праведный судья, сей лихоимец хвост отрубил у моего коня.
В виде доказательства он показывает хвост.
– Отвечай! – тычет пальцем Шемяка в ответчика.
Фрол молча вынимает из-за пазухи тряпицу с камнем, показывает судье и подмигивает.
Ознакомительная версия.
