Ну вот, теперь мы и приблизились к эпилогической встрече с нашим центровым протагонистом, с той персоной, в честь которой и задумано было превращение детской дилогии во взрослую трилогию. Как, должно быть, заметил внимательный читатель, олигарх Стратов не очень-то любил упоминаний о неком Геннадии Стратофонтове, «который хорошо учился в школе и не растерялся в трудных обстоятельствах», не очень-то он любил и литературные размышления о протагонистах и прототипах, он вообще не очень-то любил беллетристику; предпочитал стихи. Теперь, после в равной степени нелепого и ужасного завершения своего возврата, он вообще не знал, что ему дальше делать в оставшейся жизни.
Алмаза похоронили в укромном уголке на Поликуровом холме в Ялте. Священник, отпевавший друга, не очень-то понравился Гену. Длинный и не слишком бородатый, он мало был похож на православного пастыря. Ген, впрочем, не очень-то отчетливо представлял, как должен выглядеть православный служитель. Может быть, на похоронах Макса должен служить вот именно такой необычный священник готического типа.
«Это наш друг еще по комсомолу, — сказал ему Мастер Сук после того, как все завершилось. — Интересный человек. Советую, Ген, поговорить с ним: может быть, полегчает».
Они спускались с Поликурова холма к автостоянке. Мастер Шок мониторил окружающее пространство в радиусе нескольких сот метров. Сук приглядывался к Гену. Тот как-то разительно изменился, приобрел отчетливо волковатый вид с бегающими глазами. Он ответствовал Мастеру Суку, с которым, можно сказать, не разлучался уже больше пятнадцати лет (минус тюрьма), равно как и с Мастером Шоком: «Спасибо за предложение, дружище. В будущем постараюсь встретиться с отцом Феликсом, если оно состоится».
«Что „оно“?» — с мнимым спокойствием спросил Сук.
Ген усмехнулся. «Будущее. Пока что прошу тебя сообщить Ашке, что я не приеду в Габон».
При этих словах босса Шок резко остановился, будто споткнулся. «Что ты задумал, Ген?»
Ген положил руку ему на плечо. «Я сам не знаю, что я задумал». Он поправил рюкзак на своих плечах и показал на молодых парней, которые то тут, то там стояли у стен вдоль извилистой улицы, идущей вниз к одной из шумных ялтинских параллелей. «Это что за ребята?»
«Это наши», — сказал Сук.
«Снимите охрану! — скомандовал Ген. — Я остаюсь один. Связь по Интернету. Спасибо за все».
С этими словами он побежал вниз и завернул за угол. Когда на транспортную параллель, сохраняя мнимое спокойствие, вышли эти двое, самые надежнейшие из Самых Надежных, мастера и философы охраны и обороны, они увидели, что основатель «Таблицы-М» впрыгивает в переполненый рейсовый автобус.
Вот так Ген Стратов пропал по крайней мере на несколько месяцев. Однажды он позвонил мне на мобильный и сообщил довольно веселым или, лучше сказать, спокойным голосом, что путешествует. Я поинтересовался, в каких краях. Оказалось, что бродяжничает по Рязанщине, точнее, по следам затоваренной то ли бочко-, то ли стеклотары. Оттого и вспомнил Старого Сочинителя. Надеется в конце концов добраться до наших мест. То есть до Биаррица? Вот именно. Приедем в Биарриц и будем там сушить мокриц. В дальнейшем до меня доходили о нем только отрывочные, клочковатые сведения. Присовокупив к ним некоторую литературщину, я попытался представить себе его одиссею: как он жил и чем занимался на своем пути.
Собственно говоря, он ничем не занимался. Приехал, например, в Тамбов; зачем? Да просто не был там раньше. Поселился в гостинице, стал спать. Сквозь сон смотрел телевизор. Отмечал некоторые моменты. Вот Израиль — интересная страна. Очень большой процент граждан появляется в телевизоре. В Ливане тоже немало, но меньше. Вспоминал Галича: «Израильская, говорю, военщина/ Известна, говорю, всему свету!/ Как мать, говорю, и как женщина (это мужчина говорит),/ Требую, говорю, к ответу!» Начинается сериал «Девять жизней Нестора Махно». Он смотрит и это. Думает сквозь сон: «Этот фильм хорош на Тамбовщине, ведь и здесь народ долго никому не подчинялся».
Вдруг просыпался, чтобы пободрствовать. Спускался в ресторан, там чудный получал рулет «Тамбовская казначейша», просто восхитительный! Мелькала, конечно, мысль: «А при советской власти, небось, все тут лапу сосали».
Отправлялся гулять. В городе о ту пору королевствовала золотая осень. Боже, думал, вот прямо так и думал, Боже, вот прямо по этому адресу, как мне все тут напоминает то, чем вроде никогда не жил! Иной раз просто вздрагивал при виде, скажем, красного кирпича с белым орнаментом, при виде худеньких монахов, пересекающих глубоко удаляющийся, прямо к камню памяти жертв восстания, сквер, при виде ярко-голубой стены с пущенным поверху слегка кремовым горельефом всех остановок Страстного пути.
Он поднимался со своим рюкзаком по ступеням крыльца, избегал пристрастных взглядов какого-то странно засекреченного народа — хоть вроде ничего нынче уж и не надо скрывать — и входил в храм, где пока что только один притвор, вернее, даже одна выгородка в этом притворе имела достойный вид, остальная же громадина зияла многолетним упадком, разила гниловатой мокротой. Стоял со свечой, ни о чем не думал, в темноте лишь играла скрипка, ей и внимал. Мимо проходили разные люди, деликатно не заглядывая в лицо. Приблизился один, волосы забраны за уши, в хорошем пальто, накинутом поверх рясы.
«Простите, господин Эталони Макар Назарович, если не ошибаюсь?»
«Да, это я».
«Неугодно ли пожаловать на чай с расстегайчиками? Вот здесь, в двух шагах. Заинтересованные люди о вашем прибытии оповещены».
Из газет его снимки давно уж исчезли, а в мире все-таки возник какой-то смутный миф о бродячем Гаруне аль-Рашиде. Что касается собственного имени, то оно в чем-то сродни планете Плутон: не все уверены, что она (или он?) планета и вот именно Плутон.
Он давно отказался от принципа Макса — производить впечатление, чтобы отвести подозрение. Моноклем больше не пользуемся, только уж если надо прочесть самый мелкий шрифт. Власы растут сами по себе или падают ниц под ножницами. Морда зарастает, темнеет и серебрится, и опять же не поймешь: что это, мода мужланская или наплевизм? Передвигался чаще всего на общественном транспорте, то есть как все: если по воздуху, то в экономклассе, если по жд, то в плацкартном. Также очень полюбил подолгу ходить пешком. Задница поскучала о мягких диванах в дорогих джипах и бросила, стала мужать, крепчать. Издали как посмотришь, так ничего и не подумаешь о мужике с мешком. Идет себе и идет, то по асфальту, то по обочине. От поселка к поселку и даже на попутку не просится. В общем, на Рязанщине-то правду говорят о таких брошенных — по жизни пошел. Да и на Тамбовщине, как цельной, так и Воронежской, да и на Пензенщине нередко за бомжа принимали, чему он был рад. Не думая ни о каких духовных кризисах или стрессовых состояниях, не приближаясь ни на шаг к идее познания народной жизни, так себе передвигался без всякого смысла; иными словами, чистый бомжизм.
Иной раз, впрочем, перевоплощался, чтобы денек-другой поспать в хорошем отеле. Брился, стригся в каком-нибудь барбер-шопе на главной улице, покупал себе лепенец в бутике «Труссарди» или всепогодную куртку в несколько слоев на молниях, однако с рюкзаком своим не расставался никогда. Там у него среди прочего находился сугубо персональный компьютер толщиной в один палец и весом всего в килограмм. Он открывал эту штучку, сделанную из хорошо ему знакомого сплава, и с помощью кода «Таблицы» выходил на сайт Ашки. Читал там о ее действиях в качестве руководителя западного филиала, а также о выступлениях в роли королевы Габона. Представлял ее в этих ролях: как она сидит за своим столом и следит за своими экранами, как она запускает пальцы в свою гривку, как она надувает щеки, что всегда происходило в моменты исключительной задумчивости, как она подходит к микрофону, чтобы высказать позицию Габона по вопросу, скажем, миграции рабочей силы, как она принимает какого-нибудь дипломатического представителя, ну, предположим, того же Олежку Гвоздецкого… Потом отправлял короткую записочку Пашеньке, что-нибудь вроде: «Подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса и увидел вас, обжоры, сколько стоит колбаса?»… И, наконец, открывал свою почту и с трепетом душевным ждал, когда выскочит послание из трех букв: ЭРБ. Тогда засыпал, чтобы завтра продолжить свой путь, ну, скажем, в Тамбов.
Интересно отметить, что о его перемещениях уже пошли кое-какие, более подробные, слухи в центральных губерниях. Еще более интересным было то, что ни разу в разговорах не выплыло имя Гена Стратова. Говорили то о Макаре Назаровиче, то о Денисе Андреевиче, то о Евстигнее Ефремовиче. Дескать, появляются то тот, то другой, то третий в разных Богом забытых местах, оказывают немедленную денежную помощь и отваливают. А началось это с того, что он однажды в электричке Нижний Новгород — Арзамас услышал разговор о заброшенном туберкулезном диспансере, что неподалеку от селения Шлакоблоки. Мол, от недоедания и недолечения скоропалительно там вымирает контингент больных с открытой формой этой болезни, набравшей недавно новую ярость.
