Ознакомительная версия.
– Спасибо.
– Что с вами? Скажите, где болит, я студентка медицинского факультета. Хотите, доведу вас до больницы?
Больницы он боялся, бедняку больница – верный гроб.
– Нет, ничего, обычный приступ, не хватило воздуха. Пройдет, большое спасибо.
Выцветшими глазами смотрит Педро Аршанжо на поддерживающую его смуглянку. Что-то знакомое, близкое, родное чудится ему в этом красивом лице. Да это наверняка внучка Розы! Те же нежность, страстность, обаяние, та же волнующая прелесть.
– Вы – внучка Розы, дочь Миминьи? – В усталом голосе радостные нотки.
– Откуда вы знаете?
Такая похожая – и совсем другая, сколько рас и народов смешало свою кровь, чтобы появилось на свет такое совершенство? Длинные шелковистые волосы, нежная кожа, голубые глаза, непостижимая привлекательность упругого тела, стройного и пышного.
– Я дружил с вашей бабушкой, был на свадьбе вашей матери. Как вас зовут?
– Роза, как и бабушку. Роза Алкантара Лавинь.
– Изучаете медицину?
– Я на третьем курсе.
– Думал, никогда больше не увижу такую красавицу, как ваша бабушка. Роза Алкантара Лавинь… – Он заглянул в голубые глаза, внимательные и любопытные, унаследованные от Лавиней. А может, от Алкантара? Кожа смуглая, глаза голубые. – Роза де Ошала Алкантара Лавинь…
– Де Ошала? Чье это имя?
– Вашей бабушки.
– Роза де Ошала… Прелесть, я, пожалуй, так и буду называть себя…
Из группы студентов зовут:
– Роза! Роза! Идем, Роза!
– Иду, иду! – откликается Роза, внучка Розы, такая похожая и совсем другая.
Манифестанты расходятся, штурмуют трамваи, на столбы с потухшими фонарями опускается ночь. Старик устал, но на лице его радостная улыбка. А девушке какое-то чутье подсказывает, что этот хромой и, наверное, больной старик в ветхом пиджаке, залатанных штанах, дырявых ботинках и с изношенным сердцем чем-то ей близок, а может, даже родственник, как знать. О бабкиной родне ей старались не говорить, след рода Ошала терялся в таинственной мгле, о нем умалчивали.
– Прощайте, дочь моя. Я будто снова повидал Розу.
Внезапно девушка, подчиняясь непонятной для нее самой силе, взяла худую темную руку старика и поцеловала. Потом побежала к своим друзьям, и шумная компания с песнями двинулась по затихшей улице.
Старик медленно побрел по Террейро Иисуса по направлению к Верхнему Масиелу, наступал час ужина в заведении Эстер. Да разве сможет кто-нибудь, какое бы войско он ни набрал, обречь на смерть и рабство народ, убить Розу и ее внучку, убить Красоту?
– Благословите, отец мой, – просит девушка, совсем еще молоденькая, вышедшая на поиски первого в этот вечер клиента.
Старик, ковыляя, тонет в сумерках. Трудный вопрос, где взять на него ответ?
6
В конце программы «Последние новости» – военные сводки, ну и молодцы эти русские. Малуф поднес рюмочку кашасы, обсудили демонстрацию и митинг, доблесть надменных англичан, рейд американцев по затерянным островкам у берегов Азии, подвиги советских войск. Атаулфо, зануда-пессимист, не верил, что победа неизбежна. «Как знать! У Гитлера кое-что припрятано на крайний случай, секретное оружие, которым весь мир можно разрушить».
– Разрушить весь мир? Значит, Гитлер может, выиграв войну, истребить или обратить в рабство всех, кто не белый, в ком не течет чистая арийская кровь? Задушить жизнь и свободу, прикончить или, хуже того, поработить всех нас без исключения?
Спор разгорелся вовсю: «Может, не может, почему это не может? Еще как может!» Кузнец поставил точку:
– Даже бог, который сотворил людей, не может убить всех разом, он убивает нас по одному, и чем больше он убивает, тем больше народу рождается, подрастает. Мы будем рождаться, расти, смешиваться, и никакой сукин сын нам в этом не помешает!
Он так хватил по стойке буфета кулачищем – под стать кулаку шкипера Мануэла или Зе Широкой Души, – что опрокинул свою рюмку с остатками кашасы. Турок Малуф, человек отзывчивый и понимающий, налил еще по одной.
Старый Аршанжо повторил полученный им наконец ответ:
– …будем рождаться, расти и смешиваться, и никто этому не воспрепятствует. Ты прав, дружище, так оно и есть, никому и никогда нас не уничтожить. Никому, мой милый.
Наступил вечер, затекшая рука Педро Аршанжо еще не отошла, боль затаилась где-то в груди. Бодро попрощался: до завтра, милые мои, хорошо жить на свете, когда есть друзья, глоток кашасы и такая вот вера, верней которой не бывает. Я пошел. Кто уходит последним, тому и двери запирать.
Педро Аршанжо пускается в путь по темной улочке, из последних сил идет вперед. Боль разрывает ему грудь. Он хватается за стену, падает. О Роза де Ошала!
Высокочтимый доктор Зезиньо Пинто сделал удачный выбор, рассчитал все до тонкостей: актовый зал баиянского Института истории и географии, уютный и в меру роскошный, заполнен до отказа. Окинув взглядом столь представительное, высокое собрание, декан медицинского факультета сказал его превосходительству губернатору: «Если бы сейчас на здание института упала бомба, Баия разом потеряла бы цвет своей интеллигенции, весь без остатка». И в самом деле, на празднование столетия со дня рождения Педро Аршанжо собралась вся аристократия, сливки баиянского общества. Всех привело сюда единодушное стремление выполнить отрадный гражданский долг: еще больше возвеличить славу родины.
Открывая торжественное заседание, президент Института в своем кратком, но весьма изысканном вступительном слове, прежде чем обратиться к губернатору с просьбой занять председательское кресло, позволил себе невинное удовольствие кинуть камешек в огород зазнавшихся аристократов: «Мы собрались здесь, чтобы торжественно отметить величественные столетние эфемериды того, кто познакомил нас с полным списком имен наших предков». Несмотря на свой почтенный возраст и занятость важными историческими изысканиями, президент Магальяэнс Нето любил острое словцо, писал эпиграммы в духе лучших баиянских традиций.
Когда члены президиума заняли свои места, губернатор предоставил слово устроителю праздника, владельцу газеты «Жорнал да Сидаде» Зезиньо Пинто.
– Организуя нынешние торжества, наша газета выполняет один из важнейших пунктов своей программы, который предусматривает прославление и популяризацию выдающихся сограждан, указавших путь грядущим поколениям. И вот, откликнувшись на сигнал боевых труб «Жорнал да Сидаде», Баия, стремительно движущаяся по рельсам прогресса и индустриализации, отдает долг благодарности великому Педро Аршанжо, который умножил славу нашей родины, снискав признание всей мировой общественности.
Затем профессор Калазанс, сам удивляясь тому, что после многотрудного марафона он остался жив и не сидит в тюрьме, зачитал перевод письма Джеймса Д. Левинсона Юбилейной комиссии. Лауреат Нобелевской премии, одобрив идею организации торжеств, сообщал о триумфе сочинений баиянского корифея, которые в переводе стали достоянием всех культурных стран.
– Популяризация трудов Педро Аршанжо привела к тому, что важный и самобытный вклад Бразилии в решение расовой проблемы, никому дотоле не известное проявление самого высокого гуманизма, стал теперь предметом обширнейших исследований в самых различных авторитетных научных центрах.
Доктор Бенито Марис, выступивший от Литературного общества медиков, говорил о Педро Аршанжо в первую очередь как о мастере слова, борце за чистоту языка, «изящного и непринужденного», который он усвоил «в общении с корифеями медицины, преуспевшими как в науке, так и в изящной словесности». Декан медицинского факультета защищал уже многим знакомый тезис о том, что «Педро Аршанжо – детище медицинского факультета, ученик этой великой школы, там он трудился и творил, именно факультет создал ему атмосферу и условия для творчества».
От философского факультета не выступил никто: профессор Азеведо, еще не оправившийся от удара, нанесенного запрещением семинара по проблемам метисации и апартеида, отклонил приглашение, мотивируя свой отказ тем, что его книга, которая вот-вот выйдет, и есть его дань памяти Аршанжо. Калазансу же он объяснил:
– Еще, чего доброго, потребуют для проверки и цензуры текст моего выступления.
– Кто потребует? – спросила Эделвейс Виейра, секретарь Центра фольклорных исследований: она не разбиралась в нюансах, неизбежных во времена, когда политика – дело темное, а вторжение в культурную жизнь – дело ясное. – Чье вторжение?
– Ради бога, дона Эделвейс, не надо больше вопросов, вам дали слово, идите выступать.
Взойдя на трибуну, Эделвейс Виейра, круглолицая светлая мулатка, в проникновенной речи поблагодарила «отца баиянской фольклористики» за то, что в своих книгах он спас от забвения и сохранил для потомства несметные богатства народных традиций. Голос ее звучал мягко, на губах играла застенчивая улыбка – само обаяние, а закончила она свое слово благодарности и любви обращением к покойному юбиляру: «Благословите, отец Аршанжо!» Исследовательница фольклора, возделывающая поле, на котором межи и тропки проложил автор «Обрядов и обычаев народа Баии», после официальных ораторов с их выспренними и пустыми речами показалась вдруг старательной иаво, преклонившей колени на террейро перед жрецом. И в зале вдруг четко обрисовалась фигура Педро Аршанжо. Но всего лишь на минуту, ибо тут же на трибуну поднялся высокочтимый академик Батиста, главный оратор вечера, раз уж профессор Рамос из Рио-де-Жанейро не приехал (по тем же причинам, что и профессор Азеведо). «Кисейные барышни!» – отозвался о том и другом доктор Зезиньо Пинто. Ему, собаку съевшему в политике, подобные соображения казались ребячеством.
Ознакомительная версия.
