Дина Рубина - Синдром Петрушки

…Сначала люди хлопали в такт – как оно обычно и бывало, – но, вглядевшись в его лицо, зрители умолкали, переставали улыбаться, опускали руки: это был страшноватый танец одинокого безумца с воздухом вместо партнерши.

Он танцевал…

Почему именно эта немудреная музыка так больно, так обнаженно и беспощадно повествовала о нем, о Лизе, об их любви; о той душе, что была взята на службу, и о другой, что не смирилась с отражением; а еще о той новой душе, что сейчас лишь готовилась прийти в мир, но уже была победителем…

Что такого заключено было в резком трепетании медиатора по струнам, в шаркающем ритме гитары, в умоляющем бормотании банджо, в насмешливой нежной печали по единственной жизни; и как эта музыка соотносилась с тем миром, что обступил его на этом мосту?

Он танцевал…

В его седых глазах отражалась толпа туристов, катера на реке, парящие в сетях водяных бликов, почерневшие от времени башни и статуи моста и зубчатый каменный шов стены в кудрявом боку Петржина… В них стремительно плыли закрученные неистовой спиралью облака в осколках синего неба; в них – над простором холмов – улетал Пражский град, отразившись в едкой слезе беззащитного ока…

Он танцевал… в забытьи, с отрешенным лицом, двигаясь так, будто и сам он – всего лишь воздух, уплотненный в плоть, всего лишь божья кукла, ведомая на бесчисленных нитях добра и зла. И, прошивая сердце насквозь, от головы его тянулась в небо бесконечная золотая нить.

Что ж, он рад был этим номером как-то скрасить грандиозное одиночество Творца.

Он и сам поработал здесь на славу, он на совесть служил, а теперь не прочь оборвать по одной эти нити, до последней, единственной золотой, на которой вздел бы себя над мостом, даже если б не долетел до неба, а только рухнул в оловянные блики волн…

…Но я останусь здесь.

Я здесь останусь.

Я должен здесь оставаться – покуда есть ты, моя любовь…

Весь год, пока работала над этой книгой, я постоянно чувствовала поддержку и помощь моих друзей, самых разных моих друзей – и тех, с кем наша дружба насчитывает десятилетия, и тех, кого я никогда не видела, только «слышу» интонацию по электронным письмам, – и все-таки считаю своими друзьями.

Это люди самых разных профессий: кукольники, артисты, врачи, журналисты, ученые; это львовяне, пражане, самарцы, москвичи и питерцы; жители далекого Сахалина и еще более далекой Америки, и близких Иерусалима, Хайфы, Парижа, Берлина, Варшавы…

Я чувствовала их дружественные плечи, их симпатию, понимание; принимала их бескорыстную помощь… и потому работа, даже в самые тяжелые моменты, все-таки продвигалась.

Друзья, всем вам – моя искренняя любовь и глубочайшая признательность!

Доброе утро! Попросить доктора Горелика, пожалуйста (иврит).

Вага – своеобразная панель управления марионеткой, куда сходятся все нити куклы. Вага бывает горизонтальной, вертикальной, двойной.

Шляг бы те трафил! Жэбы те кров заляла! – Чтоб тебя удар хватил! Чтоб ты кровью залился! (польск.)

Карагёз – традиционный герой турецкого теневого театра.

Какой милый, не капризный, не избалованный ребенок (польск.)

Сынок, ты думал, она будет тебе сестричкой? (польск.)

Что вас так рассердило (чешск.).

Погоди (чешск.).

Милочка (иврит).

Пан из Львова? А балак (львовский польский диалект) пан еще помнит? (польск.)

«Львов еще будет наш» (польск.).

Театр (чешск.).

Незаконнорожденный (иврит).

Гончарные ярмарки (чешск.).

«Не трать на меня время и деньги, Пётрусю, ты такой бедный, и такой занятой!» (польск.)