– Что так?
– Да дела. Всякое там…
– А нога?
– Болит. И мешает, знаешь… Заметил, наверное, сегодня?
– А ну-ка покажи.
Скачков уселся, задрал штанину.
– Ух ты! Кто это тебя? Фохт?
Со всех коек потянулись головы, кое-кто подшлепал босиком, в одном белье, Скачков опустил ногу.
– У баб, – сказал Решетников, – видал? В палец жилы надуваются. У тебя, по-моему, такая же штука.
– Так вот…
– А игрушку вы сегодня провели прилично. Особенно концовочку рванули.
– Старались, – улыбнулся Скачков.
– Дома вам нельзя было проигрывать, – серьезно сказал Решетников. – До финала вы нынче доберетесь – это точно, Геш. Ну, а там…
– Брось загадывать. Не дело.
– Я по игре смотрю.
Провожая его, Решетников беспомощно заозирался, пытаясь приподняться и лечь повыше. Скачков вернулся и подбил подушку.
– Спасибо, Геш… А что, «Сухой» у вас так и не просыхает? Какую он вам штуку проворонил! А? Безногий бы забил.
Скачков уже не помнил зла: матч выиграли все равно. Представил пьяного, несчастного Федора и – жалко стало.
– Что сделаешь? Кончаемся мы, Леха. Все кончаемся.
– Футбол-то не кончается! Какие пацаны растут! На воротах у вас стоял: откуда, только взяли! И тот, по краю, – тоже ничего.
– Белецкий? Белецкий ничего. Играть будет.
– И здорово будет. А нашего усек? Как он мне выкатил на гол! Это же уметь, сообразить надо… Вот будут пацаны играть! А? Куда нам!
– Вот, самый стариковский разговор! – Скачков рассмеялся. – Ладно, побежал я. Будь здоров!
Он занес с улыбкою ладонь, Решетников свою подставил, – они ударили и тряхнули на этот раз крепко, как будто расставались там, на поле, после финального судейского свистка.
– Сколько там? – спросил Скачков, когда приехали, остановились у подъезда и он открыл дверцу, чтобы при свете лампочки вверху увидеть цифры на таксометре.
– Да что ты, Геш! – обиделся шофер. – Скажешь тоже!
– Брось, брось! – запротестовал Скачков. – Вот еще!
– Ладно, давай тогда рублевку, что ли.
– Возьми вот… – Скачков вывернул карман и быстро сосчитал, что осталось. – Два… Сколько тут? Вот, два с полтиной. Бери, бери – ничего!
– Ну, спасибо, Геш. Бывай здоров! Говорят, не летишь завтра? На тренерскую переходишь?
– Вот телеграф! Подумать не успеешь… – изумился Скачков, вытаскивая за собою из машины сумку. Шофер засмеялся и захлопнул дверцу. Машина отъехала.
Высоко вверху во всех окнах квартиры горел свет, и он только сейчас спохватился, как долго задержался после матча.
Дверь он отомкнул бесшумно, неслышно приоткрыл, но не успел ступить через порог, навстречу вылетела Клавдия, уже навеселе, нарядная, очень красивая.
– Приветик! – накинулась, не дав поставить сумки. – Ты попоздней не мог?
Из комнаты, откуда она выскочила, наплывал табачный дым, смеялись и галдели подвыпившие гости. Скачков, устало поднимавшийся на плавном тихоходном лифте, с порога угадал тот ералаш в квартире, когда все за столом перемешались, пьют без тостов и курят, курят без конца, гася окурки где попало. Сама Клавдия была возбуждена, глаза блестели. Скачков догадывался, что завелись они еще все там, на стадионе, а сразу после матча расселись в несколько машин и к ним: шуметь, горланить, праздновать. Зазвенела гитара. Взрыв хохота покрыл и заглушил пение.
– Кто там опять? – спросил Скачков.
– Опять! – передразнила Клавдия, забирая у него из рук сумку. – Можно подумать… Опять!
– Так кто там?
– Геннадий Ильич, успокойтесь, пожалуйста! Все приличные люди. Хотят, кстати, помочь тебе. Так что меняй свою кислую физиономию, я тебя в таком виде не пущу. Сегодня, может быть, еще Сашка Боксерман заскочит. Он обещал. И мне обещал, и Валерии.
– Польщен! – хмыкнул Скачков.
– Свою иронию можешь оставить при себе! – осадила его Клавдия. – Видали его… Все-таки где ты был так долго, не скажешь? Его ждут, ждут, а он…
– Так, понимаешь, штука одна… – объяснил он негромко. – Заехать пришлось в одно место.
Она стала рыться в сумке, поставила ее на согнутое, на облитое чулком колено. Бутылку она вытащила сразу, но больше ничего не находилось. Футболка полетела в угол, полотенце. Клавдия опустила сумку, в глазах ее, заметно удлиненных зачесанными наверх волосами, мелькнуло пьяненькое удивление:
– И это все? Ты что, хозяин дорогой, не болен?
Ногой он отодвинул брошенную сумку. Давно уж он не узнавал в ней ту, какой ее увидел в стайке восторженных поклонниц футболистов.
– Скачков? – позвала Клавдия, сердито дожидаясь объяснений.
– Ну… понимаешь? Так случилось. Парня я одного заломал и надо было в больницу… Такое, в общем, дело.
– И что – ты все угробил на больницу? Хо-рош хозяин! А может быть, ты по дорожке, да заехал опять к какой-нибудь зна-ко-мой? А? Старинной?
Интонация жены удивила Скачкова, он вытаращил глаза:
– Постой…ты это о чем?
– О! Он еще удивляется! Не понимает… У-у, ненавижу! Притворство твое ненавижу. Любящий папаша, называется, сплошная добропорядочность! А я-то дура… «Куда это он, думаю, всегда так рано рвется? Не посидит, не поговорит ни с кем». Режим, значит? Ну, ну, – режим… Так к кому ты заезжаешь но ночам? Или отпираться будешь?
– Да ты постой… Послушай… – лепетал Скачков, отчаянно краснея. Он уже давно все понял.
В Ереване, после утренней разминки, Матвей Матвеич предложил ему идти в гостиницу пешком и по дороге, как бы невзначай, поинтересовался:
– Геш, о чем спросить хочу: у тебя что, на стороне кто-то завелся? Сообразил Скачков не сразу.
– На какой стороне? Кто?
– Ну, кто, кто! Баба, конечно, кто же еще?
– Чего ты мелешь?
Матвей Матвеич подождал, пока он кончит возмущаться.
– И ты ни к кому не заглядывал? Ну, я имею в виду – в свободное время, вечерком?
Скачков вспомнил о Женьке и неудержимо, по-мальчишески покраснел.
– Глупость какая… Это же… Кто там треплется?
– Да я и говорил, – успокоил его Матвей Матвеич. – Выдумают же! Он-то, хорошо зная Скачкова, поверил, но вот Клавдия… Но кто, кто ей доложил? И ведь ничего теперь не докажешь. Ну, заехал, ну поговорили.
Выручила его Валерия – выглянула в коридор из комнаты, где шло веселье.
– Слушайте, хозяева, хватит вам отношения выяснять! Это можно сделать потом. Геннадий, – она протянула ему руку, – идемте. Она сегодня в трансе. Клава, милая, если на все сплетни обращать внимание… Береги нервные клетки, они не восстанавливаются.
Клавдия повернулась и, разгневанно свистя вокруг колен чешуйчатым, каким-то очень модным платьем, отправилась на кухню. Скачков, сказав Валерии: «Я сейчас», – пошел следом. Оправдываться, уверять было нелепо – да и поверит ли она?
На кухне, присев на корточки, Клавдия рылась в холодильнике.
– Ведь ни черта же не осталось! Все как приехали, как навалились… ладно, в общем. Как-нибудь! Идем, поздоровайся с людьми. А поговорим потом. Потом.
И повела выставлять его, показывать.
Начиналось для Скачкова самое тяжелое. Он спросил, не с сыном ли явились Звонаревы, но Клавдия так взглянула на него, что он умолк и потащился обреченно и покорно.
Появление его в дверях туманной жаркой комнаты, где столько наслоилось и качалось волнами вокруг разгоряченных потных лиц, что он невольно сморщился, его возникновение на пороге взорвало всю компанию. Вскочили на ноги, возликовали и затолкались вокруг него. Словно диковинная и желанная игрушка, он передавался от одного к другому и в кутерьме приветствий, обниманий, поцелуев кому-то что-то бормотал, кому-то незаметно подставлял плечо, чтобы не дотянуться было пьяными губами до щеки, а сам приглядывался, кого это сегодня принесло, и никого почти не узнавал. Так, Звонаревых разве, да одного или двоих еще. Кусок трибуны на дому! Он даже комнаты своей не узнавал – так все захламлено, перебуровлено. И дыму, дыму-то!
В руку ему сунули налитую рюмку, полезли чокаться, толкались. «А, теперь-то!..» – подумал он и, чтобы отвязаться, выпил.
– Ура-а!.. – завопила чья-то глотка. – Геш, ты с нами?
Пока он морщился, махал себе ладошкой в рот, на него, нарушившего свой зарок, смотрели преданно, влюбленно.
– Это же он, он предложил идею: футбол без мяча!
– Да? Гениально.
– Геш, старик, надо пробивать идею в массы.
Слушая, как они шумят и выхваляются один перед другим, Скачков смотрел в пустую рюмку, вертел ее в руке.
Ах, скрыться бы куда-нибудь, никого не видеть и не слышать! Во рту была оскомина от выпитого, и он сердился на себя, что не отказался, как бывало, уступил. То-то они и обрадовались: этой рюмкой он как бы спустился со своего аскетического этажа, сравнялся с ними. «Ну уж дудки»!
– Геш! – с досадою окликнула Клавдия. – Ты что, так уж устал, голуба?
Как было бы у них все по-другому в доме, умей он быть таким, каким хотелось ей! Но нет, его уже не переделаешь. Да и зачем, зачем? Этих людей, как мошкару фонарь, притягивает мощный свет искусства, спорта и литературы. Всю жизнь они привыкли составлять подножие чьего-то успеха и завидуют таксисту, который провез их общего кумира. Скачкову непонятна была власть этой компании над Клавдией. Интересны они ей чем-то, что ли? Или она пугается, что он уходит на покой, – боится: теперь не поздороваются, перестанут узнавать? Нашла о чем жалеть! Для него ничего не кончилось, все продолжается, как было. И не надо ему ничьего участия, жалости, а тем более забот – он стоит крепко.
