Интересно отметить, что о его перемещениях уже пошли кое-какие, более подробные, слухи в центральных губерниях. Еще более интересным было то, что ни разу в разговорах не выплыло имя Гена Стратова. Говорили то о Макаре Назаровиче, то о Денисе Андреевиче, то о Евстигнее Ефремовиче. Дескать, появляются то тот, то другой, то третий в разных Богом забытых местах, оказывают немедленную денежную помощь и отваливают. А началось это с того, что он однажды в электричке Нижний Новгород — Арзамас услышал разговор о заброшенном туберкулезном диспансере, что неподалеку от селения Шлакоблоки. Мол, от недоедания и недолечения скоропалительно там вымирает контингент больных с открытой формой этой болезни, набравшей недавно новую ярость.
Он вышел на ближайшей станции и купил там «уазик» у подвыпившего фермера. Только потом узнал, что переплатил вдвое. Упорный этот внедорожник, по слухам, весьма популярный среди оленеводов северных провинций Канады, с успехом протащил его через тридцать верст псевдодорог, где надо было все время крутить среди ям с обледенелыми жидкостями. Наконец, на холме с проплешинами снега объявилась кучка убогих строений; это и был тот диспансер. Там было 18 больных среднего возраста и обоих полов. Все они к его приезду сидели перед вполне еще живым телевизором и смотрели передачу «Жизнь прекрасна», в которой руководителем является не кто иной, как глава ФАККа, то есть Федерального Агентства Культуры и Кинематографии. Струилась ностальгическая песня «Открой мне, отчизна, просторы свои». Гостя поразил интенсивный румянец на щеках по меньшей мере половины контингента. Он не знал, что такой румянец как раз и является признаком интенсивного умирания туберкулезников. Говоря об обоих полах, следует заметить, что там был и третий пол. Он весь вздыбился и во многих местах проваливался в подпол. Вот оттуда и дул смертный хлад.
Вышел главный (и единственный) врач, грузноватая женщина со следами давнишней покраски волос. Он представился ей как Денис Андреевич Талонов, портфельный инвестор. От такого титула она содрогнулась и бросила на него дичайший взгляд, поскольку никогда ничего подобного не слышала. Она сказала ему, что весь персонал от недоплаты разбежался. Осталась только тетя Устюша, дворник и по совместительству повар, хотя варить практически нечего: райздрав постоянно забывает о доставке, а транспорта у нас нет, вернее, есть, но она не тянет, болеет, нет овса, а может быть, даже ВК[4] наглоталась.
Не дослушав этот плач, Денис Андреевич открыл свой рюкзак — докторша тут подумала: портфельный, а с рюкзаком — и вынул оттуда несколько спрессованных по-банковски пачек стодолларовых билетов. Пересчитал и еще несколько кирпичиков добавил. Всего получилось двести тысяч долларов. Значит, так, Ирина Ивановна, дорогой мой человек. Начните с наема штатного персонала и одновременно с ремонта полов и отопления. Далее: купите нужное для начала количество антибиотиков и витаминов — делайте это в обход райздрава, по рыночным ценам, и вообще постарайтесь расходовать эту сумму самостоятельно, а также примите меры к оздоровлению питания пациентов. Купите овса для вашего транспорта и вызовите ветеринара. Пока что я вам оставлю свой «уазик», а шофера найдете на станции, он там нередко сидит в буфете.
«Да я знаю этот „уазик“! — вскричала Ирина Ивановна, явно немного от счастья поехав. — Он Медведьев! Я знаю, знаю, он умеренно пьющий! Умеренно! Он — Медведьев! Мужчина в целом позитивный! „Уазик“ этот нам как раз, как раз! И Медведьев он как раз, как раз!»
Денис Андреевич Талонов, завязав свой рюкзак, собрался продолжать свое шествие. Пообещал держать с медучреждением постоянный контакт и написал на бумажке свой электронный адрес. Купите компьютер, Ирина Ивановна, и научитесь им пользоваться. Он посмотрел на женщину. Она сидела с открытым ртом, не в силах продолжить про Медведьева. Устиньюшка обмахивала ее народным полотенцем.
С тех пор так и пошло. В центральных губерниях бывшего СССР не часто, конечно, не каждый день, однако все же с некоторой регулярностью стали происходить простые человеческие, как у нас любят говорить, чудеса. Заколачивают, скажем, от худосочия музей-усадьбу поэта-партизана Дениса Давыдова, и вдруг появляется Евстигней Ефремович Алончук, и святыня гусарская возрождается с завидной скоростью, поскольку финансирование ремонта и прочие вложения происходят по самой простой схеме: из руки дающей в руку жаждущую… возрождения культуры.
И далее все расширялась эта неожиданная для самого филантропа филантропия: детский пансионат для сирот, местная какая-нибудь секция «Солдатских матерей», прогоревшие от поджогов фермерские хозяйства, обмишуленная строительная ипотека, испохабленное какими-то жлобами еврейское кладбище, покосившаяся кухня для неимущих, учебный центр для особо одаренных детей, где в одну ночь пропали все компьютеры, клуб анонимных алкоголиков, в котором с дикого бодуна разворовали все оборудование в пункте детоксикации… Да чем только не богата наша мать, Российская Федерация!
Интересно отметить, что всю деятельность Ген Дуардович Стратов производил без всяких особых чувств. Никакой благодарности не ждал и не хотел. Сам в себе никаких ангельских качеств не отмечал. Замечал в своей филантропии элемент какого-то странного автоматизма. Наталкиваешься на объект, нуждающийся в помощи (это нетрудно), предлагаешь эту помощь, помогаешь кому наличными (а их все-таки не так много таскаешь в рюкзаке, не более миллиона, ей-ей), кому посредством банковской системы с необходимыми пояснениями, затем ищешь следующий объект. Иной раз замечаешь, что благодаря этой деятельности в твоих перемещениях по родной земле появляется какой-то смысл, в другой раз думаешь, что смысл все-таки порядочно размыт.
Всем его трем производным от одного корня, то есть господам Эталони, Талонову и Алончуку, временами казалось, что кто-то за ними следит, но не назойливо, а так, вполглаза. В другие разы появлялось ощущение опасности, но, по правде говоря, быстро улетучивалось. Однажды он заметил, что какие-то парни, четверо, за ним пошли. Дело было в Торжке. Притворяясь рассеянным, он иной раз останавливался и бросал в сторону преследователей взглядик, другой. Ребята были страшноватые — жаждущие грабежа и явно жестокие. Свернув с людной улицы в городской парчишко с еще уцелевшими гипсовыми пионерами, он пустился бежать. Свора бросилась за ним, только этого и ждали. Топали, нагоняли, один уже крикнул: «Эй, дядя, вою-мать, постой!» Он остановился, прижался к стволу дуба, будто капитулируя. Они набегали, строили волчьи хари. Тогда он выпустил в их сторону невидимую неразрываемую нить из арсенала Сука и Шока. Парни, мгновенно схваченные нитью в одну охапку, повалились в лужу. Он подошел, посмотрел, ничего не сказал, удалился. Запомнились вылезающие из орбит от изумления зенки. И поток мата, обращенного уже не к нему, а черт знает к кому, может быть, к нити.
В другой раз неподалеку от Йошкар-Олы он ехал на только что купленной «Ниве Шевроле», когда его догнал и поехал вровень с ним автомобиль ДПС. Менты смотрели на него и переговаривались самым зловещим образом. Рожи у них были полностью адекватны тем, схваченным нитью. На всякий случай он извлек бульбочку с клейкой эмульсией и приготовился к остановке. Патрульные вдруг прибавили скорость и исчезли за поворотом. Дальнейшее прошло без приключений.
Тамбов его очаровал: экое осеннее благолепие, экая буколика! Неторопливое движение немногочисленных машин. Ну стоит на центральной площади могутный Вова-с-кепкой — богатейте, богатейте, товарищи! — однако мимо пролетают стайки студенточек с чистыми русскими личиками, отсвечивают под солнцем белые колонны желткового университетского ампира, радуют глаз двухэтажные отреставрированные присутственные здания XIX века; кажется, вот сейчас простучат копыта и проедет в пролетке подвыпивший барин, славянофил или западник, но все равно — в аглицком цилиндре набекрень.
В назначенный час он подошел к храму Святого Симеона Столпника, где его ждали на чай с расстегайчиками. Стол был сервирован в чистеньком флигельке, примыкающем к голубой стене в маленьком дворике. Кроме самовара и блюд с выпечкой, присутствовали здесь и скромная пара бутылей с гербами, «Белое столовое вино г-на Смирнова», и селедки с пышной зеленой приправой, и грибочки, и огурчики. Вокруг стола сидела дюжина представителей религиозной общественности во главе с настоятелем, который утром обратился к нему, как он сказал, «по чистому наитию». У самовара сидела и разливала чай молодая дама в скромнейшем, застегнутом под горло сером платье и в оренбургской шали другого оттенка серого. Скромность была, очевидно, невысказанным девизом этого общества. Пиджачки, галстучки и дамские жакеточки явно не имели никакого отношения к модному магазину «Стокманн», который он заметил на главной улице. Скорее уж на оптовом рынке были добыты эти совсем неплохие, хоть и чрезвычайно скромные одежды. Но лица их, лица! Он с наслаждением смотрел на лица, исполненные глубинной российской интеллигентности. Ни малейшей хитрости не сквозило у них в рисунках губ, и ни единого намека на наглость не мелькало в глазах. Они все, включая и настоятеля, и даму у самовара, волновались и трепетали: как бы не заподозрил у них господин Эталони Макар Назарович какую-нибудь, хоть малую, хитрость, какой-нибудь мимолетнейший намек на наглость, как бы не отклонился этот таинственный человек от проекта.
