Мэтью снова умолк. С непроницаемым лицом он вспоминал.
– Джорджина не продумала свой план как следует. Иначе она бы сообразила, что ей не удастся задержать доктора, поскольку британцы уходили, и он должен был уйти с ними. Или что у Джеффри могло бы хватить сил встать с постели и отправиться на поиски Памелы. Может быть, ее болезнь оказала воздействие на ее мыслительные способности, а может быть, гнев на сестру зрел в ней так долго, что она не была способна мыслить ясно. Но какова бы ни была причина, она оказалась в отчаянном положении.
– И с оружием, – напомнила я, ощущая тяжесть пистолета в своем кармане и холод металла, когда Памела передавала его Джорджине.
– Да, – кивнул Мэтью. – Остальное Адриенна не могла воспроизвести отчетливо, но если ты веришь, что она говорила о последних минутах жизни Джорджины, этого можно было ожидать.
Мы просто смотрели друг на друга. Его слова, как пули, ранили меня.
– Мне хочется верить, что то, что случилось дальше, был несчастный случай. Но если мы верим в историю Адриенны, нам остается только недоумевать, как Джорджина намеревалась объяснить присутствие Томаса на Сент-Саймонсе после ухода британцев и исчезновение Памелы, если только у нее не было плана отправить его на Камберленд одного. В любом случае Джорджина хотела лишь держать доктора под прицелом, пока не поняла, что ему уже слишком поздно бежать догонять Памелу. Адриенна говорила, что Джорджина направила на него пистолет, но тут за ее спиной раздался крик. После чего она испытала страшную боль в голове, прежде чем услышала выстрел. А потом она уже больше ничего не помнила.
Настала моя очередь смотреть на него в растерянности. Я вспомнила последний день Памелы, ее отчаянную скачку к океану. И то, что Джорджина поехала домой не одна.
– Джемма, – прошептала я, – с Джорджиной была Джемма!
Мы опять молча смотрели друг на друга, одновременно приходя к пониманию.
– Это должна была быть Джемма. Она, наверно, подумала, что Джорджина хочет убить доктора, и старалась ей помешать. – Я закрыла глаза, напряженно думая. – Тиш сказала, что рядом с могилой доктора на плантации Смитов нашли другую могилу. Они уверены, что останки в ней женские. В черепе маленькое отверстие в области затылка. Не думаю, что это след ножа, но не могу определить, чем был нанесен удар.
Я сидела на софе в полном изнеможении, как будто только что пережив события того далекого дня.
– Бедная Джорджина. И бедная Джемма. – Я мгновение подумала, снова прислушиваясь к тишине старого дома. Тишина не была спокойной, напоминая скорее шепот, доносившийся сквозь стену лет. – Натэниел, видимо, похоронил их, но не установил плиту на могиле Джорджины, чтобы не давать пищу слухам. Нет памятника и на кладбище Крайст-Черч, и никаких упоминаний о ее отъезде с Натэниелом в Бостон.
– Если все случилось так, как мы думаем, тогда я уверен, что в архивах хранится письмо Натэниела другу или родственнику, где он упоминает о том, что отправил Джорджину вперед одну где-то в марте восемьсот пятнадцатого года. Ему нужно было поддержать слух, который он распространил среди соседей, чтобы объяснить ее отсутствие. Он, может быть, даже говорил, что ей необходима перемена обстановки, чтобы избежать позора вероломства и предательства ее сестры, поскольку предполагалось, что Памела сбежала с британцами.
Я кивнула.
– А Джемма и была та освобожденная рабыня, которая уехала с ним и Робби в Бостон. В любом случае доктор Энлоу и Джорджина умерли, а Памела исчезла. Джеффри, наверное, тоже скоро умер. Только Натэниел остался собирать осколки.
Мэтью потер себе лицо, и я невольно спросила себя, выгляжу ли я такой же утомленной, как он. Он удивил меня своей улыбкой.
– Но Робби ведь вернулся?
– Да. Он похоронен на кладбище с женой и детьми и другими членами семьи, жившими между ним и тобой. Как будто так было изначально предназначено судьбой.
Он встал, и я тоже, позволив ему заключить меня в объятья.
– Ты в это веришь? – спросил он. – Ты веришь, что ты и Адриенна жили когда-то, как Памела с Джорджиной?
– Не знаю. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем точно, пока мы живы. Но есть какое-то утешение, приносимое верой, что мы возвратимся на землю, что нам дается еще один шанс. – Я нахмурилась, чувствуя, как мозг пытается справиться со всеми бурлящими в нем мыслями. – Что, если прегрешение Памелы состояло в безоговорочном принятии ею всего, вере в то, что ей говорили? Может быть, я здесь поэтому, чтобы научиться на ее ошибках и начать сначала?
Мэтью поцеловал меня в затылок.
– Тогда я должен верить, что болезнь Адриенны была послана ей в наказание, что она не могла иметь детей и дожить до старости… А я не хочу в это верить. Она была хороший человек, и я любил ее. Я хочу верить, что не было никакого предназначения, и она сама определила свою судьбу.
Я приняла его слова, понимая его потребность верить так, как он верил, и зная, что истина где-то посередине. Я уткнулась ему в шею, воображая, что ощущаю запах трубочного табака. Я больше не хотела говорить, но было еще одно, что мне было необходимо сказать ему. Отодвинувшись, я взглянула ему в глаза.
– Адриенна не потеряла свое кольцо. Перед смертью она отдала его Джону.
На его лице выразилось удивление.
– Она сказала ему, что оно ей не принадлежит. – В горле у меня образовался комок, так как я наконец поняла, что она имела в виду, и это не имело никакого отношения к тому, что оно некогда принадлежало матери Мэтью и другим его предкам. Оно принадлежало кому-то, кого она никогда не видела, женщине, которую Мэтью было суждено встретить и полюбить. Оно принадлежало мне.
Он прижался лбом к моему лбу.
– Оно по-прежнему у Джона?
Я кивнула.
– Он показывал мне его. Там внутри выгравировано «Навсегда». – Мне пришло на память еще кое-что. – Памела сказала Натэниелу, где находится тайник, и он, должно быть, достал кольцо и миниатюры перед отъездом, а потом передал их Робби, когда тот вернулся на Сент-Саймонс. Интересно, что с ними случилось.
Мы долго молчали, обняв друг друга, и я думала о любви, которая должна была длиться вечно, и о том, как муж обещал жене найти ее, где бы она ни была.
Раздался звонок в дверь, и мы отпрянули друг от друга. Мэтью пошел открывать. Я почувствовала запах талька и духов, прежде чем услышала голоса моей матери и Мими.
Они мялись в холле, извиняясь за вторжение, на их лицах не было заметно ни малейшего раскаяния. Они стояли рядом, вместо того чтобы быть одна впереди другой, как я привыкла их видеть.
Глория заговорила первой:
– Мы помним, как ты сказала, что не хочешь нас больше видеть, но нам было нужно повидаться с тобой. Еще раз попросить у тебя прощения.
Мими ткнула пальцем в сторону Глории:
– Она не хотела уезжать, а ты знаешь, что я не могу вести машину, так что мы здесь застряли.
Все три головы в ожидании повернулись ко мне.
Я не могла тронуться с места, как будто стояла на эскалаторе, который внезапно остановился. Мне хотелось сделать шаг, но я могла только с трудом удержаться на ногах.
– Мэтью… – начала я, понимая, что еще ничего не сказала ему о моей предполагаемой могиле на кладбище и той ночи, когда я стала Авой Уэйлен. Или о том, как мне всегда казалось, что я должна вернуться на Сент-Саймонс к соленой воде болот и океану, который по-прежнему влечет меня к себе.
– Мэтью, – повторила я, опускаясь на софу, потому что была не уверена, что смогу устоять на ногах. – Я недавно узнала, что я сестра Джимми Скотта, Кристина. Думали, что я сгорела во время пожара, но Джимми вытащил меня из дома, и я выжила. – Я прикусила губу, встретившись глазами с матерью. Я долго смотрела на нее, недоумевая, как любовь и гнев могут уживаться в одном сердце. – И мама с папой спасли мне жизнь.
Мой муж умел, когда нужно, воздержаться от вопросов, зная, что когда-нибудь услышит все остальное, но понимая также, что история еще не закончилась.
Я смотрела в серые глаза матери, так не похожие на мои, но полные любви. Все эти годы она любила меня, ожидая звонка, когда ей скажут, что я не принадлежу ей. Но я принадлежала ей, а она мне, с того самого мгновения, когда я обвила руками ее шею и опустила голову ей на сердце.
– Прости, Ава…
Я не дала ей закончить.
– Не надо, я все еще не пришла в себя и даже немного сержусь, но я поговорила с Джимми, и он помог мне расставить все по местам. – Я чувствовала на губах вкус соли, той самой соли, что была в воде заливов и устий рек, соединявших, как ленты, одну жизнь с другой. Я улыбнулась. – Это я должна просить у тебя прощения.
Я не могла продолжать. Все, что я могла сделать, это подбежать к матери и крепко ее обнять. Наши слезы смешались. Она обняла меня, гладя руками по спине, как будто это давно вошло у нас в привычку.
– Мне очень жаль, Ава. Мне так жаль, что я держала тебя на расстоянии. Я слишком боялась тебя потерять и знала, как это будет больно, если я позволю тебе стать слишком близкой мне. Мне следовало бы знать, что этого не случится. Но что бы я ни делала, я делала это потому, что любила тебя. Ничто не может этого изменить.
