Положение на асьенде между тем становилось угрожающим. Почти ежедневно возникали столкновения между представителями властей и крестьянами. С того самого момента, как управляющим асьенды стал Пугот, охранники и солдаты окончательно распоясались, порой они превосходили в жестокости даже японских оккупантов. Со смертью Пугота ничего не изменилось. И в ответ на жестокость солдат и охранников крестьяне начали прибегать к партизанской тактике. Они установили засады, совершали внезапные нападения на охранников и отбирали у них оружие… Такое положение вещей внушало властям серьезные опасения: могла вспыхнуть гражданская война. Крестьяне совместно с партизанами силой захватили асьенду. Земли ее к тому времени оказались в запущенном состоянии. Разбитому параличом Монтеро было не до асьенды.
— Давайте возьмем управление асьендой в свои руки, а то ведь земля совсем пропадет, — убеждал всех Даной. — Еще пару лет, и она сплошь порастет лесом. Земля должна приносить урожай тем, кто ее обрабатывает.
Забитое ранее крестьянство, арендаторы и батраки теперь были готовы к тому, чтобы не только пахать землю, но и защищать ее от всяких посягательств. Но по-другому думали в полиции и армии. В их штабы летели одна за другой сводки о ширящемся восстании крестьян на Центральном Лусоне. Вслед за этим подняли истерический вой газеты, всячески клеймя анархию и бандитизм, якобы царящие в провинции.
В воздухе запахло грозой.
— Вся эта шумиха свидетельствует лишь о том, что армия желает железной рукой навести «порядок», по-своему и одним махом решить все социальные проблемы, — говорил Мандо Магату за чашкой чая в редакции газеты «Кампилан».
Опасения Мандо вскоре же оправдались. На следующий день он получил приглашение за подписью президента республики на совещание в президентский дворец. Такие же приглашения были присланы доктору Сабио и сенатору Маливанагу. Президент уже не раз выступал против «подстрекательства крестьян к бунту». И хотя он не называл имен, все трое приглашенных ныне на совещание благодаря ему получили кличку «радикалы» и отлично понимали, о ком идет речь, когда упоминался «один сенатор с амбициями», «профессор одного университета» или «редактор одной левой газеты». Все трое решили встретиться накануне вечером и выработать общую позицию.
— Приглашение президента выглядит прямо-таки как ультиматум, — сказал доктор Сабио.
— Как нам следует себя вести? — спросил Мандо.
— Отправимся завтра в логово ко льву, — шутя ответил Маливанаг.
— Сначала давайте попытаемся сообразить, зачем он нас вызывает, — начал доктор Сабио. — Что он задумал? Нам надо быть во всеоружии, необходимо заранее, подготовить анализ серьезных проблем, стоящих сейчас перед страной, и предложить ему пути их решения.
— Прекрасно, — поддержал его сенатор, — а то нас все время упрекают в отсутствии позитивных предложений, мол, они только и знают, что критиковать.
На следующий день в назначенный час все трое предстали перед президентом. Он предложил им сесть и сразу же перешел к делу.
— Я пригласил вас сюда, сеньоры, поскольку положение в стране чревато серьезными осложнениями. Если вы не захотите мне помочь, может произойти непоправимое. — И он взглянул на висевшую на стене картину Хуана Люны «Споляриум»[78].
— Я не хочу беспорядков и не хочу прибегать к помощи армии. Вот поэтому-то я и пригласил вас, господа. Ознакомьтесь с сообщениями военных. — Он протянул донесение сенатору.
Тот быстро пробежал его глазами и передал Мандо и доктору Сабио. В секретном донесении говорилось о том, что в любую минуту могут начаться серьезные беспорядки, и в качестве зачинщиков назывались они трое.
— Но этот доклад изображает положение весьма односторонне, господин президент, — возразил сенатор.
— Вы знаете, что моя цель — обеспечить порядок и стабильность в стране, — проговорил президент, особо выделяя слова «порядок», «стабильность». — Вы, безусловно, знаете, какими методами действует армия, и мне не хотелось бы прибегать к крайним мерам. Вот почему я и попросил вас прийти.
— Вот здесь меморандум, который мы втроем приготовили для вас, — обратился к нему сенатор Маливанаг. — Тут перечислены основные проблемы, приводятся жалобы крестьян и рабочих, потом мы даем краткий анализ положения и предлагаем эффективные, на наш взгляд, меры, — пояснял сенатор.
Президент бегло просмотрел текст меморандума.
— Я вижу, некоторые требования вполне справедливы и обоснованны, — резюмировал он. — Но большинство из них мы пока не в состоянии выполнить: у нас нет средств. — Он снова полистал меморандум и заметил: — А вот тут уже идут одни угрозы. Правительству нельзя угрожать, господа.
— Мы ничего не добавили от себя, мы только довели до вашего сведения мысли и высказывания униженных и угнетенных людей, — ответил Мандо Пларидель. — Они как нельзя лучше характеризуют обстановку в стране, в отличие от доклада армейского штаба.
— Вот этот пункт, например, где идет речь о строительстве школ, дорог и больниц в баррио, еще можно рассматривать, мы попытаемся изыскать и средства. Но дальше содержатся уже совершенно немыслимые требования: упразднение гражданской охраны. Но ведь земледельцы правы: им нужна защита. Или вот это требование: убрать из асьенд полицию. Но ведь она именно для того и послана туда, чтобы обеспечивать соблюдение порядка и законности. Подобные требования я не могу удовлетворить. А здесь уж совсем нечто фантастическое — требование экспроприировать асьенду, а землю распределить между арендаторами. У нас все-таки демократия, а не диктатура. Не могу же я действовать в нарушение закона об аренде?! Его нельзя так вдруг отменить…
— Если так… — начал было доктор Сабио.
— Мой вам совет, — прервал его президент, — отправляйтесь по баррио Центрального Лусона, в первую очередь на асьенду Монтеро. Поговорите с крестьянами. Скажите, чтобы они проявляли терпение и понимание, что правительство думает о них. Объясните им, что я делаю все, что в моих силах, разумеется, в рамках закона, что я их всех люблю, что сердцем я с простыми людьми, которые отдали мне свои голоса, избрав на этот высокий пост. Но в то же время я не бог и не диктатор.
— Но мне кажется, что их терпение давно иссякло. Их притесняли и продолжают притеснять помещики и управляющие асьенд, а они мрут от голода и болезней и не в состоянии послать детей в школу, — раздраженно заявил сенатор.
— Не забывайте, что война окончилась совсем недавно, оставив после себя огромные разрушения. — Президент попытался уклониться от прямого разговора. — Вы не вправе требовать, чтобы я поправил все за какие-нибудь два-три года. Тем более что я пока не вижу ни от кого поддержки.
— Крестьяне выстрадали уже не одну, а несколько войн, — напомнил ему доктор Сабио.
— И коль скоро они не видят никакой помощи от вашего правительства, то, вероятно, у них нет другого способа, кроме… — Мандо не закончил свою мысль.
Президент прервал его:
— Я догадываюсь, вы хотели сказать, что крестьяне утратили веру в правительство и решили действовать по своему разумению. Но мое правительство не допустит самоволия. Запомните раз и навсегда: я не склонен предоставлять армии особые полномочия, но если крестьяне перестанут уважать закон, тогда…
— Но они уже на грани отчаяния! — с жаром воскликнул сенатор. — Что они видят в жизни? Обещания, снова обещания, запугивание, угрозы, насилие. По-моему, господин президент, уже настало время сменить пластинку. Вам представился удобный случай спуститься на грешную землю, стать поближе к людям, которые вас избирали. Помогите своей несчастной стране. Покиньте на время свой дворец, поезжайте в баррио, деревни, посмотрите своими глазами на бедственное положение крестьян. Пускай вы запачкаете башмаки на грязных деревенских улицах, но зато вы сами сможете увидеть страдания и слезы в глазах матерей, которым нечем кормить своих детей…
— Вам кажется, — медленно начал президент, картинно прикрыв ладонью глаза, — что президент, обладая высшей исполнительной властью в стране, может делать все, что ему заблагорассудится. Но это не так. И вот я с удовольствием сменил бы свою высокую должность на скромное место какого-нибудь профессора или журналиста. Признаюсь вам откровенно, господа, у меня очень часто оказываются связанными руки. Вы даже не можете себе представить, какое огромное давление мне приходится испытывать со всех сторон. На меня давит и моя собственная партия, и церковь, и армия, и бизнесмены, и иностранцы, и, наконец, пресса и радио. Вам известно, что я отнюдь не богат, хотя мог бы сделаться миллионером в двадцать четыре часа. Попробуйте вы, Маливанаг, сесть в мое кресло, посмотрим, как у вас получится.
