К счастью, начались перелески, а потом мы вступили в полосу многолетнего леса и смогли идти по теневой стороне. Но тут пришлось одолевать подъемы, и начали досаждать слепни и мухи — они так и слетались на мое взмокшее тело. И Челкашу доставалось — его эти кровопийцы прокусывали через шерсть. Когда показались крыши первых домов, мы уже порядком устали, но тревога за мать подгоняла меня, и я прикрикивал на Челкаша, чтобы не отставал.
В деревне было пустынно. Около колодца я скинул рюкзак, и мы с Челкашом напились холодной, до ломоты в зубах, воды. Потом подошли к автобусной остановке — разбитому колесами пятаку. Там тоже не оказалось ни одного человека. Я присел под дерево отдохнуть, Челкаш рухнул рядом. Вскоре нас кто-то окликнул из палисадника. Повернувшись, я увидел бабку, протягивающую кусок хлеба и две картофелины.
— Поешь, сынок. И собачке дай. Небось, проголодались.
— Спасибо, мамаша, — поблагодарил я. — Мы есть не хотим, просто устали.
— Издалече идете?
Я сказал и спросил насчет автобуса до станции.
— О, сынок, автобус будет только вечером… Да ты заходи, чайку попьешь. И собачку свою зови. Разморило ее, бедную, ишь с языка-то как капает…
Я еще раз поблагодарил, объяснил, что мы спешим, и попытался выяснить, каким образом все же можно добраться до железной дороги. Бабка сказала, что за деревней в поле работают комбайны и что они часто ходят в ту сторону, но недалеко, километров пять-семь. «Все ближе к цели», — подумал я, поднимаясь.
— Постой, сынок, нарву тебе яблочек на дорожку. — Бабка засеменила в глубь сада.
Потом мы ехали на комбайне, на высокой узкой площадке, подрагивающей от работы мощного двигателя. Этот грохочущий двигатель вселял в Челкаша невероятный страх, он все время пятился от него и наваливался на меня с такой силой, что, если бы не поручни, мы давно свалились бы с комбайна. Я обнимал своего друга, поглаживал, успокаивал. Дорога была в глубоких рытвинах, и нас так подбрасывало, что площадка уходила из-под ног. После особенно сильных встрясок комбайнер, симпатичный парень в промасленной ковбойке, оборачивался к нам и виновато улыбался.
Потом мы тряслись в кузове попутного грузовика, который свернул в сторону, не доехав до станции каких-то три-четыре километра. Их преодолели пешком, причем Челкаш на всякий случай время от времени метил дорогу. К станции подходили по шпалам старой ветки, где взад-вперед ходил маневровый паровик — старый задыхающийся трудяга. Трогаясь, паровик вздрагивал, из его заклепанных и залатанных боков сочился пар; казалось, агрегат вот-вот развалится.
— Подбросить?! — крикнул нам из будки чумазый машинист и расплылся в улыбке.
— Здесь есть проходящие поезда на Москву? — спросил я.
— На Москву-у! Чего захотел! Отсюда только на Могилев можно добраться, а там пересядешь на Москву. Но могилевский состав, кажись, ходит только по четным дням, а сегодня сам знаешь какое. Но ты спроси получше на станции.
Станция называлась Воронино и представляла собой одноэтажный побеленный вокзал. Как и говорил машинист, поезд на Могилев шел только на следующий день.
— Да, Челкашка, в неприятное положение мы с тобой попали, — пробормотал я, но мой друг завилял хвостом, как бы намекая, что кроме поездов есть и другие виды транспорта.
Мы подошли к стоящим в стороне «газикам» и «козлам».
Бывалые шофера посоветовали выйти на автотрассу Гомель — Москва и попытаться сесть на междугородный автобус. До трассы было чуть больше пятидесяти километров, всего час езды, но никто из шоферов не соглашался нас везти: один ждал родственников, другой сдавал груз. Мы с Челкашом уже отошли от станции, как вдруг рядом притормозил один из «газиков» и, открыв дверь, шофер крикнул:
— Забирайтесь, подброшу до Быхова, а там что-нибудь словите. Там оживленная линия.
Я впихнул в кабину рюкзак, помог забраться Челкашу, втиснулся сам.
— Тебя одного ни за что не повез бы, да больно пес у тебя хороший, — проговорил шофер, включая скорость. — Что, притомился, лопоухий? — он стиснул лапу Челкаша, а тот уже с комфортом устроился на рюкзаке и пялился на мостовую, мощеную брусчаткой.
Так, благодаря Челкашу, мы и прикатили в Быхов, маленький, залитый солнцем городок на Днепре. Высадив нас и развернув машину, шофер крикнул:
— Пройдешь город, там будет перекресток, стой и голосуй, говори: «На Довск», возьмут, там недалеко. Пока, Алкаш… или как там тебя…
Челкаш кивнул, потом посмотрел на меня и фыркнул, как бы говоря: «Конечно, в кабине удобства, но уж очень бензином несет. В кузове лучше, а еще лучше пешком». Он не представлял, что до Москвы почти шестьсот километров.
Солнце уже давно отошло от зенита, но по-прежнему было невероятно жарко. Мы шли по узким улочкам Быхова, мимо лотков и магазинов с убогими вывесками. Прохожие недоуменно оборачивались на нас, не в силах понять: откуда в их тихом, чистом городке взялись эти запыленные путники? Неожиданно я заметил, что рядом легко, спортивно бежит старик в шароварах и майке. «Раз-два», — бормочет, смотрит на нас и улыбается.
— Сколько мне лет, как по-твоему? — обратился ко мне. У него были умные, насмешливые глаза.
— Пятьдесят.
— Это тебе скоро будет пятьдесят, а мне уже почти семьдесят. Ничего я парень, а? Каждое утро делаю десять километров, но это еще что! У меня есть приятель, майор в отставке, ему под девяносто, он тоже бегает… Вот так, милый… Далеко путь держите?
— Пока до трассы, а там до Москвы.
Старик только присвистнул.
— Ничего, помаленьку доберетесь.
Когда мы вышли к Днепру, в лицо наконец ударил ветер. После узкой Друти Днепр прямо подавлял своей ширью. По его фарватеру буксир тянул баржу, а вдоль берега сновали моторные лодки.
Увидев с обрыва воду, Челкаш заскулил и ринулся вниз. Я хотел было его окликнуть — не стоило терять время, самочувствие матери беспокоило меня не на шутку — но потом подумал, что десять минут ничего не изменят, и поспешил за ним.
Мы окунулись около дебаркадера, к которому был причален допотопный колесный пароход; из его трубы попыхивал дымок, терзаемый ветром. Рядом стоял тупоносый, похожий на утюг катер «Прогресс». В каюте виднелся мужчина, что-то завинчивающий пассатижами; под седой шерстью рук красовались татуировки. Мужчину песочила полная особа:
— У всех мужья как мужья. Лето проводят как люди. А ты только и копаешься в своем катере. Да пропади он пропадом…
— А что ж, в огороде, что ли, копаться?! — усмехнулся мужчина и подмигнул мне как единомышленнику.
Так же запросто, словно старым знакомым, мужчина показал нам тропу на мост через Днепр и объяснил, как отыскать перекресток на той стороне реки. Объяснил, ни о чем не расспрашивая, точно все это я знал и просто забыл.
Дальше идти стало полегче, но когда мы подошли к перекрестку, я уже снова заливался потом, как будто и не искупался полчаса назад. И Челкаш еле ковылял.
Через перекресток проходило немало машин, но около нас никто не останавливался. Я тянул руку, оттопыривал большой палец, показывая, что нам в одном направлении, укоризненно качал головой, взывая к совести, изображал вконец изможденного, чтобы сжалились, или, наоборот, расправлял плечи, корча из себя весельчака и балагура — прямо находку, а не попутчика. Целый час занимался этой клоунадой, и все бесполезно. А Челкаш сидел в трех шагах на обочине около рюкзака и с состраданием смотрел на мои потуги. На солнцепеке он чуть не падал в обморок, а вокруг, как назло, ни одного дерева.
Наконец один частник на старых, жутко дымящих «Жигулях» подрулил ко мне.
— Старина, выручай! — начал я. — Срочно нужно в Довск. Мать у меня заболела.
— Куда? В Довск? О, да ты с собакой! Не-ет! Еще сиденья испачкает и вообще… — он брезгливо поморщился и рванул от нас с удвоенной скоростью.
Смахнув пот, я присел на рюкзак и достал сигарету. Приветливо вильнув хвостом, Челкаш уткнулся в мои колени — не огорчайся, мол, все равно кто-нибудь нас возьмет.
И действительно, не успел я затянуться, как раздался скрежет тормозов и, подняв облако пыли, около нас застыла махина «КрАЗа», огромного грузовика, полного толстых досок. Из кабины выглянул пожилой шофер и, обращаясь не ко мне, а к Челкашу, бросил:
— Садись!
Челкаш сорвался с места, полез на ступень. Я открыл ему дверь, подсадил, потом подтащил рюкзак и тоже забрался в кабину.
Всю дорогу шофер разговаривал только с Челкашом и не переставая повторял:
— Хорошая собака, сразу видать. У меня точно такая же была, да не уберег ее. Погибла под машиной… Надо же, так похож на моего, прямо вылитый Анчар. Может, братья, а? Ты откуда, ушастый?.. Тяжеловато дорогу переносишь с непривычки-то? В окно особо не выглядывай, ветер глаза надует…
Грузовик тащился по шоссе, весь сотрясался от работы двигателя и раскачивался под тяжестью досок. На нас бежала тягучая лента дороги. Шофер разговаривал с Челкашом, а на меня даже ни разу не взглянул, хотя именно я отвечал на его вопросы, а Челкаш, разинув пасть, клевал носом.
