— Я привыкла к тяжелой работе. Не забывай, что я ведь деревенская девушка. — Пури присела на скамейку рядом с его креслом.
Вокруг стоял дурманящий аромат цветов и деревьев. Мандо с удовольствием дышал полной грудью. Некоторое время они сидели молча. Пури старалась угадать, о чем собирается поведать ей Мандо, но заговорить первой не решалась. Однако Мандо, словно прочитав ее мысли, сказал:
— Сейчас я хочу рассказать тебе все о себе, — начал он. — Ты обязана знать, кто такой я в действительности.
Пури подняла голову и в упор взглянула на Мандо.
Рот у нее приоткрылся от удивления, глаза выражали недоумение.
— Я — Андой, — выпалил вдруг Мандо.
Это произошло столь неожиданно, что Пури даже вздрогнула.
— Андой?
— Да-да, Андой. Тот самый Андой. Пропавший сын сестры твоего отца.
— Мой двоюродный брат! — вскрикнула она. — Не может быть! — В ее голосе все еще звучало сомнение.
Мандо взял Пури за руку, пытаясь ее успокоить, и не торопясь поведал ей все перипетии своей жизни, не утаивая решительно ничего. Когда он окончил рассказ, она потихонечку высвободила свою руку и неуверенно заговорила:
— Наверное, я должна радоваться, что ты наконец нашелся, потому что ты — наш самый близкий родственник, но…
— Но мы с тобой двоюродные брат и сестра, ты это хотела сказать?
— Почему же ты так долго скрывал от меня? — с укором спросила Пури.
— По двум причинам, Пури. Во-первых, мне необходимо было скрывать свое подлинное имя до определенного времени. А во-вторых, это никак не влияло на мои чувства к тебе. Я полюбил тебя с первого взгляда.
— Но…
— Что-нибудь изменилось в твоем отношении ко мне, дорогая? — спросил Мандо, снова взяв ее за руку.
Пури смотрела вдаль. Для нее ничего не изменилось. Если он действительно — Андой, то для нее это не имеет никакого значения. Он был и всегда останется для нее Мандо, человеком, которого она любит и которого не перестанет любить, невзирая ни на что.
— Но что скажет отец, — робко начала было Пури.
— Я сам с ним поговорю…
Выслушав рассказ Мандо, Пастор крепко обнял молодого человека и возблагодарил судьбу за то, что она сохранила в живых единственного сына его родной сестры.
— Это, наверное, в тебе моя кровь, — радостно сказал он Мандо.
— Да. И теперь я стану звать вас Тата Пастор.
Когда же Мандо попросил у него руки Пури, поведав ему об их взаимной любви и привязанности, тот нахмурился и некоторое время размышлял.
— А что, если вы потом разонравитесь друг другу? — почему-то спросил он.
— Для нас это будет наказанием, которого мы не перенесем.
— Ну, коли так, пусть будет по-вашему. Кому же еще в этой жизни, как не вам, любить друг друга!
Мандо поблагодарил Пастора взглядом.
— Только, чур, я сам поговорю с ней, — решил Пастор. — Я хочу первым ее обрадовать!
Через несколько дней Мандо выписался из больницы. Окончательно окрепнув, он пригласил к себе Пастора и Пури, доктора Сабио, Магата и Андреса. Ему хотелось не только отпраздновать свое исцеление, но прежде всего — поделиться с ближайшими друзьями своими планами на будущее, которые зародились у него еще там, в горах Сьерра-Мадре.
— Обо всем этом прежде знал только Тата Матьяс, — сообщил он и рассказал собравшимся о грандиозном проекте просвещения филиппинского народа, о планах научных исследований, в особенности в области сельского хозяйства, и о многом-многом другом. — Для всего этого у нас есть средства, — заявил он удивленным слушателям. — И эти средства мы собираемся вложить не в «дело» и не в политику, а в осуществление высоких гуманистических принципов и идеалов. Но одному человеку не под силу осуществить все эти замыслы. Даже десятерым! Для этого следует создать корпорацию с различными секторами, которая будет руководить осуществлением всей грандиозной программы. Первоначально в корпорацию войдет газета «Кампилан», радиостанция и телестудия, а также асьенда, которую нам необходимо приобрести.
Мандо рассказал далее о том, что в результате проведенного расследования выяснилось — он сослался на специальную комиссию Конгресса под председательством сенатора Маливанага, — что асьенда Монтеро и ряд других таких же поместий давно выкуплены государством у церкви и других землевладельцев, но каким-то странным образом, явно в результате махинаций, эти земли вновь оказались в руках частных лиц. Вопрос о законности подобных сделок будет решать суд и, по всей вероятности, признает за правительством право конфисковать эти земли без всякой компенсации ее нынешним владельцам.
— Поэтому, — подытожил Мандо, — есть основания полагать, что мы сможем купить эту асьенду уже не у Монтеро, а непосредственно у государства.
Прежде чем перейти к столу, Пастор поднялся и торжественно объявил о предстоящей свадьбе своей дочери и Мандо Плариделя. Растрогавшийся Тата Матьяс крепко обнял и расцеловал девушку в обе щеки.
— Будьте счастливы, дети мои, — пожелал им старик, утирая слезы.
Когда Мандо и Пури остались наедине, он вытащил из заветного сундучка старинный медальон Марии-Клары и подарил своей невесте.
— Известно, что прошлым своим владельцам он не принес счастья, скорее наоборот, но я не верю в приметы. Храни его — и ты станешь первой, кому удастся разорвать цепи злосчастья, которые опутывали Марию-Клару и Хули, Симоуна и Кабисанга Талеса.
— Для меня медальон будет одновременно и напоминанием о прошлом, о котором мы не имеем права забывать, и символом нашей с тобой любви, — целуя Мандо, ответила Пури.
Двое парнишек с асьенды Монтеро, пришедшие на рассвете в лес за хворостом, насмерть перепугались, увидев труп, висевший вверх ногами на толстом суку большого дерева. Они сломя голову помчались обратно в деревню, и вскоре возле дерева собралась уже целая толпа крестьян. Невозможно было смотреть на труп без содрогания: лицо почернело, глаза налились кровью, а вывалившийся язык защемили окаменевшие челюсти. Все без труда узнали жертву.
— Капитан Пугот! — воскликнул кто-то.
— А кто же еще? Конечно, он, — дружно ответил хор голосов.
Несколько человек собрались было перерезать веревку, но остальные запротестовали, перво-наперво решили известить о случившемся старосту и дождаться прибытия представителей закона. Пугот был в полной форме и сапогах. Короткая стрижка делала его похожим на японского солдата, а вместо обычного злорадного выражения на его лице застыли боль и страдание.
— Вот и этот заплатил наконец, — заметил один старик.
Никто не высказывал предположения о том, кто это сделал. Если у кого и имелись догадки на этот счет, люди предпочитали помалкивать. Большинство же сходилось на том, что Пугот заслужил справедливую кару еще во времена японской оккупации, не говоря уже о его коротком пребывании в должности управляющего.
Сообщение о расправе над Пуготом, помещенное в манильских газетах, затерялось среди сенсационных материалов о раскрытии крупного синдиката контрабандистов, членами которого оказались весьма солидные фигуры. «Кампилан» поместила не только статью, но и портреты главарей синдиката — Монтеро, генерала Байонеты, губернатора Добладо, Сон Туа. Поговаривали также, что в этом деле каким-то образом замешан и сенатор Ботин, находившийся в зарубежной поездке. Некоторым из них были предъявлены серьезные обвинения. Кстати, Монтеро объявили виновником организации покушения на Мандо Плариделя. Сон Туа инкриминировали незаконные валютные сделки, а также содержание тайных публичных и игорных домов. Дальнейшее присутствие этого иностранца на Филиппинах было объявлено нежелательным.
После всех этих разоблачений в газетах с Сон Туа произошел неприятный случай. Когда он возвращался однажды из Багио, его машину задержала группа неизвестных вооруженных людей. Они вытащили и захватили с собой богача, а его шофера отпустили на все четыре стороны, и в полицейском участке тот заявил, что «бандиты казались похожими на крестьян».
Полиция подозревала, что расправа с Пуготом и похищение Сон Туа — дело рук одних и тех же людей. Через несколько дней по Маниле разнеслась новая в, есть: Сегундо Монтеро разбил паралич. В Багио были вызваны три медицинских светила. По их мнению, у Монтеро не было шансов на выздоровление, по всей вероятности, он до конца дней будет прикован к постели. Удар хватил дона Сегундо во время телефонного разговора с его манильским адвокатом, когда он пытался выяснить, нельзя ли привлечь к ответственности за диффамацию газету «Кампилан». «Как жаль, что не пристрелили эту скотину Мандо!» — были его последние слова.
Из Гонконга в Манилу срочно прилетели жена и дочь Монтеро в сопровождении Понга. Телеграммы о несчастье, постигшем дона Сегундо, и об исчезновении богача китайца пришли одновременно.
